Не по этому ли поводу сказал однажды князь Кутузов: «Я счастлив, предводительствуя русскими. А мы должны гордиться именем русских, ибо сие имя есть и будет знаменем победы…»
Михаил Илларионович и представить не мог, во что превратят Россию, тысячелетнюю российскую государственность люди с пришлыми идеями, каково будет положение русского народа на его собственной земле… Добросердечный, открытый к болям соседей, он будет ошельмован как «великодержавный шовинист», якобы угрожающий другим народам. «Фашистами», «расистами» примутся крестить русских — тех, кто одержал великую Победу в 1945 году и спас мир от истинных расистов.
Давно ли был тост «за здоровье русского народа»?..
На приеме в Кремле в честь командующих войсками Красной Армии эти слова произнес Сталин: «Я поднимаю тост за здоровье русского народа не только потому, что он — руководящий народ, но и потому, что у него имеется ясный ум, стойкий характер и терпение.
У нашего правительства было немало ошибок, были у нас моменты отчаянного положения в 1941–1942 годах, когда наша армия отступала… Иной народ мог бы сказать правительству: вы не оправдали наших ожиданий, уходите прочь… Но русский народ не пошел на это, ибо он верил в правильность политики своего правительства и пошел на жертвы, чтобы обеспечить разгром Германии. И это доверие русского народа советскому правительству оказалось решающей силой, которая обеспечила историческую победу над врагом человечества — над фашизмом.
Спасибо ему, русскому народу, за это доверие!»
Среди писем — автографов Победы — я особенно бережно храню один тетрадный листок. Его прислал ветеран-фронтовик Петр Шевцов.
«Мой путь до рейхстага был прост, — вспоминает солдат. — До войны проживал я в Пушкино, в зверосовхозе. Родился в Рязани в двадцать третьем году 22 июня. В сорок первом 1 июля подал заявление и добровольно пошел на фронт. Попал в 17-ю Московскую дивизию ополчения в кавалерийский эскадрон разведки. Под Любанью в начале августа получил первое крещение огнем. 3 октября попал в окружение, вышел из него в Москву 29 октября и пошел обратно — на запад. Наро-Фоминск, Можайск, Темкино, Ржев. Под Орел. Опять Вязьма — там ранило 28 ноября сорок второго. Госпиталь. В апреле попал под Спас-Демьянск. Наступать стали. В августе дошел до Белоруссии. 12 октября сорок третьего участвовал с первой польской дивизией под Ленино. Ранение получил. В декабре — Витебск. Оттуда послали в военное училище в Красноярск, потом Тамбовское самоходное — с марта по сентябрь. Формировка в Пушкино. Правда, дома был целый месяц, как во сне. Потом опять фронт. На Варшаву. Первый город Германии — Арнцвальд, за ним Франкфурт-на-Одере, Шверин, Берлин. Расписался на колонне рейхстага 1 мая в 11 часов дня и пошел дальше, на Эльбу. Там выпустил последний снаряд 3 мая в 21 час. До победы шесть дней не воевал — не с кем было. Встретились с союзниками. 15 сентября 1945 демобилизовали по ранению, их у меня пять. Потом приехал домой в Пушкино, в зверосовхоз. Работаю здесь плотником. 23 года будет на одном месте. Все хорошо. У меня жена, дочь уже работает. Пошел рядовым разведчиком, окончил войну старшиной, командиром САУ-100. Орден Красной Звезды, Отечественной войны. Две медали «За отвагу», за Москву, Варшаву, Берлин. За Победу».
Такое вот письмо — не убавить, не прибавить. А старшина, видно, подумал-подумал и приписал в конце: «Да, от Орловской области до Ржева на пузе все исползал. — И расписался: — Петр Шевцов».
Мало кому известно имя солдата. Нет у него золотых звезд на груди. А чего стоит неизвестный солдат, если он жив?..
Вот и все — с той войной, с рейхстагом, с автографами на стенах его. Лежат в пыльных папках подальше от слишком любопытных всякие там приказы, приговоры, политдонесения. И лекции о русском патриотизме перестали читать. Выходит, не слишком нужны нынче…
«Васька хотел выдвинуться…»
К своему первому после войны празднику — Дню Воздушного Флота — летная братва армии-победительницы готовилась на бывших аэродромах «люфтваффе». В Потсдаме только что завершилась встреча глав союзных государств: политики разработали и приняли программу послевоенного устройства мира. И вот одна из первых дружественных встреч: на праздник к русским прикатили представители американской, английской и французской миссий.
Гостей встречали главнокомандующий Группы советских оккупационных войск в Германии маршал Г.К. Жуков, член Военного совета генерал К.Ф. Телегин, командующий 16-й воздушной армией генерал С.И. Руденко. А в это время, перед демонстрацией летного мастерства, напутствовал своих пилотов комдив 286-й истребительной авиадивизии Василий Сталин. В берлинском небе предстояло работать девятке, в которую входили майоры Салахов, Трегубов, Литвиненко, Щербаков, Кошель, капитан Кобисский, старшие лейтенанты Зотов, Мороз и Колышкин. Комдиву 286-й не хотелось оплошать перед вчерашними союзниками, и он просил своих соколов — показать, на что способен Иван.
Но прежде, прямо на летном поле, состоялся показ советской авиационной техники. Комментировать по ходу осмотра боевых машин комдив Сталин поручил полковнику Б.А.Морозову. Врезалась тогда в память Борису Арсентьевичу реплика маршала Чуйкова по поводу нашего штурмовика. «Эта что — броня? — спросил маршал, не то с удивлением, не то с недовольством. — А зачем? Сколько бомб можно было бы подвесить вместо нее!» Действительно, парашют бы вот тоже выкинуть из кабины летчика — еще бы одна бомба прибавилась…
После осмотра техники начали работать в воздухе группы истребителей. Они появлялись над гостевыми трибунами, выполняли лихие маневры и уходили. Вдруг по радио передали желание гостей посмотреть индивидуальный пилотаж. Кто из воздушных бойцов откажется от такого! К своему «яку» рванулся было и Василий Сталин. Но устроители праздника решили показать союзникам мастерство двух комкоров — Савицкого и Захарова.
Первым взлетел генерал Савицкий. Его проход над трибунами по цирковому эффектный — в перевернутом полете, то есть вниз головой — был встречен аплодисментами. Затем генерал выполнил каскад фигур высшего пилотажа, что зрители также оценили по достоинству. Старый шкраб умел пилотировать. Когда он заканчивал работу, с командного пункта передали:
— Первый, вам взлет!..
Эта команда относилась уже к командиру 1-го гвардейского истребительного авиакорпуса генералу Захарову.
— Участник боев в небе Испании, летчик-доброволец в боях китайского народа против японских захватчиков, национальный герой Франции. Георгий Захаров! — информировал гостей диктор.
Но рев мотора появившегося истребителя заглушил и оборвал его речь. Произошло то, что не требовало никаких слов. Весь пилотаж Георгия Нефедовича Захарова зрители сопроводили не выкриками болельщиков стадиона, минуту назад адресованными Савицкому, а мертвой тишиной.
— Летчик от Бога… — произнес тогда кто-то из военачальников, и это, пожалуй, только и позволительно было сказать о работе генерала Захарова в берлинском небе.
Когда пилотаж комкора, казалось, закончился — самолет его боевым разворотом удалился от трибун, — диктор торопливо объявил:
— Внимание, внимание! Дамы и господа, товарищи! Генерал Захаров пилотажную зону еще не покинул…
И тут, действительно, все увидели, как превратившаяся было в точку боевая машина ринулась вниз, затем вышла из пикирования и, прижимаясь к земле, стала на глазах расти. Летчик снизился до того, что его машина летела уже на высоте трибун, потом, резко взмахнув плоскостями, она перевернулась кабиной вниз и так продолжала снижение.
Страшно было видеть человека, повисшего на ремнях, когда под ним от ревущего мотора никла трава. Но вот в какое-то точно рассчитанное мгновение нос самолета чуть приподнялся, и тогда мощный залп бортового оружия истребителя оглушил все окрест. Трассирующие очереди снарядов ушли под углом вверх — в облака…
После импровизированного воздушного парада командование Группы советских оккупационных войск в Германии пригласило гостей на товарищеский ужин. Были приглашены, конечно, и Захаров с Савицким. На всю жизнь запомнится Георгию Нефедовичу высокая оценка его летного мастерства, которую дал в тот вечер маршал Жуков.
— Один брал нахрапом, а другой — культурой, — как бы между прочим заметил он и пожал руку генералу Захарову. А член Военного совета Телегин по-солдатски просто обнял его и предложил гостям тост:
— За русского летчика! За нашего богатыря!..
* * *
Однако парады на аэродромах не часты. А будни военного летчика и без войны — постоянная готовность к бою, преодоление стихии, себя… Помню безмятежное напутствие моего аэроклубовского инструктора перед первым самостоятельным полетом: «Жить захочешь — сядешь!»
