Он, конечно, не мог знать, что в тот же день, 7 июня, былые дни вспоминают не только они с Мироновым-Королем. Арестованный бывший начальник финотдела НКВД Украины Леонид Словинский в тот день детально рассказывал на допросе о разгульной жизни Балицкого. О том, что содержание его особняка обходилось в 35 тысяч рублей в месяц, содержание «увеселительного судна «Днепр» – в четверть миллиона, на празднование Нового года – 50 тысяч, на Октябрьские праздники 1936 г. – 120 тысяч, да еще в какой-то «особый фонд», т.е. на неизвестные расходы, выдавалось непосредственно на руки Балицкому свыше миллиона рублей в год. Балицкому припомнили даже лошадь, купленную им за счет неподотчетных секретных фондов в подарок начальнику ИСО НКВД Лурье, любимцу Ягоды. Припомнили и вскользь брошенную им фразу относительно образа жизни: «так делает Ягода». На листы протоколов ложились описания его оргий вплоть до блудливых загулов с женами своих приближенных, которые происходили во время ночных прогулок по Днепру и на многочисленных дачах (под Киевом, Одессой, в Крыму). Каждый близкий Балицкому чекист-руководитель должен был расплачиваться с ним не только личной преданностью, но и собственной женой, если она своей внешностью заслуживала благосклонного внимания вельможного наркома. Ворованные деньги проигрывались за карточным столом, причем проигравшие получали компенсацию за счет все тех же секретных неподотчетных фондов [418] .
Словом, было Балицкому с Мироновым-Королем о чем вспомнить, о чем порассказать Эйхе в тот летний вечер 7 июня 1937 г. Расчувствовавшись, Балицкий стал делиться сокровенным: арестованный Ягода «топит без разбора правых и виноватых... обстановка в органах НКВД сложилась такая, что арестовать могут каждого в любой момент и получить правильные показания, так как в Лефортовской тюрьме узников избивают», а Ежов дает санкции на многочисленные аресты чекистов.
Миронов-Король доложил об этом разговоре, происходившем в присутствии Эйхе, в НКВД СССР, и 19 июня Ежов вызвал Балицкого в Москву [419] . Тот, как мог, оттягивал свой приезд, но все же в начале июля выехал, и 7 июля арестован в служебном вагоне [420] . Заместитель наркома В.М. Курский, которому после ареста Миронова поручили возглавить КРО и, следовательно, принять к производству дела арестованных чекистов, в день ареста Балицкого застрелился. Возможно, он оставил какую-то предсмертную записку, поскольку его секретаря Георгия Саламова арестовали и продержали в тюрьме вплоть до казни Ежова (Саламов по иронии судьбы угодил в один список приговоренных смертников с самим Ежовым и рядом других видных чекистов ежовской эпохи). Не исключено, что именно от Саламова стала известна причина самоубийства Курского: ему в начале июля передали предложение Сталина в перспективе возглавить НКВД, что сулило неминуемый конфликт с Ежовым [421] . Эти два события – арест Балицкого и самоубийство Курского – вызвали новую волну «изъятий» среди чекистов, которые теперь уже не прекращались. Истребление «ягодинского охвостья» приобрело масштабы эпидемии.
Тем временем, через неделю после ареста Миронова, 12 июня в Москве расстреляли группу военачальников – Тухачевского, Уборевича, Якира и прочих. Судебное решение по этому делу было подготовлено заранее; шифротелеграмма Политбюро от 11 июня гласила: «В связи с происходящим судом над шпионами и вредителями Тухачевским, Якиром, Уборевичем и другими ЦК предлагает Вам организовать митинги рабочих, где возможно, крестьян, а также митинги красноармейских частей и выносить резолюцию о необходимости применения высшей меры репрессии...» [422] . Арестованные ягодовцы, чьи показания требовались для этого процесса в качестве свидетельских, тем самым исполнили свою последнюю миссию и стали никому более не нужны. Ежов получил санкцию на их физическое уничтожение.
Первые расстрелы состоялись 20 июня – в этот день расстались с жизнью Лурье, Островский, Станиславский, Гай и группа бывших сотрудников Особотдела центра. С этого момента «ликвидации» продолжались по отработанной схеме: об окончании следствия и вынесенном приговоре чекистам не сообщали; «чекистов уничтожали в так называемом особом порядке: после утверждения Сталиным и ближайшими членами его окружения расстрельного приговора жертву без всякой судебной процедуры несколько дней спустя выдавали коменданту военной коллегии Верховного Суда СССР с предписанием расстрелять. Все эти предписания выполнялись от руки, что говорило об особой секретности данной категории расстрелов» [423] . Всего через два месяца после ареста Миронова, 14 августа 1937 г., Сталин и Молотов санкционировали список, составленный Фриновским, где предлагалось «осудить по первой категории» (т.е. к смертной казни) большую группу бывших чекистов. Среди них начальник СПО-2 (т.е. второго отделения СПО) В.В. Григорьев, старший майор госбезопасности замначальника Оперода З.И. Волович, начальник ОПС И.Ю. Лоренс и его заместитель И.В. Винецкий, заместитель Ягоды Г.Е. Прокофьев, начальники отделов К.В. Паукер и А.М. Шанин, бывший личный порученец Ягоды И.М. Саволайнен и другие [424] . Их смертный час пробил. В тот же день оформили приговор и привели его в исполнение. Приговор бывшим сотрудникам НКВД выносился особым внесудебным порядком – специальной комиссией в составе Вышинского, Ежова и председателя ВКВС Василия Ульриха [425] . Комиссия оформляла смертный приговор списком в отсутствие осужденных, которым сообщали об их участи лишь непосредственно перед казнью [426] . Расстреляли и Балицкого; «говорили, что он страшно кричал, когда его вели на расстрел» [427] . Словно невидимый конвейер опускал разжалованных главарей всемогущего карательного ведомства в его недра – туда, где исполнялся не подлежащий обжалованию приговор.
Оставалось покончить с Аграновым. У Ежова были причины ненавидеть хитрого, авторитетного в чекистских кругах и хорошо искушенного в кремлевских интригах «Яню» и опасаться его. Он к тому же являлся главным свидетелем того, какие интриги плел Ежов за спиною Ягоды летом 1936 г. Майский перевод Агранова в Саратов сам по себе не снимал проблемы. Но в стране уже воцарилась атмосфера всеобщей подозрительности и доносительства. Ежову оставалось только терпеливо ждать, когда поступит подходящий донос на Агранова – последнего из могикан ягодинского призыва.
Ждать пришлось недолго. 2 июля председатель Всесоюзного комитета по делам высшей школы И.И. Межлаук, еще не ведая, что и сам обречен и в скором времени будет уничтожен лубянским ведомством, подал Сталину донос на своего заместителя Волынского, что тот якобы раньше знал о связях Ягоды с Бухариным и Рыковым, но сообщил об этом только Агранову – своему куратору в НКВД, а в партийные инстанции не доложил. Донос был направлен против Волынского: Межлаук просил его избавить от столь сомнительного заместителя и передать дело о нем в НКВД. Но Сталин наложил резолюцию: «Т.т. Молотову, Ежову. Волынский, конечно, виновен, но дело не столько в Волынском, сколько в Агранове, который, надо полагать, скрыл от ЦК сообщенное ему Волынским об Ягоде. Нужна проверка этого дела с точки зрения поведения Агранова. И. Сталин». Молотов рядом написал: «Согласен» [428] . Ежову только это и требовалось. По итогам проверки он добился направления в Саратов специальной комиссии во главе со своим другом Георгием Маленковым – в прошлом заместителем, а затем и преемником по должности завотделом руководящих партийных кадров (ОРПО) в ЦК ВКП(б).
Агранов сам невольно этому содействовал, неуемной активностью в борьбе с «врагами народа» затягивая петлю на собственной шее. По прибытии в Саратов он оказался в эпицентре отчаянной борьбы за власть двух местных группировок: одну возглавлял областной партийный босс А. Криницкий, другую уполномоченный КПК по Саратовской области А. Яковлев [429] . Оба не покладая рук направляли в Москву взаимные доносы с обвинениями в политической слепоте, потакании троцкистам и прочих антипартийных грехах. Агранов, собаку съевший на подковерных интригах, опытным глазом сразу определил, что обе группировки обречены на гибель и попросту съедят друг друга (так в итоге и произошло). Ловким движением профессионального фальсификатора он нашел способ запрячь двух непримиримых врагов в одну упряжку, на которой он рассчитывал, вероятно, выехать из крутившейся вокруг него мясорубки. Для начала он «изобличил» второго секретаря обкома П. Липендина в том, что тот в 20-е гг. учился в Институте красной профессуры с некими троцкистами Рубаном и Пожидаевым «и не разоблачил их». Арестованный Липендин под соответствующим нажимом «признался» в том, что Криницкий и Яковлев поручили ему создать антисоветскую террористическую группу. Соответствующее сообщение полетело в Москву – и попало в руки Маленкова, который по прибытии в Саратов сразу же заговорил о виновности Агранова в укрывательстве антисоветской деятельности Криницкого и Яковлева.
