содержатели шинков, мельниц, перевозов, ремесленники. Они настоящие пиявицы, всюду всасывающиеся и совершенно истощающие несчастные сии губернии. Удивительно, что они в 1812 г. отменно верны нам были и даже помогали, где только могли, с опасностью жизни». С этим примитивным взглядом на еврейских купцов, ремесленников и арендаторов как на «пиявиц» Николай I сделался через десять лет вершителем судеб двух миллионов евреев. Солдат на престоле, он решил бороться с этим «внутренним врагом» военными способами, точнее — исправлять его путем суровой военной дисциплины.
Евреи в России, как известно, не отбывали воинской повинности натурою, а уплачивали особый рекрутский налог. Николай I решил брать евреев в солдаты, но не только для того, чтобы уравнять их в обязанностях и потом в гражданских правах, но главным образом для того, чтобы уничтожить их национальную обособленность. Военная служба особого рода должна была, по этому плану, играть роль воспитательную; казарма должна фабриковать новое поколение евреев, освобожденных от своих национальных и по возможности также религиозных особенностей. 25-летняя служба при суровой дисциплине того времени, сдача в солдаты незрелых юношей и даже отроков, продолжительное удаление их от еврейской среды — все это должно было служить средством обрусения солдат, подготовить почву для постепенного растворения евреев в господствующей нации и в господствующей церкви [19].
Этот оригинальный замысел овладел умом Николая I уже в первый год его царствования. В 1826 г. царь поручил министрам составить проект устава о воинской повинности для евреев с отступлениями от общего устава. Так как эта реформа касалась Западного края, находившегося под военным управлением брата царя, великого князя Константина Павловича, то проект был послан ему на заключение в Варшаву. Великий князь поручил члену варшавского правительства, сенатору Новосильцеву, исследовать вопрос и составить докладную записку. Опытный администратор, хорошо знакомый с бытом евреев в Западном крае, Новосильцев понимал всю рискованность петербургского замысла. В своей записке он убедительно доказывал, что немедленное введение военной службы вызовет нежелательную тревогу среди евреев, которых нужно постепенно «приготовить к такому коренному перевороту». Новосильцеву было известно настроение еврейских масс. Как только в черте их оседлости распространились слухи о предполагаемом указе, всех охватило необычайное волнение. Население, недавно только вступившее в состав Российской империи, патриархально-религиозное, отчужденное от русского народа и вдобавок граждански бесправное, не могло мириться с перспективою 25-летней военной службы, которая оторвет детей от религии отцов, от родного языка, быта, уклада жизни и бросит их в чужую, порою враждебную среду. То, что в уме творцов нового проекта таилось как конечная цель его, было уловлено чуткою душою народа и приводило ее в содрогание... Еврейские общественные деятели напрягали всю энергию для отвращения беды. Посылались ходатаи в Петербург и Варшаву, велись переговоры с сановниками; рассказывали о попытках заручиться содействием Новосильцева и других лиц при помощи огромного денежного подкупа. Но и вмешательство сановников не могло изменить волю царя. Его раздражала канцелярская медлительность, задерживавшая осуществление любимого проекта. Он приказал министрам заготовить для подписания указ о воинской повинности евреев. Роковой указ был подписан 26 августа 1827 года.
В нем говорилось о желании правительства «уравнять рекрутскую повинность для всех состояний» и выражалась надежда, что «образование и способности, кои приобретут евреи на военной службе, по возвращении их, после выслуги узаконенных лет (четверть века!), сообщатся их семействам, для вящей пользы и лучшего успеха в их оседлости и хозяйстве». Но приложенный к указу «Устав рекрутской повинности» резко противоречил даже принципу «уравнения в обязанностях». Третья статья устава гласила: «Законы и учреждения общие не имеют силы для евреев», поскольку это противно специальному уставу. Исключительность еврейской рекрутчины особенно била в глаза в существенной части устава. С ужасом читалась в еврейских семьях восьмая статья, гласящая: «Евреи, представляемые обществами при рекрутских наборах, должны быть (в возрасте) от 12 до 25 лет». Ее дополняла другая статья (ст. 74): «Евреи малолетние, т. е. до 18 лет, обращаются в заведения, учрежденные для приготовления к военной службе». Институт малолетних рекрутов, под названием кантонистов, существовал и для христиан, но там в этот разряд принимались только сыновья солдат, находящихся на действительной службе, в силу аракчеевского принципа, что солдатские дети принадлежат военному ведомству. Евреев же малолетних приказано было брать из всех семейств без различия; вдобавок заявлялось, что годы приготовительной службы малолетних не засчитываются в срок действительной службы, которая начинается лишь с 18-летнего возраста (ст. 90), так что евреи-кантонисты должны были служить еще шесть лет сверх обязательных 25 лет. Вербовка рекрутов возлагалась на еврейские кагалы, которые в каждом городе должны избрать для этой цели особых исполнителей, или «поверенных». Каждая община в целом отвечала за доставку рекрутов из своей среды; она имела право сдавать в солдаты всякого из своих членов «за неисправность в податях, бродяжество и другие беспорядки». Если требуемое число рекрутов не поставлено к сроку, начальство могло брать их с данной общины «посредством экзекуции»; за всякую неисправность вербовщикам-поверенным грозили штрафы и даже сдача в солдаты. От военной службы освобождались гильдейские купцы, цеховые мастера, механики на фабриках, земледельцы-колонисты, раввины и редкостные тогда евреи, окончившие курс русского учебного заведения. Освобожденный от личной повинности уплачивал «рекрутские деньги» — тысячу рублей. Право очередного рекрута заменить себя «охотником» предоставлялось евреям только с условием, чтобы охотник также был еврей. В законе предусматривался порядок приема рекрутов и привода их к присяге в синагогах. Обряд присяги — мрачно-торжественный: рекруту надевают молитвенную ризу (талес) и саван (китель), обвивают руки молитвенными ремнями (тефилин), ставят перед кивотом и заставляют произносить длинную, устрашающую присягу, при зажженных свечах и звуках «шофара». После этого акта предписывалось разлучить новобранцев с их семьями и всем еврейским обществом, держать их временно в домах христиан, а затем отправлять в дальние восточные губернии, где нет еврейского населения.
Опубликованная «военная конституция» превзошла самые худшие опасения. Всех ошеломил этот внезапный удар по народному быту, вековым традициям и духовным идеалам. Встрепенулись еврейские семейные гнезда, ожидая похищения своих птенцов. В общинах устраивались всенародные посты; в синагогах раздавался плач мужчин и женщин. Но кое-где назревал народный протест. Через месяц после опубликования указа в Петербурге получилось донесение, что в волынском городе Старо-Константинове произошли «возмущение и беспорядки между евреями по случаю объявления указа». Шеф жандармов Бенкендорф доложил об этом Николаю I и затем объявил министру внутренних дел царскую волю, чтобы «во всех подобных случаях судить виновных военным судом». Оказалось, однако, что в Константинове «возмущение» произошло не против царских властей, а против кагальных старшин и богачей, в домах которых толпа бедняков выбила стекла
