Но понятно, что Александр должен был спешить приготовить для России успешное решение Восточного вопроса, прежде всего занять выгодную, необходимую позицию, то есть приобресть Молдавию и Валахию, и поддержать сербское движение, которое шло под знаменем Георгия Черного. Для разузнания, что делается в России, как ведет себя новый союзник, Наполеон послал в Петербург одного из самых доверенных людей, генерала Савари, который нашел там нового министра иностранных дел.
Мы видели, что Будберг, сменивший Чарторыйского, уже этим самым приобрел себе в нем врага. Чарторыйский не переставал осаждать императора Александра требованиями смены Будберга и военного министра Вязмитинова, который также ему не нравился. Любопытен письменный ответ ему императора: «Выставив бедствия, грозящие России, вы предлагаете для избавления от них: 1) чтоб я объявил себя королем Польским; 2) сменил министров — военного и иностранных дел. Было бы долго входить в рассуждения по первой статье; что же касается второй, то объявляю, что доволен службою обоих министров; кроме того, я не вижу никого, кто бы мог их заменить. Не генерал ли Сухтелен? Говорю громко, что не нахожу в нем способностей, нужных для военного министра, и предпочитаю Вязмитинова. Точно так же я не вижу никого для иностранных дел. Хотите Паниных, Морковых? [5] Надобно, чтоб я уважал тех, с которыми работаю; только при этом условии я могу им доверять. Крики меня мало беспокоят, они обыкновенно бывают порождением духа партии». Но Тильзитский мир необходимо должен был вести к перемене министра иностранных дел. Будберг был отъявленный враг Наполеона, который, не решаясь прямо потребовать у Александра смены министра, как потребовал у Фридриха-Вильгельма смены Тарденберга, однако, позволял себе в Тильзите выходки против Будберга. Не Будберг вел переговоры, не он подписывался под договором.
При видимой перемене системы нельзя было ему оставаться министром, и на его место был назначен граф Николай Петрович Румянцев, который всегда был против вражды с Францией. Но противники вражды с Наполеоном ставили на вид, что борьба ведется на основании общих начал, из-за чужих интересов, причем пренебрегаются интересы собственные, которые соблюдутся лучше при соглашении с императором французов. Поэтому Румянцеву было необходимо доказать справедливость такого взгляда приобретением действительных выгод от союза с Наполеоном, прежде всего, разумеется, выгодным решением турецкого дела, приобретением Дунайских княжеств, не говоря уже о том, что в глазах своего государя новый министр мог выказать свои способности в самом выгодном свете, ведя это дело вполне согласно с видами и желаниями императора. Вот почему со стороны министра, слывшего приверженцем французского союза, Савари услыхал слова, неприятнее которых не мог бы ему сказать никакой Будберг. «Единственная красивая сторона союза с вами, — говорил ему Румянцев, — которую мы можем представить народу, состоит в приобретении Молдавии и Валахии, а вы хотите отнять у нас эту возможность. Что мы будем отвечать, когда нас спросят, зачем мы не стояли за них крепко и как позволили лишить себя этой выгоды, когда мы терпим такие потери в войне с Англией? Не говорите о Европе — Европа ничего не скажет. Что такое Европа, где она? Вся Европа в нас с вами». Савари донес Наполеону, что в Петербурге дело нехорошо: сильное неудовольствие против французского союза в обществе, сильное желание удержать Дунайские княжества в правительстве. А между тем испанское дело уже началось, надобно было его кончить. Наполеон решил послать льстивое письмо Александру, как ребенку отвести глаза, показавши вдали блестящую игрушку, убедить завязаться в Шведскую войну, наконец, предложить личное свидание, чтобы до тех пор было остановлено движение на Дунае. Чем сильнее желал он сам поскорее покончить дело на Пиренейском полуострове, тем сильнее желал, чтобы Александр не начинал дела на Балканском.
2-го февраля (н. ст.) 1808 года Наполеон написал Александру: «Генерал Савари только что приехал. Я провел с ним целые часы, чтоб наговориться о вашем величестве. Все, что он ни говорил, доставляло мне сердечное удовольствие, и я ни на минуту не хочу откладывать изъявления благодарности за все милости, вами ему оказанные. Ваше величество прочли речи, говоренные в английском парламенте, и решение продолжать войну до последней крайности. Только посредством великих и обширных средств можем мы достигнуть мира и утвердить нашу систему. Увеличивайте и усиливайте вашу армию. Вы получите от меня всю помощь, какую я только в состоянии вам дать. У меня нет никакого чувства зависти к России; напротив, я желаю ее славы, благоденствия, распространения. Вашему величеству угодно ли выслушать совет от человека, преданного вам нежно и искренне. Вам нужно удалить шведов от своей столицы; вы должны с этой стороны распространить свои границы как можно дальше. Я готов помочь вам в этом всеми моими средствами. Армия в 50.000 чел., франко-русская, быть может, несколько австрийская, которая направится через Константинополь в Азию, не дойдет еще до Евфрата, как Англия затрепещет и бросится на колени пред континентом. Я твердо стою в Далмации, ваше величество — на Дунае. Через месяц после того, как мы уговоримся, армия может быть на Босфоре. Удар отзовется в Индии, и Англия будет покорна. Я не отказываюсь ни от каких предварительных соглашений, необходимых для достижения столь великой цели. Взаимный интерес наших государств должен быть обсужден и уравновешен. Но это может быть сделано только при личном свидании или после зрелых обсуждений между Румянцевым и Коденкуром[6] и присылки сюда человека, который был бы крепок в системе[7]. Толстой[8] — хороший человек, но наполнен предрассудками, недоверием к Франции и вовсе не в уровень с высотою тильзитских событий и нового положения, в которое поставила вселенную наша тесная дружба с вами. Все может быть решено и подписано 15-го марта. К 1-му мая наши войска могут быть в Азии, и в то же время войско вашего величества может быть в Стокгольме. Тогда англичане, угрожаемые в Индии, прогнанные из Леванта, будут подавлены под тяжестью событий, которыми будет заряжена атмосфера. Ваше величество и я предпочли бы сладость мира, возможность проводить свою жизнь среди своих обширных империй, оживлять их, доставлять им благоденствие посредством искусств и благодеяний администрации. Все общие враги этого не хотят. Надо быть против воли более великими. Мудрость и политика требуют исполнять требования судьбы — идти туда, куда влечет неодолимый ход событий. Тогда тучи пигмеев, которые не хотят видеть, что настоящие события таковы, каким подобных надобно искать в истории, а не в газетах последнего столетия, преклонятся, последуют движению, данному вашим величеством и мною, и русский народ будет доволен славою, богатством и счастьем, которые будут следствием этих великих событий. Тильзитское дело направит судьбы мира».
Александр отвечал в том же тоне: «Письмо вашего величества перенесло меня во времена Тильзита, воспоминание о которых останется для меня всегда драгоценным. Виды вашего величества являются мне одинаково великими и справедливыми. Такому высшему гению, как ваш, предоставлено создать такой обширный план, — вашему же гению предоставлено и руководить его исполнением». Александр писал, что передал Коленкуру русские требования; если Наполеон согласится на их исполнение, то Александр предлагает армию для индийского похода и другую для Малой Азии, также флот. Если идеи Александра сходятся с идеями Наполеона, то первый согласен на личное свидание, для которого избирает город Эрфурт. «Я уже заранее готовлю себе праздник из этого свидания, — писал Александр. — Я смотрю на это время как на самое прекрасное в моей жизни». Что касается Швеции, то Александр извещал, что русские войска уже занимают все значительные места в Финляндии, идут на Або, бомбардируют Свеаборг.
Пересылая нежный ответ на нежное письмо, Александр очень хорошо знал, что искренний союзник вовсе не думает о походе в Индию, а замышляет что-то другое, о чем тщательно скрывает от своего друга. Но долго скрывать испанских замыслов было нельзя. До сих пор ни один русский посланник не был по душе Наполеону[9]; граф Толстой разделял участь своих предшественников, Колычева и Моркова; Наполеон прямо требует его отозвания, выставляя его человеком, не расположенным к Франции; требует присылки человека, который следовал бы противоположной системе, тильзитской системе. Чтобы познакомиться с человеком и узнать причины, почему Толстой так не понравился Наполеону, послушаем разговор, который происходил у императора французов с русским посланником 24-го января (5-го февраля) 1808 года.
Толстой: «В Тильзите не было помина о том, чтоб связать турецкое дело с прусским; мы готовы помочь вам добыть себе часть Турецкой империи, но в Тильзите не говорилось, что за приобретенное Россией в Турции Франция получает себе вознаграждение на счет Пруссии». Наполеон: «Трудно, невозможно теперь осуществить виды на Турецкую империю; я хочу взять Кандию и Морею, но препятствия со стороны англичан, которые овладеют Архипелагом; я не знаю, как удержусь и на Ионических островах. Дать вам Молдавию и Валахию — значит слишком усилить ваше влияние, привести вас в прочную связь с сербами, которые вам преданы, с черногорцами, греками — вашими единоверцами и любящими вас». Толстой: «Все это не причина для вашего величества искать вознаграждения в Пруссии, которая одна отделяет нас от Франции, и замедлять ее очищение; притом Россия не может не беспокоиться, видя, что ваше величество набираете 80.000 войска, когда у вас его уже 800.000; против кого это, если вы в союзе с Россией? Савари и Коленкур донесут вашему величеству, что вы можете положиться на нашего императора». Наполеон: «Чтоб сделать угодное императору Александру, я исполняю все относительно Турции; я не могу не одобрить его желания иметь Дунайские княжества, потому что они сделают его господином Черного моря, но если вы хотите, чтоб я вам пожертвовал своим союзником, то справедливость требует, чтоб вы пожертвовали мне своим и не противились тому, чтоб я взял у Пруссии Силезию, тем более что она далеко от ваших границ. Силезию я хочу взять ни себе, ни отдать своему родственнику: отдам ее такому государству, которое мне будет благодарно, и ослаблю Пруссию, которой я сделал столько зла, что уже рассчитывать более на нее не могу. Я свято исполню Тильзитский договор, если вы согласитесь очистить турецкие владения или согласитесь на какую-нибудь сделку. Я вам доказал, что у вас нет логики». Толстой: «Я не могу убедиться словами вашего величества и привык судить не по словам, а по делам».
