окон, вероятно потому, что те готовились брать рекрутов только из бедного класса. Кроме того, в этом темном хасидском гнезде произошла своеобразная демонстрация: после горячей молитвы с плачем и рыданиями в синагоге прихожане написали прошение к Богу об отвращении беды и вложили бумагу в руку одному из умерших в те дни членов общины перед погребением для передачи по назначению. Эти вопли в синагогах и жалоба небесному царю на земного были единственною возможною тогда формою еврейского «бунта».
Как осуществлялся военный регламент, об этом говорят достоверные свидетели — народные воспоминания. Так как вербовка рекрутов возлагалась на кагалы, а добровольно на службу никто идти не хотел, то ответственное за недобор кагальное правление и избиравшиеся для исполнения набора «поверенные» фактически превращались в агентов полиции по «ловле» рекрутов. Перед каждым набором намеченные жертвы, юноши и мальчики мещанского звания, обыкновенно разбегались, скрываясь в дальних городах, вне района своих кагалов, или в лесах и оврагах. Народная песня поет об этом:
Der Ukas is aropgekumen af jüdische Seiner,
Seinen mir sich zulofen in die puste Wälder...
In alle puste Wälder seinen mir zulofen,
In puste Grüber seinen mir verlofen...
Oi weih, oi weih!.. [20]
Наемные агенты кагала, носившие охотничье имя «ловчих» или «ловцов» («хапер»), пускались за беглецами в погоню, разыскивали их повсюду и хватали, пока не пополнялась цифра набора. В случае недостачи взрослых брали малолетних детей, которых легче было «ловить», причем не соблюдалось даже правило о возрасте: брали мальчиков и моложе 12 лет, начиная с 8-летнего возраста, и выдавали их в рекрутском присутствии за 12-летних (правильные метрические записи были редки тогда). Неимоверные жестокости творились: устраивались ночные облавы, детей вырывали из объятий матерей, обманом заманивали, похищали. По поимке рекрута его запирали в особую кагальную избу — «рекрутскую», где он содержался до освидетельствования в воинском присутствии («прием»). Принятые на службу малолетние передавались группами «партионному офицеру» для отправки, преимущественно в восточные губернии и в Сибирь. Взятых на службу и ссылаемых в отдаленные места родные оплакивали, как мертвецов. Прощались на четверть века, с малолетними — на больший срок, навсегда... Как гнали несчастных на места назначения, об этом рассказывает в своей автобиографии «Былое и думы» русский революционный публицист Александр Герцен, встретивший по дороге партию еврейских кантонистов в 1835 г., во время своей ссылки в Вятку. На почтовой станции, в глухой деревне, он встретил этапного офицера. Между Герценом в офицером произошел следующий диалог:
— Кого и куда везете?
— Видите, набрали ораву проклятых жиденят с восьми, десятилетнего возраста. Сначала было их велели гнать в Пермь, да вышла перемена: гоним в Казань. Я их принял верст за сто; офицер, что сдавал, говорил: беда, да и только; треть осталась на дороге (и офицер показал пальцем на землю). Половина не дойдет до назначения... Мрут как мухи...
Привели малюток и построили в правильный фронт. Это было одно из самых ужасных зрелищ, которые я видел. Бедные, бедные дети! Мальчики двенадцати, тринадцатилетние еще кое-как держались, но малютки восьми, десяти лет... Ни одна черная кисть не вызовет такого ужаса на холсте.
Бледные, изнуренные, с испуганным видом стояли они в неловких, толстых солдатских шинелях со стоячим воротником, обращая какой-то беспомощный жалостный взгляд на гарнизонных солдат, грубо равняющих их; белые губы, синие круги под глазами показывали лихорадку или озноб. И эти бедные дети, без ухода, без ласки, обдуваемые ветром, который беспрепятственно дует с Ледовитого моря, шли в могилу. Я взял офицера за руку и, сказав: «поберегите их», бросился в коляску; мне хотелось рыдать; я чувствовал, что не удержусь...
Великий русский публицист видел еврейских кантонистов в дороге, но не знал, что творилось с ними дальше — в глубинах тех казарм, куда их гнали. Эту страшную тайну поведали миру позже уцелевшие мученики. Пригнанные партии малолетних поступали в батальоны военных кантонистов. «Приготовление к службе» начиналось с религиозного перевоспитания, которое поручалось дядькам и унтер-офицерам. Употреблялись все средства, чтобы склонить детей к крещению. Детей посылали на увещание к местным православным священникам, но увещания редко действовали. Тогда начиналось казарменное воздействие дядек и унтер-офицеров. Придумывались всякие мучительства. Обычный прием заключался в том, что вечером, когда все уходили спать, кантонистов ставили на колени на полу казармы и долго держали сонных детей в таком положении; согласных креститься отпускали спать, а несогласных держали на коленях всю ночь, пока те не падали в изнеможении. Упорствовавших секли розгами или подвергали истязаниям под видом гимнастических упражнений. Били и лишали пищи за нежелание есть свинину или щи, приправленные свиным салом. Иных кормили соленой рыбой, а потом не давали пить, пока измученные жаждою дети не соглашались креститься. Большинство детей не выдерживало пыток и принимало крещение, но многие кантонисты, особенно постарше, в возрасте 15— 18 лет, переносили муки с геройским терпением. Избитые, исполосованные розгами, изнуренные голодом, жаждою, бессонницей, юноши твердили, что не изменят вере отцов. Бывали случаи демонстративного мученичества. В народной памяти сохранился рассказ, как однажды, по случаю царского смотра в одном большом городе, батальонный командир выстроил еврейских кантонистов на берегу реки, где стояло духовенство в облачениях и где все было приготовлено к обряду крещения. Когда раздалась команда, чтобы мальчики вошли в воду, они хором ответили «Слушаем!» — и прыгнули в реку, нырнули и остались под водою. Их вытащили уже мертвыми [21]... Но обыкновенно маленькие подвижники мучились и умирали тихо; они сеяли своими трупами дорогу в далекие края, а дошедшие медленно угасали в казармах, превращенных в инквизиционные тюрьмы. Это своеобразное мученичество детей, в обстановке военной службы, представляет собою редкое явление даже в богатом историческом мартирологе еврейского народа.
Взрослых рекрутов, взятых в нормальном служебном возрасте 18-25 лет, не принуждали к крещению указанными способами, но глубоко трагична была и их судьба — от момента поимки «ловцами» до конца тяжелой 25-летней службы. Молодых людей, часто не понимавших по-русски, отрывали от школы или от жены и детей. Разлука на четверть века, при перспективе крещения или смерти солдата, разрушала семью; многие рекруты перед уходом на службу формально разводились с женами, чтобы не обречь их на вечное вдовство. В 1834 и начале 1835 г. в еврейской массе распространился слух, что скоро выйдет закон, запрещающий впредь ранние браки, но освобождающий от рекрутчины тех, которые женились до издания закона. Поднялась суматоха. Повсюду лихорадочно спешили венчать мальчиков в возрасте 10-12 лет с девочками
