«Запрещение продавать дворовых людей и крестьян без земли было 16 октября 1798 года категорически сформулировано Павлом на поднесенном ему мнении Сената, явно тяготевшего к противоположному решению».
Сенат (при взыскании долгов с помещиков-банкротов) находит, что человека мужеска пола от 18 до 40 лет следует считать по 360 рублей, более старых и младших — по 180, «за вдов и девушек не престарелых — по 50, за замужних же женщин особого зачета не назначать. Император Павел, однако, подписать документ отказался: найдя неприличным официальные толки о ценах на живых людей».
19 марта 1800 года выходит указ против ростовщиков «сущих чуждого хищников». Крестьянские просьбы и жалобы, категорически отвергавшиеся в прежние царствования, Павлом даже поощрялись.
«В начале 1799 года царя запросили о праве секретных арестантов подавать прошения из Сибири и других мест заключения (в связи с тем что по указу Екатерины II от 19 октября 1762 года «осужденные за смертоубийство и колодники доносителями быть не могут»). 10 марта 1799 года Павел велел письма от сосланных (на царское имя) принимать».
Но самой большой неожиданностью этого короткого царствования стал манифест от 5 апреля 1797 года. Отныне запрещалось «принуждать к работе крепостных по праздничным и воскресным дням и предписывалось помещику довольствоваться только трехдневным их трудом в неделю, трехдневной барщиной». И хотя новый закон практически не выполнялся, впервые с высоты престола была сделана попытка ограничить подневольный каторжный труд крестьян.
О том впечатлении, которое манифест произвел на общество, сообщает в Берлин советник прусского посольства Вегенер 21 апреля 1797 года: «Милости и благодеяния, расточавшиеся его императорским величеством во время коронационных торжеств, коснулись главным образом приближенных; публика принимает их холодно. Единственная вещь, которая произвела сенсацию, — это указ, который повелевает, чтобы отныне воскресенья были посвящены полному отдыху, с прекращением всякой работы, а кроме того, определяет, чтобы крестьяне работали три дня в неделю на своих господ и три дня на самих себя. Закон, столь решительный в этом отношении и не существовавший доселе в России, позволяет рассматривать этот демарш императора как попытку подготовить низший класс нации к состоянию менее рабскому».
Господствующий класс утрачивал гарантии своего господствующего положения и не мог этого допустить, «вспоминая своевольную и безнравственную жизнь времен Екатерины». Недаром Александр I в манифесте по восшествии на престол обещает управлять «по законам и по сердцу своей бабки». Даже А. И. Герцен вынужден был признать, что «Павел действует, завидуя, возможно, Робеспьеру, в духе Комитета общественного спасения».
А. Коцебу: «Народ был счастлив. Его никто не притеснял. Вельможи не смели обращаться с ним с обычною надменностью; они знали, что всякому возможно было писать прямо государю и что государь читал каждое письмо. Им было бы плохо, если бы до него дошло о какой-нибудь несправедливости; поэтому страх внушал им человеколюбие.
Из 36 миллионов людей по крайней мере 33 миллиона имели повод благословлять императора, хотя и не все сознавали это».
Как и его великий прадед, Павел поощряет технический прогресс, государственное просвещение и науку.
«Земледелие, промышленность, торговля, искусства и науки имели в нем надежного покровителя, — пишет просвещенный и объективный современник. — Для насаждения образования и воспитания он основал в Дерпте университет, в Петербурге училище для военных сирот (Павловский корпус). Для женщин — институт ордена св. Екатерины и учреждения ведомства императрицы Марии». Открывается Медико-хирургическая академия, учреждается Российско-американская компания, отпускаются большие средства на очистку каналов. Принимаются меры «по упорядочению лесного дела, спасению казенных лесов от вырубки, учреждению лесного департамента, лесного устава и т. д.». Восстанавливаются ликвидированные Екатериной II берг-, мануфактур-, камер- и коммерц-коллегии, главная соляная контора.
Ф. В. Ростопчин скажет великой княгине Екатерине Павловне, что «отец ее был равен Петру Великому по своим делам, если бы не умер так рано».
«Изучение военного и гражданского управления России при Павле I заставляет признать, что этот государь имел трезвый и практический ум и способности к системе, — пишет беспристрастный историк. — Что мероприятия его направлены были против глубоких язв и злоупотреблений и в значительной мере ему удалось исцелить от них империю, внеся больший порядок в гвардию и армию, сократив роскошь и беспутство, облегчив тяготы народа, упорядочив финансы, улучшив правосудие. Несомненно, что все мероприятия Павла источником имели благороднейшие побуждения, и что если он и возбуждал недовольство и ненависть, то, главным образом, в худших элементах гвардии и дворянства, развращенных долгим женским правлением. Это царствование органически связано, как протест с прошлым, а как первый неудачный опыт новой политики — с будущим. Заложенные Павлом I основы политической, военной и гражданской систем нашли свое продолжение и развитие в двух последующих царствованиях».
* * *
…И о Петре I множество сохранилось анекдотов, из которых можно было бы заключить, что он был изверг или сумасшедший; однако он весьма хорошо знал, что делал…
А. Коцебу
И Павел I «хорошо знал, что делал…». Именно поэтому «все, т. е. высшие, классы общества, — пишет Чарторыйский, — правящие сферы, генералы, офицеры, значительное чиновничество, словом, все, что в России составляло мыслящую и правящую часть нации, было более или менее уверено, что император не совсем нормален и подвержен безумным припадкам». Очевидно, первым, кто произнес слово «безумец», был английский посол Уитворт, который, узнав о сближении России с Францией, писал в Лондон: «Император в полном смысле слова не в своем уме…» И тотчас слух «о безумии» царя распространяется его друзьями. Н. П. Панин: «Тирания и безумие»; Бальбо, сардинский посол: «Настоящее сумасшествие царя»; С. Р. Воронцов: «Правление варвара, тирана, маньяка».
Основываясь на двух-трех анекдотах, мысль о «безумии» царя подхватывают и потомки. Ссылал в Сибирь целыми полками, считают они, накладывал нелепые резолюции и послал казаков «покорять» Индию.
«Полк, в Сибирь марш!» — этот знаменитый рассказ о воинской части, шагавшей в ссылку до известия о гибели императора, вероятно, соединяет две разные истории, — предполагает Н. Я. Эйдельман, — прежде всего это опала, которой по разным причинам подвергся конногвардейский полк: «Дух нашего полка постарались представить в глазах государя как искривление опасное, как дух крамольный, пагубно влияющий на другие полки. Наиболее суровой репрессивной мерой был арест командира полка и шести полковников за «безрассудные их поступки во время маневров». В этот период полк был «изгнан в Царское Село»».
Как утверждает Д. Н. Логинов, «во время этой расправы было произнесено (Павлом. — Авт.) среди неистовых криков слово «Сибирь». В тот же день полк выступил из Петербурга, но еще недоумевали и не знали, куда идут, пока не расположились в Царском Селе». Таким образом, произнесено слово «Сибирь», но шагать только до Царского Села; возможно, что оскорбительная угроза отложилась в памяти очевидцев и в будущем заострила описание события. С этим рассказом, вероятно, соединился другой: о казаках, отправленных на завоевание Индии и возвращенных с Востока сразу же после смерти Павла. И вот из одной поздней работы в другую проходит «Полк, в Сибирь!». …Но не было такого полка! «Другая знаменитая история, — продолжает Эйдельман, — на бумагу, содержащую три разноречивых мнения по одному вопросу, Павел будто бы наложил бессмысленную резолюцию «Быть по сему», т. е. как бы одобрил все три мнения сразу. Однако М. В. Клочков, исследовавший этот вопрос в начале XX века, нашел этот документ. Там действительно было три мнения: низшей инстанции, средней и высшей — Сената. Резолюция Павла, естественно, означала согласие с последней».
В качестве доказательства «безумия» царя некоторые историки используют его «бредовый» план покорения Индии и посылку туда войска Донского. Этот ошибочный взгляд подробно рассматривается дальше, здесь же необходимо заметить, что франко-русский план покорения Индии был рассмотрен и одобрен самим Наполеоном, а уж его-то никак не заподозрить в безумии.
«В начале нашего столетия, — пишет Н. Эйдельман, — вопрос о душевной болезни Павла стал предметом исследования двух видных психиатров. В 1901–1909 гг. выдержала восемь изданий книга П. И. Ковалевского, где автор (в основном ссылаясь на известные по литературе «павловские анекдоты») делал вывод, что царь принадлежал к дегенератам второй степени с наклонностями к переходу в душевную болезнь в форме бреда преследования». Однако профессор В. Ф. Чиж, основываясь на более широком круге опубликованных материалов, заметил, что Павла нельзя считать маньяком, что он «не страдал душевной болезнью и был психически здоровым человеком». Уже в ту пору, когда обнаружилось расхождение у психиатров, было ясно, что чисто медицинский подход к личности Павла без должного исторического анализа явно недостаточен.
