Почему нужен был ценз? Босяков не пускали голосовать. Потом ценз отменили — иди голосуй, может быть, ты поднимешься, будешь иметь спрос, интересы, а если и работать не можешь — дадим тебе собес, лишь бы ты хапал, переваривал, и на это будут кредиты выделяться. Но теперь это потеряло смысл — даже если они все сожрут, это будет крошка от реальных потребностей мирового кредита. Бедные стали не нужны, теперь дешевле расстрелять, чем купить (если говорить о массах), и главный возникающий вопрос — не допустить их организации, продолжать ими манипулировать. Да, можно всем кинуть по куску, но купить — это же не получить социально-политический прогнозируемый ответ. У людей должен быть либо суперголод, либо суперсытость. Голодный человек не занят революцией, он ищет кусок хлеба. Самое опасное, если полуголодный человек получает возможность задуматься — такие люди и уходят в криминал, в подрыв существующего строя, в революцию. Если население подкормить, то от него возникнет политическое давление. Стало быть, его нужно запрессовать в тот голод, из которого оно уже не сможет подняться. Либо насытить в такой степени, чтобы оно стало буржуазным. Но это неопределенный и трудоемкий результат. Для ноосферы лучше вообще их «слить». Технологически элита может позволить себе сейчас игнорировать все остальное население, потерявшее актуальность для реализации мистической макрозадачи осуществления функции присутствия человека в Космосе.
И здесь мы возвращаемся к тому, что ислам — это религия бедных, это идеология, которая не может быть освоена политической элитой в силу отсутствия институтов и корпораций, Церкви и Предания, но которая становится востребованной оппозицией и теми миллиардами людей, чьи жизни теперь никому не нужны. Если мы считаем, что у человечества есть миссия, вытекающая из концепции монотеизма, то мы должны признать то, что человек не может быть ноосферным центром бытия, а является манифестированным орудием радикально неизвестного фактора, инструментом Неведомого Бога, Который парадоксальным образом присутствует внутри этого орудия. Этот трансцендентный фактор, ни на секунду не становясь имманентным, не делает человека соучастником или, как говорил Бердяев, соработником Бога. Раб остается рабом. Но, будучи перцептивным гносеологическим существом, он обладает функцией, которой нет ни у какого элемента живой природы, а именно: он знает, что он знает. Прежде всего он знает, что он смертен, и эта смертность актуально относится к тому, что в нем является знающим. Иными словами в человеке его финальность сама смотрит в себя. Она и образует базу перцепции, которая способна себя как перцепцию рефлектировать. Это и есть форма присутствия радикально неизвестного фактора, который сохраняет человека как свое орудие. Это состояние не имеет абсолютно ничего общего с целями и задачами ноосферной элиты, правящей историческими судьбами человечества. Элита рассматривает себя как коллективного Ормузда, в котором присутствует как фактор света, так и фактор спасения и фактор чистого онтоса. «Бытие наружу».
В контексте такого взгляда термины «захир» и «батин» имеют совершенно другое значение, чем в контексте монотеистической интерпретации. Я предлагаю их использовать именно в значении «внешний» и «внутренний», поскольку задача теологии — это методологическое различение внешнего и внутреннего, в отличие от философии, которая ищет способы их отождествления. Так вот, сказав все это, пройдя через экономику, через космоконцепт элитарного самостроительства, через противоречия этого концепта с монотеизмом, я возвращаюсь к началу беседы и спрашиваю: может ли быть Коран основанием революционной идеологии для людей, выброшенных за рамки элитарного проекта, для людей, мыслящих себя орудием Неведомого Бога?
АЛЕКСАНДР КУЗНЕЦОВ. Коран принципиально не элитарен. Он не дает безусловного мандата на духовное и идеологическое влияние какому бы то ни было замкнутому социальному слою.
ГЕЙДАР ДЖЕМАЛЬ. Мы видим на примере шиитов, как внедренный неоплатонизм и тема предсуществования душ де-факто дает возможность подняться клерикальной касте, которая хоть и не имеет отдельных таинств и экуменических техник, но тем не менее узурпирует иджтихад и политическое руководство страной. Мы видим, что эта каста системно сворачивает все достижения, которые были открыты в 1979 году Исламской революцией. Тогда очень важной была реакция населения разных стран на значимость этой революции, необычайно востребованной. Иран был вовлечен в некую миссионерскую функцию, напоминавшую функцию Советской России в 20-х годах. Чем занималась эта клерикальная каста после 1989-го, после смерти Хомейни? Подобно Сталину, выводом страны из-под всех обязательств и авансов, которые революция дала остальному страждущему человечеству. Клерикалы присвоили себе Исламскую революцию как некий мистический и индульгический продукт, священное пламя коего надо оберегать от холодного дыхания извне.
АЛЕКСАНДР КУЗНЕЦОВ. Они, конечно, не имеют права выступать от имени Махди. Есть даже такой хадис: уходя в «великое сокрытие», имам Махди сказал, что после последнего наместника других не будет.
ГЕЙДАР ДЖЕМАЛЬ. Тогда получается, что сама теория «велаят-е-факих» еретическая. Но Всевышний приказал нам бороться, и в хадисах Пророка (СААС) сказано, что злу надо противостоять рукой, словом и в собственном сердце. Какие же выводы следует сделать?
Появление Махди есть признание того, что мы хорошо боремся «на пути Аллаха» и стали критической массой, вызвавшей это появление Ведомого, который должен нас возглавить. Наши суммарные усилия делают нас удостоившимися этого, избранными. Это финализация пути, который в своем мини-отрезке имеет отношение к бесконечному количеству проб и повторов в прошлых человечествах. На этом пути существуют определенные люди, которые узурпировали статус наместничества и претендуют на то, чтобы быть дешифровщиками Скрытого имама (да ускорит Аллах его приход), и которые своей дешифровкой, своим велаятом упраздняют нас как активный фактор борьбы, благодаря которой он и приходит. Следовательно, в нашу борьбу должно входить устранение тех конкретных людей, функция которых обессмысливает и лишает всякого значения нашу жизнь. либо они «обнуливают» нас, либо мы — их.
Это более фатально, чем устранение буржуазии пролетарским классом. Пролетариат может изменить отношение к средствам производства и отстранить буржуазию, осуществляя (под контролем) диктатуру. Для нас этого недостаточно. До тех пор пока будут существовать люди, претендующие на статус «вали», на представительство Махди, о котором мы твердо знаем, что у него нет сейчас представителей, и только наша борьба, наш духовный путь является фактором его проявления, мы не можем позволить им уйти в автономное пребывание, где бы они ни были. Это делает противостояние монотеистов и корпоративных клириков абсолютно фатальным.
Противоречие, которое мы должны рассматривать как истинный интеллектуальный метод, — это противоречие не гераклитовское, которое решается гармонически как синтез, а противоречие абсолютное, решаемое только пересмотром смысла одной из сторон, победой одной из сторон без какого-либо синтеза. Парменидовский тезис «Бытие есть, небытия нет» выглядит как банальная констатация здравого смысла, но на самом деле это пример трансцендентальной диалектики, указывающей на возможность взрыва. Противоречие доводится до апории, до такого обострения, в котором осуществляется взрыв. Речь ведь не о пропорциях бытия и небытия или о том, что, как Гегель говорил, «чистое Бытие тождественно чистому Небытию». Бытие окружает нас со всех сторон, но Небытие — это мы сами. Мы не можем сказать, что нас нет. Если мы решаем это противоречие с парменидовской точки зрения, то мы не говорим, что мы — «немножко бытие», что бытие вокруг нас — объективно, а мы — субъективны. Нет. Наше небытие имеет абсолютно иную потенцию утверждения, нежели бытие, которое нас ничтожит и гасит. Наше небытие позиционируется как постижение окружающего нас бытия. Наша задача — доказать: небытие есть, бытия нет. Это гностическая зеркальная революция, возможная только в диалектике Парменида[139], а не Гераклита[140], который определил весь пафос последующей философии вплоть до постструктуралистов.
АРТУР ЯСТРЕБОВ. Определяя нишу конфликта как борьбу за наследство, надо задуматься о самом наследстве. Мы начали с того, что ислам, в связи с отсутствием в нем клерикального института, не может стать платформой для консолидации политической элиты. В понятие «элита» мы вкладываем серьезное содержание, имея в виду «ноосферных наместников», а не банальных людей, которые осуществляют властные полномочия...
ГЕЙДАР ДЖЕМАЛЬ. ...ну или на бабках сидят, которые отобрать у них по большому счету ничего не стоит.
