Описанные взгляды составляли основу крестьянской политической философии, которая при всей ее противоречивости имела определенную логику. Для крестьянина правительство было силой, которая принуждала к повиновению: основная задача правительства — заставлять людей делать то, что, предоставленные сами себе, они бы никогда делать не стали, то есть платить налоги, служить в армии, уважать частное право на землю. Согласно этому принципу, слабое правительство правительством не считалось. Эпитет «Грозный», прибавляемый к нравственно неуравновешенному, жестокому царю Ивану IV, в действительности означает «внушающий трепетный ужас» и не таит в себе осуждения. Лица, облеченные властью и не внушающие такой трепет, не заслуживают уважения. Соблюдение законов, с точки зрения крестьян, всегда представляло подчинение воле того, кто сильней, а вовсе не признание общепринятых принципов или интересов. «Сегодня, как и во дни крепостного права, — писал Самарин, — крестьянин не знает иного ручательства царской воли, кроме силы оружия: ружейный залп для него все еще единственное подлинное подтверждение царского указа»64. При таком мировоззрении моральная оценка правительства или его поступков столь же бессмысленна, как осуждение или одобрение капризов природы. Правительство не может быть плохим или хорошим, оно может быть только сильным или слабым, причем сильное предпочтительнее. (Точно так же крепостные предпочитали жестокого, но преуспевающего хозяина мягкому, но неудачливому65.) При слабом правлении создавались предпосылки возврата к примитивной воле, понимаемой как право делать что вздумается, без оглядки на установленные человечеством запреты. Русское правительство учитывало эти настроения и делало все возможное, чтобы внушить массам представление о своей безграничной власти. Опытные государственные деятели выступали против свободы печати и парламентарных форм управления по большей части из опасения, что существование открытой, узаконенной оппозиции будет воспринято крестьянами как признак слабости и сигнал к восстанию.
Таким образом, крестьянские настроения весьма пагубно сказывались на политической эволюции России, потворствуя консервативным склонностям монархии и препятствуя демократизации, которой требовало экономическое и культурное развитие. В то же время это давало возможность демагогам, подогревающим в крестьянах чувство обиды и несбыточные надежды, разжигать крестьянскую революцию.
* * *
К концу века становятся заметны некоторые сдвиги в крестьянских воззрениях, в особенности у молодого поколения. Эти перемены выражались в не столь строгой набожности, в меньшем преклонении перед традициями и властью, в большей беспокойности и недовольстве не только землей, но и самой жизнью.
Особенно встревожены были власти поведением тех, кто перебрался в города и промышленные центры. Такие крестьяне уже не испытывали трепета перед мундиром представителя власти и вели себя «вызывающе». Возвращаясь в деревню окончательно или на время страды, они распространяли вирус недовольства. Министерство внутренних дел, наблюдая за этим процессом, из соображений безопасности выступало против индустриализации и излишней подвижности сельского населения, но, по причинам, указанным выше, на своем настоять не могло.
Одной из причин перемены настроений крестьянства явилось, по-видимому, распространение грамотности, столь активно проводившееся властями. Перепись 1897 года вскрыла очень низкий уровень грамотности для Российской империи в целом: лишь каждый пятый (21 %) умел читать и писать. Но по отдельным показателям картина была значительно лучше. В результате совместных усилий сельских школ и общественных комитетов резко поднялся уровень грамотности молодежи, в особенности юношей: в 1897 году 45 % мужского населения Российской империи в возрасте от десяти до двадцати одного года были записаны грамотными. [Первая Всеобщая перепись населения Российской империи 1897 г.: Общий свод, 1. СПб., 1905. Уровень грамотности женщин той же группы не достигает и 21 %.].
Грамотные крестьяне и рабочие читали в первую очередь духовную литературу (Евангелие и Жития святых), вслед за душеспасительной шла дешевая развлекательная литература — русский эквивалент «грошовых ужасов», популярных в Англии за полвека до того66. Жажду печатного слова взялась утолять желтая пресса. Однако доступность печатного слова не приблизила массового читателя к городской культуре: «Огромное большинство читателей из низших классов в деревнях и городах в своих культурных переживаниях и повседневной жизни оставалось чуждо интеллигентским кругам и интеллектуальному миру современного творчества»67.
Все возрастающая грамотность населения, не сопровождавшаяся соответствующим расширением поля применения благоприобретенных знаний, только усиливала беспокойство низших классов. Замечено, что и в других регионах мира школы и грамотность часто вносят разлад в безмятежную жизнь населения. Так, у обучавшихся в миссионерских школах аборигенов Африки складывается отличное от других мировоззрение, выражающееся в нежелании исполнять однообразную работу и в забвении понятий чести и правдивости68. Сходные черты можно было наблюдать и у молодых русских крестьян, испытавших на себе влияние города, — они теряли охоту к повседневному крестьянскому труду и пребывали во власти притягательной, хотя и туманной мечты о неведомых мирах, которую заронили в их души книги69.
Все это вызывало беспокойство многих мыслящих русских людей. Граф С.Ю.Витте, близко познакомившийся с положением в деревне, возглавляя специальный комитет по изучению нужд крестьян, был глубоко озабочен будущим страны. «Россия, — писал он в 1905 году, — составляет в одном отношении исключение из всех стран мира… Исключение это состоит в том, что систематически, в течение двух поколений, народ воспитывается в отсутствии понятия о собственности и законности. Какие исторические события являются результатом этого, затрудняюсь сейчас сказать, но чую, что последствия будут очень серьезные… Наука говорит, что право собственности на общинную землю принадлежит сельской общине, как юридическому лицу. Но в глазах крестьян… собственник земли — государство, которое и дает им, крестьянам-общинникам, землю во временное использование. Правоотношения эти нормируются не точным писанным правом, а часто «никому неведомым» обычаем… При таких условиях для меня является огромный вопросительный знак: что может представлять собой империя со 100-миллионным крестьянским населением, в среде которого не воспитано ни понятия о праве земельной собственности, ни понятия о твердости права вообще?»70
«Самое незатруднительное — усовершенствование воображаемого».
Ипполит Тэн
Какой выход найдут накапливаемые в обществе недовольства и противоречия, будет ли это мирный исход или революционный переворот, определяют главным образом два фактора: наличие демократических институтов, способных удовлетворить нужды населения законодательным путем, и способность интеллигенции раздуть пламя социального недовольства с целью захвата власти. Ибо именно интеллигенция доводит конкретные и вполне разрешимые противоречия до полного отрицания существующего порядка. Мятежи — случаются, революции — совершаются: «Сначала мятеж бездумен — он нутряной, непосредственный. Революция же подразумевает доктрину, проект, программу… В революции действуют в том или ином виде интеллектуальные силы, которых нет в мятеже. Более того, революция стремится институировать себя… Превращение мятежа в революцию характеризуется стремлением учредить новый порядок (в отсутствии общества!), и это… подразумевает наличие… «делателей» революции»1.
По словам Йозефа Шумпетера, для того, чтобы произвести революцию, одного социального недовольства недостаточно: «Ни наступление удобного момента для начала, ни реальные или воображаемые обиды сами по себе, как бы много они ни значили, недостаточны для того, чтобы вызвать активную неприязнь к общественному порядку. Для создания такой атмосферы необходимо, чтобы была некая группа, в чьих интересах раздуть и организовать недовольство, взлелеять его, стать его рупором и возглавить»2.
Группы этих «делателей» революции и представляет интеллигенция, которую можно определить как рвущихся к власти интеллектуалов.
В начале XX века в России не было предпосылок, неумолимо толкавших страну к революции, если не считать наличия необычайного множества профессиональных и фанатичных революционеров. Именно они в 1917 году хорошо организованными агитационными кампаниями сумели раздуть огонь волнений Петроградского военного гарнизона в пожарище, охватившее всю страну. Именно они, всегда выступающие в оппозиции, неприемлющие реформы и компромиссы, убежденные, что для того, чтобы изменить хоть что-то, следует изменить все, — стали катализатором русской революции.
