Привыкнув к простой водке, царь приказывал, чтобы ее пили все, не исключая дам.
Дочь вице-канцлера Шафирова, крещеного еврея, не могла заставить себя выпить большую кружку водки. Петр страшно разгневался. Обзывая девушку «еврейским отродьем», он лупил ее по щекам и насильно вливал в рот свой любимый напиток.
Супруга маршала Олсуфьева на последних неделях беременности недомогала и просила разрешения пропустить очередную попойку. Петр возмутился и потребовал обязательного присутствия женщины. Через некоторое время она родила мертвого ребенка, что нисколько не опечалило царя.
Ужас пронимал участников и участниц торжества, когда появлялись гвардейцы с ушатами сивухи. Особо назначенные для этого майоры гвардии обязаны были потчевать всех за здоровье государя, и счастлив был тот, кому удавалось вовремя ускользнуть.
Наказанию кубком Большого и Малого орла подвергались сам царь, царица, все мужчины и замужние женщины с той только разницей, что женский кубок — Малого орла — был в три раза меньше мужского.
Ради справедливости следует добавить, что не только у нас, но и при всех европейских дворах излишество в вине считалось если не добродетелью, то, по крайней мере, не пороком. По свидетельству современников, в Берлине, Лондоне, Париже, Варшаве королевские обеды не раз заканчивались вытаскиванием собеседников из-под стола.
Летний дворец Петра, как известно, располагался на левом берегу Невы между Фонтанкой и Мойкой. Он представлял собой двухэтажное прямоугольное кирпичное здание с четырехскатной крышей, оштукатуренное и окрашенное в охристый цвет. Петр располагался на первом этаже, а Екатерина с детьми — на втором. Во дворце имелось 14 комнат с высотой потолка 3,3 метра, включая денщицкую на первом этаже и фрейлинскую на втором, две кухни и два коридора. Помещения имели все необходимые удобства вплоть до водопровода на кухне и проточно-промывочной канализации.
В Летнем дворце царские трапезы происходили в небольшой столовой, куда кушанья, «чтобы не простыть, передаваемы были поваром сквозь окошечко, сделанное нарочно для того из кухни, чрезвычайно чистой, обложенной по-голландски белыми маленькими кахлями с голубым узором».
После обеда гости переходили в другую комнату, а государь удалялся в свою токарню. Там или на галерее, стоявшей против его дворца, он имел привычку отдыхать с полчаса, после чего занимался делами. На наружной стороне дверей токарной комнаты находилась собственноручная его надпись: «Кому не приказано или кто не позван, да не входить сюда; не токмо посторонний, но и служитель дома сего, дабы хозяин хотя бы сие место имел покойное». Токарное дело, требующее мелких действий руками, было любимым занятием Петра. Даже в путешествия он возил с собой токарный станок. На нем он работал так увлеченно, что часто не слышал, когда к нему обращались.
Придя к кому-нибудь в гости ужинать, часто незвано, царь садился, где придется; когда ему становилось жарко, не стесняясь, скидывал с себя кафтан. Если он приезжал не к ужину, а к обеду, то после трапезы на какое-то время ложился спать, как у себя дома.
На заведенных им в Петербурге зимних ассамблеях, среди столичного бомонда, поочередно собирающегося то у одного, то у другого сановника, царь запросто садился играть в шахматы с простыми матросами. Вместе с ними он пил пиво и из длинной голландской трубки тянул их махорку, не обращая внимания на танцевавших в этой или соседней комнате дам.
Екатерина выговаривала супругу излишнюю бережливость в одежде, просила позволить ей, «по крайней мере, не штопать более его чулок и приказать выбросить все его башмаки с заплатами». Петр отвечал, что не любит носить новое платье, находя его всегда неловким; что в бытность в Париже он решился, однако, одеться по-тамошнему, но, когда примерил наряд, голова его не могла выдержать тяжелого парика, а тело утомлено было вышивками и разными украшениями.
Популярностью пользовался назидательный анекдот следующего содержания. Царь примерял кафтан, расшитый блестками. Одна из блесток упала. Царь огорчился. «Смотри, Катинька, пропало дневное жалованье солдата», — заметил он.
Голубой кафтан с золотым шитьем Петр надевал дважды: первый раз, когда представлялся Людовику XV, а второй — для прощальной аудиенции персидского посла Исмаил-Бека. Следовательно, говорил Петр, Запад и Восток уже имеют понятие о его роскоши.
В гардеробе царя имелся единственный русский кафтан, в который он наряжался иногда для смеха. В остальных случаях он носил узкий военный мундир из серого, черного или зеленого сукна.
Но неверно было бы думать, что Петр всю жизнь экономил на одежде, как пытались убедить подданных его потомки. Согласно архивным данным, он поручал изготовление своего платья иностранным и быстро обучающимся русским портным, а также заказывал его за границей, предпочитая ткани красных, коричневых и зеленых тонов, иногда вышитые золотыми или серебряными нитями.
Царь был одним из могущественнейших монархов мира, но в то же время по размерам своих доходов относился к числу самых бедных. Прибыль с золотых, серебряных, медных и железных рудников была ненадежна, а сам труд в них губителен. Он широко развивал торговлю, которая, впрочем, не приносила ему первоначально ничего, кроме надежд на будущее. Новозавоеванные провинции увеличивали его силу и славу, но отнюдь не доходы. Необходимо было время, чтобы залечить раны Ливонии, провинции богатой и изобильной, однако опустошенной пятнадцатилетней войной и бывшей для завоевателя лишь дополнительным бременем. Содержание флота и затраты на ежедневно затеваемые новые предприятия истощали казну. Петр был вынужден прибегнуть к такому дурному средству, как перечеканка монеты — лекарству, которое никогда не излечивает болезни государства. «И тем паче предосудительно для такой страны, которая более ввозит из чужих краев, нежели вывозит сама».
Как-то князь Долгоруков подсказал государю, что среди своих многочисленных интересов и государственных забот тот еще не охватил важнейшую сферу — законодательную. С тех пор Петру не было удержу. На страну буквально обрушился вал государевых указов — около 20 тысяч законодательных актов, — касавшихся самых разнообразных вопросов. Не обладая глубокими знаниями ни в одной из регулируемых областей, царь указывал опытным специалистам, как следует работать. За невыполнение государевых указаний предусматривались суровые санкции. Указы Петра, по выражению Пушкина, «как будто писаны кнутом».
Законодательный азарт ни на минуту не оставлял Преобразователя. Его неспокойный ум выдавал все новые идеи. Когда Петр ложился, дежурные денщики клали на стол у изголовья аспидную доску с грифелем. Когда он выезжал, брали с собой много листов бумаги и чернильницу. В токарной, в кабинете редкостей, где ежедневно он проводил по нескольку часов, приготовлены были очиненные перья и бумаги. Даже не раз во время прогулок по Петербургу царь останавливал прохожих и писал, опершись на их спины. «Так дорожил он минутами вдохновения, гениальными мыслями своего творческого ума. Неподалеку от летнего дворца, под дубом, который посадил сам государь, находился стол с аспидною доской и чернильницей, на сей же предмет вделанными в крышке, и ящиком внутри с бумагою».
По рассказам Голикова, однажды, спустя некоторое время после учреждения Двенадцати коллегий, Петр, покидавший Сенат в одиннадцать часов и проводивший дообеденное время в прогулке по саду, «сидя за столом, излагал на бумаге предначертания об образовании областных судов. Когда кончил, восторженный мыслью о пользе сего нового постановления, полный благоговения ко Всевышнему за видимую благодать его предприятиям, положил перо и, вознесши к небу признательные очи, громким голосом произнес благодарственную молитву».
И Всевышний ему ответил. Следовательно, его деятельность была угодна Творцу.
Ни с чем не сравнимое удовольствие Петр получал от тушения пожаров. Смириться с Москвой он мог только благодаря возможности тушить часто горящие деревянные дома старой столицы. Юст Юль рассказывал, что при обычной деревянной застройке и при неосторожности простолюдинов пожары возникали весьма часто. Царь с необыкновенным азартом орудовал топором и баграми. Если же, к несчастью, настоящих пожаров не случалось, Петр устраивал пожары потешные — своеобразное проявлений царского юмора.
Он ввел в обиход такое развлечение, как маскарады. Берхгольц (Беркгольц) свидетельствовал, что происходили они также весьма своеобразно. «Персонажи в костюмах и масках собирались на Троицкой площади, покрыв костюмы плащами. По сигналу царя все снимали плащи и демонстрировали костюмы на помосте в течение двух часов..». По рассказам другого современника «посреди множества испанцев, греков, турок, китайцев и индейцев являлись карлы, все с длинными бородами, возившие в тележках царских гайдуков, спеленатых как дети».
