Что же представляло собой государство Тауантинсуйю, возникшее примерно в XIII в., начавшее экспансию во второй половине XIV в., достигшее апогея развития в начале XVI века и рухнувшее в 1532 году, не сумев оказать достойное сопротивление горстке испанских авантюристов?
Отметим прежде всего еще раз, что инки, несмотря на все параллели со стадиально более поздними культурами, о которых уже шла и еще будет идти речь, принадлежат к древнему миру. Основной социальной ячейкой в Центральных Андах в инкское время оставалась крестьянская община. Провинциальная знать была тесными узами связана с группами этих общин, с сельским населением отдельных районов. Даже превратившись в государственных администраторов, бывшие вожди еще не утратили вполне своей роли местных этнических лидеров. Постепенно в Тауантинсуйю формировался общеимперский класс аристократов-курака, отличающийся от остального населения особой культурой и образом жизни, но знать в целом не противостояла крестьянам в качестве единственного, или хотя бы главного, собственника земли. В некоторых, более архаичных, чем перуанское, обществах – например, на Гавайях – классовое размежевание приобретало и значительно более резкие формы, чем в Центральных Андах.
Определенный архаизм перуанской цивилизации придает сохранение подлинных или мнимых родственных связей в качестве основного регулятора при построении социальной иерархии, установлении прав собственности и т. п. Столичная знать еще поддерживала в своем кругу многие институты, типичные для небольшого вождества. Даже соподчиненность оракулов и святилищ строилась на основе провозглашаемых родственных связей между персонажами мифологии. В этих условиях весь мир мыслился в идеале как община, делящаяся на все более и более мелкие части – половины-фратрии. Огромная роль родовых, «кровных», отношений, «псевдородственных» классификаций сближает центральноандское общество с океанийскими или африканскими. У земледельческих народов Ближнего Востока, во всяком случае Месопотамии, даже в древнейший освещенный письменными источниками период роль родовых отношений в социальном устройстве была меньшей.
В 1954 году американский лингвист К. Пайк ввел в словарь социальных антропологов понятия «этного» и «эмного». Эти термины были созданы по аналогии со словами «фонемный» и «фонетический». В нашем языке есть определенное число фонем, но фонетически любая из них соответствует не строго определенным звукам, а диапазонам звучаний. Русское «г» и гортанное украинское или голландское «г» звучат совершенно по-разному, но для русского языка это одна и та же фонема – от произнесения слова с украинским акцентом его смысл для нас не меняется. Пайк показал, что культуру, как и язык, следует рассматривать двояко – либо с «этной» позиции внешнего наблюдателя, либо с «эмной» позиции носителя культуры. Культурные особенности, заметные со стороны, могут не осознаваться носителями культуры, а те, в свою очередь, могут придавать огромное значение таким особенностями, которые стороннему наблюдателю кажутся незначительными.
Идеи Пайка получили всеобщее признание и любой антрополог с ними знаком. И лишь область политической антропологии оказалась затронута ими мало. На протяжении последних десятилетий исследователи посвятили немало сил тому, чтобы определить, каковы признаки достижения обществом государственного устройства, чем настоящие государства отличаются от сложных вождеств, каковы возможные формы взаимоотношений коллективов разного размера и уровня. Упоминавшаяся книга Р.Н. Адамса тоже про это. Но во всех подобных случаях речь идет о взгляде со стороны, об «этном» подходе. Однако государство или империя – это не только набор объективно существующих функций и признаков, но еще и эмоционально насыщенный образ. И образ этот должен был когда-то возникнуть, он не мог существовать изначально, подобно понятиям «люди», «свой», «враг» и т.п.
В китайской традиции право на царствование давал «мандат неба». В Древнем Шумере «царственность» спускалась с неба на тот или иной город. В обоих случаях речь идет об особом качестве, о царственности как объективной данности, которая либо есть, либо нет. Конкретный народ может не иметь своего государства, но само представление о государственности как о норме давно и глубоко укорено в мировосприятии большинства жителей Старого Света. А как обстояло с этим в Древнем Перу?
Вопрос этот никогда специально не изучался, но очень похоже, что ни у инков, ни у их соседей понятие о государственности как о норме и особой реальности, не связанной напрямую с конкретной политической ситуацией, так и не сформировалось. Именно поэтому Тауантинсуйю и мыслилась как некая мировая община, основанная на тех же родственных связях, что и община крестьянская. Этим же, по-видимому, были обусловлены проблемы престолонаследия – каждый новый инка должен был заново выстраивать под себя всю иерархию отношений в государстве.
Не только Тауантинсуйю, но и крупные политические объединения I тыс. н.э. в Центральных Андах, такие как Мочика, Уари, Тиауанако, Сикан и, может быть, некоторые другие, несомненно, были государствами в «этном» смысле. Но насколько сами их создатели осознавали отличия этих объединений от более мелких и рыхлых – на этот вопрос ответить трудно.
Отсутствие ясного представления о государственности как о норме – это, конечно, «архаический пережиток». Но объективно древние перуанцы не просто государственную, но имперскую организацию создали. В Мексике, в отличие от Центральных Анд, империй к приходу испанцев не было. Правда, испанцы не обращали особого внимания на разницу в положении верховных правителей Теночтитлана и Куско. Ацтекскую и инкскую державы рассматривают как явления однопорядковые и некоторые современные исследователи. Тем не менее для нас принципиальные отличия во внутренней структуре этих политических образований очевидны и несомненны.
В Тауантинсуйю заметны все основные признаки империи. На предыдущих страницах мы описывали их от случая к случаю, но теперь постараемся охарактеризовать в совокупности.
Прежде всего, перед нами «мировое государство», т. е. такое политическое объединение, которое уверенно распространяет свою власть на целый крупный географический регион, отличающийся преобладающими только в нем природно-климатическими и – если говорить о населении страны или стран – хозяйственно-культурными особенностями. Диапазон этих особенностей может быть сам по себе велик, но он, однако, всегда оказывается меньше того, который вырисовывается при сравнении разных регионов. Для жителей империи ее территория в сущности составляет весь их реально данный, пригодный к обитанию «настоящими людьми» мир. Земли за его пределами, насколько о них известно вообще, воспринимаются как враждебные, чуждые, незначительные, населенные «варварами», «не-людьми», или во всяком случае людьми неполноценными, безусловно уступающими в самом своем естестве людям империи. Такого рода идеология и психология были характерны для обитателей всех мировых государств – от самых древних до морских колониальных держав Нового времени и тоталитарных деспотий XX века. Следует подчеркнуть еще раз, что границы «имперского региона» складываются объективно, довольно жестко определяются историческими и природными условиями, в которых возникает та или иная держава. Римские легионы, как известно, не смогли закрепиться в землях, в которых не произрастала виноградная лоза, хотя судьбы Римской империи с историей виноградарства и виноделия напрямую не связаны. О фатальном конечном провале всех попыток военного проникновения в климатически и культурно чуждые земли свидетельствует опыт не одних только инков и римлян, но и монголов, арабов и даже Наполеона и Гитлера.
В то же время, уже в силу крупномасштабного, регионального, а не локального характера империи, государство подобного типа в хозяйственном, а тем более в этническом отношении не может не являться разнородным, лишенным органического единства – это конгломерат народов и культур. Лишь в Новое время, как будет сказано немного ниже, открылась возможность формирования иного типа крупных государств, отличающихся внутренней целостностью. Тауантинсуйю тоже было конгломератом, в котором под единым началом оказались собраны столь непохожие друг на друга народы, как население царства Чимор с его тысячелетней государственностью, нищие рыбаки уру с озера Титикака, аймара – скотоводы пуны, земледельцы горных лесов чачапоя, мореплаватели чинча и т. д.
Страны и народы, находящиеся в пределах одной империи, удерживаются вместе не столько потому, что это обусловлено совпадением их экономических интересов, сколько благодаря применению или угрозе применения вооруженной силы. Возникновение и расширение хозяйственных и культурных связей между отдельными частями будущей империи может оказаться важным фактором, содействующим ее дальнейшему образованию, однако после утверждения имперских структур контакты между ранее независимыми племенами или государствами, а ныне провинциями меняют свой характер, принимая вполне определенную, свойственную именно империи форму. Форма эта – пирамидальная, иерархическая: столица всегда навязывает себя провинциям в качестве обязательного посредника. Это позволяет центру жестко контролировать политическую и хозяйственную жизнь, отчуждать в свою пользу значительные богатства и успешно бороться с сепаратизмом, осуществляя отчеканенный в Риме принцип «разделяй и властвуй». Местные власти ставятся в такое положение, при котором их благополучие и карьера оказываются прежде всего в зависимости от отношения к ним центра, а не от настроений (и благосостояния) подчиненного населения.
