В многотомной «Истории СССР» соглашение 971 года расценено как письменный договор о ненападении19.
В «Истории Византии» Г. Г. Литаврин отмечает, что договор содержал обязательства не только Руси, но и Византии, однако эти последние автор раздела увидел не в статьях помещенного в летописи соглашения, а, как и М. В. Левченко, в условиях мира, переданных Львом Дьяконом20. Вместе с тем Г. Г. Литаврип отметил, что после Доростолского договора торговые и дипломатические отношения Византии с Русью возобновились, однако он не рискнул предположить, что было восстановлено действие норм договора 944 года. Автор распространил понятие «друзья», которое использует Лев Дьякон, характеризуя новую фазу в отношениях между двумя странами, лишь на русских, прибывших в Константинополь по торговым делам, но это, как мы полагаем, весьма отличается от статуса Руси как «друга» и «союзника» империи в целом.
В. Т. Пашуто представляя договор 971 года в виде «предложений Святослава, написанных на пергаменте и скрепленных его печатью», и отметил» что в 971 году между Византией и Русью был восстановлен «прежний договор» (надо думать, договор 944 г.), в который русский князь внес «некоторые новые статьи политического характера». Речь шла об обязательствах русской стороны не нападать, используя свои силы или «наемные иноязычные войска», на Византию и ее владения, на Херсонес, на Болгарию, быть союзником империи в случае нападения на нее. Здесь же В. Т. Пашуто вслед за М. В. Левченко и Г. Г. Литэвриным приводит и обязательства Византии по отношению к Руси, о которых сообщил Лев Дьякон: предоставить руссам свободный проход на родину, продовольствие, считать руссов, появившихся в Константинополе с торговыми целями, «друзьями». «Следовательно, - подводит итог В. Т. Пашуто, - восстанавливался довоенный порядок, с юн лишь разницей, что военные обязательства Руси приобрели односторонний характер"21.
Подробно остановился на форме договора 971 года С. М. Каштанов. Он отметил, что этот документ, в отличие от соглашения 911 и 944 годов, мало напоминает императорский хрисовул, что связано с особой процедурой его оформления. Если в грамотах 911 и 944 годов слова «Равно другаго свещанья» (первые слова обоих документов) выражали, согласно точке зрения С. М. Каштанова, равносильность грамот соответствующему хрисовулу, то эти же слова договора 971 года автор переводит иначе, а именно: «Экземпляр, равносильный другому экземпляру, составленному при Святославе, великом князе Русском, и при Свенельде, при синкеле Феофиле». Под «другим» экземпляром С. М. Каштанов понимает договор, заключенный в лагере Святослава. Он не был оригиналом Святославовой грамоты, так как русские послы, по мнению автора, приехали позднее к императору без текста, а лишь с «речами» князя. В лагере же руссов был составлен акт, написанный от имени Византии в присутствии синкелла Феофила - главного императорского посла. С. М. Каштанов считает, что в этом экземпляре могли содержаться те самые обязательства Византии, о которых сообщает Лев Дьякон. Тогда же Святослав дал клятву соблюдать мир и закрепить свои обязательства в грамоте, которая будет написана уже при Цимисхии со слов русских послов.
Что касается слов заголовка «и ко Иоанну», то они относятся уже к тексту самой Святославовой грамоты, составленной в ставке императора. Косвенное подтверждение этого факта автор видит в форме засвидетельствования грамоты: «се же имейте... запечатахомъ». Здесь имеется в виду множественное число, в отличие от единственного числа предшествующих фраз. Слово «запечатахомъ», то есть «запечатали», относится к действию русских послов, которые запечатали грамоту своими печатями, так как Святослав уже принес присягу на верность договору и дальнейшее подтверждение грамоты не предполагалось.
Сообщение в договоре о том, что он написан не «на двою харатью», как прежние документы, а на одной «харатье» («на харатье сей»), указывает, по мнению С. М. Каштанова, что в лагере греков был составлен лишь русский экземпляр договора, греческий же был написан в лагере Святослава в присутствии синкелла Феофила. Таким образом, у каждой из сторон оказался экземпляр договора, полученный от другой стороны. В летописи же оказался перевод копии с греческой записи, сделанной в лагере Цимисхия22.
В зарубежной историографии специально русско-византийским договором 971 года, как и другими соглашениями Руси с греками, занимались И. Свеньцицкий, С. Микуцкий, И. Сорлен.
И. Свеньцицкий, анализируя договор 971 года, оценил его как почетный для Руси, хотя и отметил, что он не включал условие уплаты дани Руси Византией и предусматривал полный отказ Руси от притязаний на Херсо-нес23.
С. Микуцкий, как и некоторые другие исследователи, рассматривал грамоту 971 года как «старинную княжескую хартию», автором которой был сам Святослав, Здесь, по мнению историка, помещены лишь обязательства русской стороны, и все они носят «политический» характер24. С. Микуцкий затрудняется ответить на вопрос, который для С. М. Каштанова абсолютно ясен: имели ли послы Святослава с собой только проект соглашения, которому греки придали форму договора, или руссы принесли с собой целиком готовую грамоту. При этом автор обращает внимание на три детали, которые могли бы подсказать решение вопроса: титул императоров - соправителей Цимисхия, сыновей Романа II, Василия и Константина - в договоре определяется словом «богодохновенные», что, по мнению С. Микуцкого, не соответствует византийской титулатуре и указывает на следы русской редактуры текста. Заключительная формула грамоты читается как русская клятва. В начале же грамоты обозначено место заключения договора, что также выходит за рамки византийской дипломатической документалистики25.
Все это указывает на русское происхождение документа, а это значит, что он был составлен лишь спустя некоторое время после окончания переговоров, а не тогда, когда русская миссия была в греческом лагере и греческие канцеляристы могли взять подготовку документа в свои руки и устранить те несвойственные греческой дипломатической документалистике черты, которые были отмечены выше26.
В более поздней своей работе С. Микуцкий обратил внимание на то, что в этой грамоте, характеризующейся «бедностью» формуляра, почти полностью отсутствует греческое влияние, но в то же время она содержит некоторые элементы, которых не знают прежние документы: хартия была утверждена княжеской печатью, дата заключения соглашения вытекает из самого ее текста27.
И. Сорлен полагала, что договор отразил неудачу Святослава по созданию на Балканах огромной империи: в акте представлены лишь русские обязательства, которые означали отказ от этих политических претензий28. Сам же договор она, как и некоторые другие историки, представляет в виде княжеской грамоты, включающей лишь русские обязательства29. Это типичный «мир», венчающий окончание военных действий. Он носит более общий характер, чем договоры 911 и 944 годов. В нем нет ни одной статьи, касающейся торговли. Он подвел итоги военной кампании, а потому выглядит лаконичным во всем, что не относится к чисто военным сюжетам: вступление и заключительная часть договора лишь обозначены30. Где был составлен договор, как он вырабатывался, в какой канцелярии был написан? Дать определенные ответы на эти вопросы И. Сорлен затрудняется. С одной стороны, пишет она, «Повесть временных лет» указывает на Доростол в качестве места заключения договора, а с другой - там же говорится, что «писано» при Феофиле, которого автор не без оснований отождествляет с видным византийским дипломатом епископом Евхаитским. А это значит, что грамота могла быть продиктована византийцем Святославу, о чем говорит и наличие в ней обязательств лишь русской стороны31.
Для И. Сорлен неясно и место переговоров, которые привели к выработке текста договора.
Согласно русской летописи, они велись в византийском лагере, но И. Сорлен не доверяет здесь летописи, так как, судя по тексту документа, составлен он был в русском лагере. В то же время автор находит возможным предположить, что он был написан Феофилом в русском лагере или греками в византийском лагере после соответствующих переговоров32.
Вместе с тем И. Сорлен обращает внимание на такие детали, которые указывают в пользу выработки договора русской стороной. Это и наличие подписи одного Святослава, и изложение текста от первого лица, то есть от лица князя, и пропуск имени императора в инвокации текста. В договоре нет речи о русских христианах (Святослав и его воины - язычники), и это находит отражение в документе. Обращает автор внимание и на аргументы С. Микуцкого: отсутствие греческого эквивалента употребленному в грамоте титулу греческих императоров, нетрадиционное для греков указание на место свершения акта и его дату33. И весь стиль грамоты, предназначенной для вручения императору, говорит о том, что она составлена русской стороной. Единственным признаком греческого влияния И. Сорлен признает известную формулу: «Равно другаго освещенья»34. В целом же данная грамота - первый документ, где не видно заимствований русской стороной формул византийской дипломатической документалистики.
