Отсутствие на освящении церкви императора конечно же не обрадовало князя. Но если бы на церемонии отсутствовали и члены Верховного тайного совета, то это вызвало бы у него сильное подозрение и тревогу. Противники князя, по-видимому, решили своим присутствием усыпить его бдительность. Они по-прежнему улыбались, пытаясь скрыть приближение часа своего торжества, когда всемогущий временщик будет низвержен и превращен в арестанта.
Неизвестно, какими соображениями руководствовался Александр Данилович, когда 5 сентября выехал из Ораниенбаума в Петербург. Возможно, он рассчитывал на поддержку гвардии — но, конечно, для борьбы не с самим императором, а с его окружением, настраивавшим против него юного царя. Впрочем, эта версия не находит подтверждения ни в одном документе.
Бесспорно, однако, что в голове светлейшего роились планы использовать против своих недоброжелателей силу.
Иначе зачем ему было отправлять курьера к командующему украинской армией фельдмаршалу князю Михаилу Михайловичу Голицыну с письмом следующего содержания: «Изволите ваше сиятельство поспешать сюда, как возможно на почте, и когда изволите прибыть к перспективной дороге, тогда изволите к нам и к брату вашему князю Дмитрию Михайловичу Голицыну прислать с нарочным известие… дабы ваше сиятельство прежде всего изволили видеться с нами».
Перед нами любопытный факт. С одной стороны, он подтверждает отсутствие у Меншикова союзников среди тех, кто, как и он, обязан был своей карьерой Петру Великому, осуществлял его преобразовательные начинания. Не было у него покровителей и среди представителей царствующей фамилии. Как мы уже говорили, сестра императора Наталья Алексеевна числилась среди его злейших врагов, а цесаревна Елизавета Петровна не имела оснований проявлять к нему благосклонность — ей была хорошо известна роль Меншикова в удалении из России ее сестры Анны Петровны вместе с супругом герцогом Голштинским.
С другой стороны, действия Александра Даниловича кажутся парадоксальными. Парадокс этот состоит в том, что в критические для себя дни светлейший счел необходимым обратиться за помощью к лицам, которые относились к нему с неприязнью, как, впрочем, и он к ним. Князья Голицыны гордились своей породой и в глубине души презирали выскочку; Меншиков же завидовал их родословной и их княжеской спеси, подпитываемой вековыми традициями. Взаимной неприязни нисколько не противоречило стремление князей Голицыных породниться с Меншиковым — ведь в данном случае Голицыны вступали в родство не с безродным выскочкой, а с тестем самого императора.
6 сентября князь посетил Верховный тайный совет, но никого там не встретил. 7 сентября он вновь прибыл в Верховный тайный совет и обнаружил там только князя Голицына и секретаря Степанова. В тот же день в столицу возвратился Петр, причем поселился он не во дворце Меншикова, а в Летнем дворце, срочно для этой цели приведенном в порядок. Сюда же были привезены все его личные вещи.
Развязка наступила 8 сентября. В этот день в Верховном тайном совете собрались все противники князя: Апраксин, Головкин и Остерман. В журнале Верховного тайного совета под этим числом читаем запись: «…перед приходом его величества послан был к князю Меншикову генерал-лейтенант и майор от гвардии Семен Салтыков с объявлением ареста, чтоб он с двора своего никуда не съезжал»[134]. В тот же день царь велел отозвать почетный караул, положенный генералиссимусу, а также повелел гвардии не слушаться ничьих приказов, кроме приказов гвардии майоров Юсупова и Салтыкова.
Современники сообщают две версии поведения князя после объявления ему ареста. По одной из них, с Меншиковым случился обморок, и ему пускали кровь, по другой — он вышел в приемную и жаловался всем присутствующим, что «вот как его награждают за верную службу государству и молодому императору».
Чувствовал ли Меншиков близость своего падения? Какие планы роились в его голове в эти напряженные дни? Надо полагать, их было немало, но он понимал одно — в сложившейся обстановке можно было сохранить свое положение лишь при помощи силы. Однако возможность использования силы исключалась: светлейший не располагал верными и влиятельными людьми, готовыми привести в движение эту силу — князь нерасчетливо настроил против себя всех, кто бы мог помочь в беде: Остермана, Головкина, Апраксина. Оставалось ждать милости от монарха, и он решил использовать этот шанс и обратился с мольбой о пощаде — причем не только сам, но и через домочадцев, в первую очередь через супругу Дарью Михайловну.
В письме к Петру II Меншиков писал:
«Сие все придаю на всемилостивейшее вашего величества рассуждение; я же обещаюсь мою к вашему величеству верность содержать даже до гроба моего. Также сказан мне указ, чтоб мне ни в какие дела не вступаться, так что я всенижайше и прошу, дабы ваше величество повелели для моей старости и болезни от всех дел меня уволить вовсе, как по указу блаженной и вечной достойной памяти ее императорского величества уволен генерал-фельдцейхмейстер Брюс. Что же я Кайсарову дал письмо, дабы без подписания моего расходов не держать, а словесно ему неоднократно приказывал, чтобы без моего и Андрея Ивановича Остермана приказу расходов не чинил, и то я учинил для того, что понеже штат еще не окончен, и он к тому определен на время, дабы под образом повеления вашего величества напрасных расходов не было. Ежели же ваше величество изволите о том письме рассуждать в другую силу, и в том моем недоумении прошу милостивого прощения»[135].
Неизвестно, была ли отправлена челобитная или нет. Возможно, на нее не сочли необходимым отвечать словами, а ответили делом, нанеся Меншикову окончательный удар, положивший конец его карьере. 9 сентября Петр подписал указ, составленный, несомненно, Остерманом и доставленный Меншикову тем же Салтыковым. Указ этот не мотивирован и беспощаден; им повелевалось лишить князя чинов и наград и отправить в отдаленную вотчину: «Указали мы князя Меншикова послать в Раненбург и велеть ему жить там безвыходно, и послать с ним офицера и капральство солдат от гвардии, которым и быть при нем, а чинов его всех лишить и кавалерии взять…»[136]
Не помогло и прошение о помиловании супруги Меншикова Дарьи Михайловны. По словам Мардефельда, она «припала… к стопам императора, что побудило к ней большое сочувствие, ибо она весьма благочестивая и добродетельная особа и так слаба, что многократно падала в обморок. Сам император поднял и утешал ее. Затем пошла она к великой княжне Елизавете Петровне, чтобы передать ей просьбу своего супруга заступиться за него перед императором»[137].
Несколько иначе этот эпизод описал Лефорт: «Его супруга и сын отправились к царю просить помилования, она встала на колени, но царь остался на своем и, не произнеся ни слова, вышел вон. То же самое она сделала у великой княжны Елизаветы Петровны и великой княжны Натальи Алексеевны, но они также удалились. Эта отличная дама, о которой все сожалеют, целых три четверти часа стояла на коленях перед бароном, и ее нельзя было поднять»[138].
К просьбам о помиловании была привлечена и невеста государя Мария Александровна. Причем она обратилась не к жениху, а к его сестре Наталье Алексеевне. Великая княжна уклонилась от встречи, и тогда Мария Александровна решила отправить ей письмо с известием, что ее «дражайший родитель зело печалится» из-за того, что ему не удается встретиться с императором, который «на дворе его светлости стоять не изволит». У великой княжны Мария просила «предстательства», о том, чтобы император «изволил прибыть в дом его светлости дражайшего родителя моего и с ним видеться».
С. М. Соловьев, опубликовавший это письмо, высказал справедливое сомнение, что «письмо без подписи, едва ли было отправлено». Можно не сомневаться, что оно не было отправлено, и дело здесь не только в отсутствии подписи, но и в том, что изложенная в письме просьба, чтобы царь прибыл на свидание с отцом своей бывшей невесты во дворец Меншикова, в той ситуации представлялась нелепой.
Суровые правила борьбы за власть исключали возможность компромиссов, и Остерман, руководивший действиями императора, отдавал себе отчет, что останавливаться на полпути значило обрекать себя на гибель, необходимо довести дело до конца. Да и сам Меншиков, надо полагать, понимал бесполезность обращения к царю за помилованием. Разве сам Меншиков пощадил Девиера, когда его супруга, родная сестра Александра Даниловича, слезно молила о снисхождении?..
Можно представить, что творилось во дворце Меншикова в течение суток, отведенных ему на сборы. Дорогую мебель, ковры, картины, изделия из хрусталя и походные шатры пришлось оставить. В суматохе захватили с собой самое необходимое. Но и это составило громадный обоз из тридцати трех карет, колясок и колымаг, сопровождаемых пестрой свитой слуг. Среди ста тридцати трех человек свиты находились маршалы, восемь пажей, шесть гайдуков, двенадцать лакеев, двенадцать поваров, двое портных, двое певчих, сапожник.
