— Если войдёте в зону с оружием, не забывайте, что здесь половина людей — бравших Берлин. Овладеют и вашим оружием.
Далее идёт следующий пассаж:
Капитон Кузнецов! Будущий историк кенгирского мятежа разъяснит нам этого человека. Как понимал и переживал он свою посадку?.. Давно ли просил о пересмотре, если в самые дни мятежа ему пришло из Москвы освобождение (кажется, с реабилитацией)?.. Встал ли он во главе движения, потому что оно его захватило? (Я это отклоняю). Или, зная командные свои способности, — для того, чтобы умерить его, ввести в берега… и укрощённой волною положить под сапоги начальству? (Так думаю). Во встречах, переговорах и через второстепенных лиц он имел возможность передать карателям то, что хотел, и услышать от них…
Другими словами, Солженицын, просто в силу ненависти своей ко всему советскому, НЕ ЖЕЛАЕТ ДАЖЕ ДОПУСТИТЬ, что советский офицер мог действовать как порядочный человек, из благородных побуждений. Известный писатель даже опускается до столь позорного приёма, как открытая клевета под видом предположения! Вот ведь, наверное, за спинами арестантов «продавал» их, пошёл на сговор с «вертухаями»… А может, и нет! Ну, просто предположим… И это — о человеке, который ради общего дела перечеркнул всё, даже отказался от освобождения, фактически предпочтя смерть вместе с остальными зэками!
Приём довольно грязный. Как и ряд других, применяемых Солженицыным. Например, ни к селу ни к городу смакование слуха о том, что у начштаба была якобы «временная жена» — бандеровка. Ну это-то при чём? Да так, мол, что-то у него с моральным обликом…
А вот что пишет Кекушев, слушавший самого Кузнецова:
Шла шестая неделя «сабантуя». Многие стали нервничать. Начальник штаба Кузнецов часто выступал и призывал стойко держаться. Говорил он хорошо, и многие даже плакали. Вся семья Кузнецова была уничтожена после его ареста, и он говорил об этом. Многие из нас тоже потеряли родных и, слушая Кузнецова, мы укреплялись в решимости держаться до конца.» («Звериада»)
Да и сам Солженицын вынужден признать, что полковник оставался на баррикадах до последнего и поддерживал всех своими речами. Но и здесь писатель саркастически размышляет: а может, Кузнецов и другие офицеры просто «боялись насмешки больше, чем будущей смерти?»
Как говорится, тут уж слов нет — остались одни выражения…
Но что же само восстание? Оно продлилось 42 дня. «Бунтовщики», кстати, не препятствовали выходу из «зоны» тем, у кого заканчивался срок, кто подпадал под амнистию (в том числе и иностранным военнопленным)… В конце концов на заключённых были брошены регулярные войска при поддержке танков! Восстание было подавлено. Погибло более двухсот заключённых (по официальным сведениям).
Эта же участь постигала и другие восстания, вспыхнувшие в разных уголках ГУЛАГа. И там нередко «военщина» сражалась против «вертухаев» бок о бок с уголовниками.
Нельзя сказать, что все эти выступления оказались бессмысленными. Напротив! Как это ни странно для того времени, но многие участники «сабантуев» через некоторое время возвращались в лагеря, и им даже не добавляли сроки! Тех, у кого срок кончался, тут же освобождали и отправляли на поселение. В особых лагерях ввели «расконвойку», то есть арестантам за «хорошее поведение» предоставлялось право передвигаться за пределами лагеря без конвоя для выполнения хозяйственных работ (до этого «политикам» такая льгота даже не снилась). 58-й статье стали давать даже свидания с родными! Поначалу таких «свиданок» было немного. Но всё же… Была разрешена переписка без всяких ограничений, сняты запреты на безопасные бритвы, появились и многие другие «послабления режима».
Это была серьёзная победа. Вклад в неё внесли и «военщина», и «мужики», и даже «уркаганы», выступавшие в союзе с основной массой «сидельцев». Но время показало, что такой союз был недолговечен…
Портрет «мужика» в гулаговском интерьере
Прежде чем излагать перипетии так называемых «мужицких войн» в ГУЛАГе 50-х годов, совершим небольшой «этнографический экскурс» в арестантскую среду сталинской эпохи.
Основную часть заключённых ГУЛАГа составляли «мужики» — масса арестантов, стремившихся спокойно «отмотать» свой срок. Позиция «мужика» в «зоне» была проста: не примыкать ни к каким лагерным группировкам, не вступать в конфликты с администрацией мест лишения свободы, нормально работать, жить за счёт своего труда и передач с воли. Именно эта позиция отличала (отличает и ныне) «мужика» от других «мастей» (то есть лагерных каст), а вовсе не «статейные» признаки. «Мужик» может быть осуждён за что угодно, от воровства до убийства; очень часто — за так называемую «бытовуху» (преступления на бытовой почве, особенно совершённые в нетрезвом состоянии). Немало таких арестантов было и в ГУЛАГе. Кстати, нередко отбывали они наказание даже по 58-й «политической» статье. За что только в то время не сажали: и за «колоски», и за «колхозную корову», и за другие не менее «смешные» вещи… Однако никто в арестантской среде не назвал бы такого заключённого «политиком».
В издании «Уголовного кодекса РСФСР» 1948 года этот закон уже отсутствует.
58-я в лагерях разделялась на так называемых «литёрок» (заключённые из бывших сотрудников совпартаппарата, интеллигенция) и всех остальных, в основном — рабоче-крестьянскую массу (например, после знаменитого шахтинского «процесса вредителей» в ГУЛАГе оказалось много шахтёров, во время раскулачивания — деревенских работяг и т. д.). После войны к ним добавились «автоматчики», «военщина».
Каково же было отношение профессиональных уголовников к «мужикам»? В очерке о «сучьей войне» мы вскользь затрагивали эту тему. Теперь попробуем разобраться подробнее.
Из закона
«Об охране имущества государственных предприятий колхозов и кооперации и укреплении общественной (социалистической) собственности»
Постановление ЦИК и СНК СССР от 7 августа 1932 г.
… ЦИК и СНК Союза ССР считают, что общественная собственность (государственная, колхозная, кооперативная) является основой советского строя, она священна и неприкосновенна, и люди, покушающиеся на общественную собственность, должны быть рассматриваемы как враги народа…
…1. Приравнять по своему значению имущество колхозов и кооперативов (урожай на полях, общественные запасы, скот, кооперативные склады и магазины и т. п.) к имуществу государственному и всемерно усилить охрану этого имущества от расхищения.
2. Применять в качестве меры судебной репрессии за хищение (воровство) колхозного и кооперативного имущества высшую меру социальной защиты — расстрел с конфискацией всего имущества и с заменой при смягчающих обстоятельствах лишением свободы на срок не ниже 10 лет с конфискацией всего имущества.
3. Не применять амнистии к преступникам, осуждённым по делам о хищении колхозного и кооперативного имущества.
«ЗА КОЛХОЗНУЮ КОРОВУ» — «сидеть за колхозную корову» значило отбывать наказание по ст.5810 «за клевету на советский строй» — обычно 10 лет лишения свободы. Простодушные крестьяне чаще всего попадали в лагеря за случайно вырвавшееся крепкое словцо, острое выражение и т. д. Как они сами объясняли — «Колхозную корову блядью обозвал».
Дело, конечно, не только в коровах; русский народ всегда славился острым словцом. Чтобы представить яснее, за что сажали, приведём несколько примеров («60 лет колхозной жизни глазами крестьян», альманах «Звенья», 1991):
Жили мы бедно да весело. До войны всё поле звенело от голосов — пели песни скрозь всё лето. Правда, не всё петь разрешали. Стёшке, соседке, пять лет дали за частушки:
Шла корова у колхоз,
слёзы капали на хвост:
«Отрубите хвост по гриву —
не хочу больше в колхоз».
(Колошина Анна Артемьевна, 1919 г.р., д. Рудня)
…После войны, может 10лет, бабы на себе плуг тягали, по 7–8 человек впрягались…А всё с песней — и на работу, и с работы:
Поработала в колхозе,
заработала я честь:
на руках одни мозоли
и на жопу нельзя сесть.
…Всю пшеницу за границу,
всю картошку на вино,
а голодные колхознички
пожалте на кино!
(Петрова Прасковья Фоминична, 1902 г.р., д. Пестюхино)
