Несмотря на различие темпераментов и мировоззрений и благодаря тому, что они спокойно относились к разногласиям и секретам друг друга, за двадцать пять лет их дружба ни разу ничем не была омрачена, ни разу Учитель ни в чем не упрекнул свою столь независимую в суждениях ученицу. Лу была единственной сестрой пятерых братьев (а Фрейд был старшим братом пяти сестер), но старый профессор всегда считал, что братьев у нее было шестеро. Не себя ли он причислял к ним?
Ее любовь к психоанализу : однажды Фрейд в шутку заметил ей: «Мне кажется, что психоанализ является для вас неиссякаемым источником новогодних подарков!»
Ее влияние на теорию психоанализа : в своей книге «Любовь к нарциссизму» она развила мысли Фрейда, с которым постоянно обсуждала многие теоретические вопросы.
Паула
Фамилия : Фихтль.
Семейное положение : неизвестно.
Родилась : в 1902 году.
Профессия : служанка.
Отношение к Фрейду : его прислуга.
Описание: с 1929 года она стала домашней работницей в семье Фрейда и вместе с ним уехала в эмиграцию в Лондон. Благодаря ее памяти на рабочем столе Фрейда в его лондонском жилище на Мэрсфилд-гарденс были расставлены в первоначальном порядке античные статуэтки. Она оставалась на службе у Анны Фрейд до 1982 года. А в Вене именно она открывала Дверь пациентам, и те очень ценили ее радушный прием. Хилда Дулиттл, Джозеф Уэртис и Абрам Кардинер запомнили ее хорошенькой молоденькой девушкой с кокетливой наколкой в волосах и в маленьком фартучке на талии.
Что она говорила о нем : «Doktor Freud ist sehr sympatisch, und gut und nett» (доктор Фрейд очень симпатичный, добрый и любезный человек).
Что он говорил о ней : об этом ничего не известно. Зато известно, что во время одного из традиционных психоаналитических собраний по средам он рассказывал о своей кухарке. По его наблюдениям, кухарки часто страдают психоневротическими заболеваниями (в частности, паранойей), а у хороших кухарок обязательно присутствует какое-нибудь серьезное нарушение. Его собственная кухарка готовила особенно хорошо именно перед очередным обострением болезни…
Ее влияние на творчество Фрейда : оценить его практически невозможно, но разве не Паула в течение десяти лет, вместе со знаменитой фрейдовской кушеткой, была неотъемлемым атрибутом психоаналитического лечения?
Иветт
Сценическое имя : Иветт Гильбер.
Фамилия по мужу : Шиллер.
Родилась : в 1867 году.
Профессия : Эстрадная певица и декламатор, создала особый жанр французской легкой музыки – «песенки конца века». Пела в парижских кабаре и кафе «Мулен Руж», «Диван Жапоне», «Консер Паризьен» и «Амбассадор».
Отношение к Фрейду : друг.
Как она его называла : просто Фрейд или – в письмах к нему – «дорогой великий человек».
Как он ее называл : мой друг Иветт.
Описание : зеленое платье и длинные черные перчатки.
Особая примета : ее рисовал Тулуз-Лотрек.
Что он говорил о ней : «Почему нас пробирает дрожь, когда мы слушаем "Пьянчужку", и почему мы совершенно искренне отвечаем "да" на вопрос: "Скажите, я красива?" Как мало мы об этом знаем!»
Ее первое посвящение : «Ученому от артистки».
Первый концерт : в августе 1889 года, по совету госпожи Шарко, Фрейд сбежал с заседания Международного конгресса по гипнотизму, проходившего в Париже, и пошел послушать ее в «Эльдорадо».
Первая встреча : Фрейд познакомился с певицей, чьи игривые песенки очень любил, благодаря племяннице Иветт – Еве Розенфельд, которая в 1929 году проходила у него психоаналитическое лечение. С тех пор он ни разу не пропустил ни одного ее выступления в Вене, куда она время от времени приезжала. Она присылала ему бесплатные билеты, а он посылал ей в гостиницу «Бристоль» букет цветов. И в каждый ее приезд они находили время встретиться за чашкой чая в компании Марты и Макса Шиллера.
Последние встречи : когда, следуя в эмиграцию, Фрейд остановился в Париже, Мария Бонапарт устроила в его честь прием и пригласила на него Иветт Гильбер. В сумрачные часы его жизни ей удалось немного развлечь своими песнями этого старого человека, который когда-то мечтал о славе в салоне госпожи Шарко. И он добился этой славы, как и она, приподнимая завесу, маскирующую самое непристойное в человеческом существе.
В октябре 1938 года в Лондоне, перед самой своей смертью, он в последний раз вышел из дома, чтобы вновь услышать в ее исполнении «Фиакр», «Пьянчужку» и «Ее пупок, как цифра пять…».
Ее влияние на теорию психоанализа : видимо, никакого; она не прочла ни одной работы Фрейда, тогда как он, напротив, любил комментировать ее творчество. Но у них была одна общая любовь – к Парижу!
Х. Д.
Фамилия : Дулиттл.
Имя : Хилда.
Возраст : в 1933 году, когда она встретилась с Фрейдом, ей было сорок семь лет.
Отношение к Фрейду : пациентка.
Что они говорили друг другу : 8 марта 1933 года X. Д. записала в своем дневнике: «Сегодня, когда я вошла в его кабинет, Профессор сказал мне: "Я как раз думал о ваших словах, что нет никакого смысла любить семидесятисемилетнего старика". Я никогда не произносила подобных слов и сразу же сказала ему об этом. Он улыбнулся, скривив губы в этой своей ироничной усмешке».
Любовь, опять любовь : в возрасте пятидесяти одного года Фрейд писал Юнгу: «Когда я одолею свое либидо (в обычном смысле), я напишу трактат о любовной жизни рода человеческого».
В пятьдесят девять лет он заметил: «То, что относится к любви, не может сравниться ни с чем другим; об этом нужно писать на отдельном листе, на котором не место ничему другому».
А когда Хилда Дулиттл прислала ему букет белых гардений на его восьмидесятилетие, он поблагодарил ее следующими словами: «Жизнь в моем возрасте нелегка, но весна все равно прекрасна, и любовь тоже».
Любовным признаниям обычно нет места между строк полицейской картотеки или на полях биографии ученого. И все же любовь порой принимает странные обличья, выбирает окольные пути и изъясняется намеками. Следует ли их расшифровывать и разоблачать? Говорить о любви совсем не безопасно. Это значит обещать ее. И требовать ответной любви. И рисковать тем, что можешь ее потерять.
Было бы верхом неприличия написать: «Я люблю Фрейда. Он вызывает у меня нежность. Эта грусть, которой переполнены его глаза, и этот его взгляд старого человека, говорящий: "Я освободился от всех человеческих иллюзий", переворачивают мне душу. И я с волнением вижу, как несмотря ни на что, почти вопреки собственной воле он пытается обуздать свою последнюю тоску: волшебную любовь, ту, что неотделима от другой, первой любви – любви к матери».
Любить – значит мечтать, но и страдать тоже.
Глава шестая
ВЕНА МЕЖДУ ДВУМЯ СЕАНСАМИ
Маски и подозрения
Фрейд не любил Вену. Всю жизнь он испытывал к ней «личную неприязнь». В этой ненависти к столице империи Габсбургов, видимо, сконцентрировалась вся его неудовлетворенность жизнью. Он обращался к Вене с упреками и жалобами, словно она была не городом, а человеком – плохой матерью или никудышной любовницей. А она обманывала, отталкивала и унижала его. Вена удручала Фрейда и была источником его разочарований. Когда он был ребенком, она вырвала его из зеленого рая Фрайбурга, в юности показала враждебное лицо антисемитизма, в период жениховства удерживала его вдали от Марты, жительницы Гамбурга, а когда он стал ученым, отказывала ему в признании, которого он так ждал от нее.
Вена всегда была одинаковой, не похожей ни на Фрайбург, ни на Париж («В моей Франции все было гораздо красивее», – писал Фрейд Марте в 1886 г.), ни на Берлин, где жил его двойник, его alter ego, его друг 90-х годов Вильгельм Флисс («С какой остротой ощущаю я расстояние, отделяющее Вену от Берлина…»). Не походила Вена и на Рим – воплощение его мыслей об Эдипе, этот дорогой для него Вечный город, по которому он всю жизнь испытывал ностальгию. Нет, решительно, «Вена – это всегда Вена, то есть нечто отвратительное». Жить там было для него «несчастьем», и все же он оставался верен ей в течение семидесяти восьми лет. До самого своего вынужденного отъезда в Лондон он копил на нее обиду, но когда пришло время расставаться с той, что увидела рождение его детища – психоанализа, он не смог удержаться от вздоха: «Мы так и не смогли разлюбить тюрьму, из которой нас освободили».
А Вена кружилась в вихре вальсов, развлекалась старалась забыться, наслаждаясь тортом «Захер» и яблочным штруделем, и одновременно загнивала. Королевско-императорская Какания , как назвал ее Роберт Музиль в своем «Человеке без свойств», умирала. Это были последние дни человечества (Карл Краус вынес эти слова в заглавие своей трагедии). Вена превратилась в столицу лжи и хитрости: буржуа там рядился в аристократа, архитектура создавала лишь иллюзию реальности, политическая жизнь замерла, сексуальные отношения являли собой сплошное лицемерие, а язык утратил всякий смысл. Появилась масса новых вопросов. Музыка, живопись, литература, физика, даже политика оказались во власти сомнений по поводу того, что есть содержательность, а что пустота; что подлинность, а что прикрасы; что есть предмет, а что сущность языка. Шенберг, Малер, Климт, Шиле, Гофмансталь, Шницлер, Музиль, Людвиг Больцман, Отто Бауэр и Теодор Герцль отвергли ценности и мировоззрение предшествующих поколений. Они все перевернули с ног на голову, сбросили покровы с того, что в приличном обществе всегда пряталось от посторонних глаз, и придумали новый мир, который в чем-то стал и нашим тоже.
