Толстой: «В Тильзите не было помина о том, чтоб связать турецкое дело с прусским; мы готовы помочь вам добыть себе часть Турецкой империи, но в Тильзите не говорилось, что за приобретенное Россией в Турции Франция получает себе вознаграждение на счет Пруссии». Наполеон: «Трудно, невозможно теперь осуществить виды на Турецкую империю; я хочу взять Кандию и Морею, но препятствия со стороны англичан, которые овладеют Архипелагом; я не знаю, как удержусь и на Ионических островах. Дать вам Молдавию и Валахию — значит слишком усилить ваше влияние, привести вас в прочную связь с сербами, которые вам преданы, с черногорцами, греками — вашими единоверцами и любящими вас». Толстой: «Все это не причина для вашего величества искать вознаграждения в Пруссии, которая одна отделяет нас от Франции, и замедлять ее очищение; притом Россия не может не беспокоиться, видя, что ваше величество набираете 80.000 войска, когда у вас его уже 800.000; против кого это, если вы в союзе с Россией? Савари и Коленкур донесут вашему величеству, что вы можете положиться на нашего императора». Наполеон: «Чтоб сделать угодное императору Александру, я исполняю все относительно Турции; я не могу не одобрить его желания иметь Дунайские княжества, потому что они сделают его господином Черного моря, но если вы хотите, чтоб я вам пожертвовал своим союзником, то справедливость требует, чтоб вы пожертвовали мне своим и не противились тому, чтоб я взял у Пруссии Силезию, тем более что она далеко от ваших границ. Силезию я хочу взять ни себе, ни отдать своему родственнику: отдам ее такому государству, которое мне будет благодарно, и ослаблю Пруссию, которой я сделал столько зла, что уже рассчитывать более на нее не могу. Я свято исполню Тильзитский договор, если вы согласитесь очистить турецкие владения или согласитесь на какую-нибудь сделку. Я вам доказал, что у вас нет логики». Толстой: «Я не могу убедиться словами вашего величества и привык судить не по словам, а по делам».
Тут Наполеон взял обеими руками свою шляпу, бросил ее на пол и сказал: «Слушайте, г. Толстой! Не император французов говорит с вами, а простой дивизионный генерал говорит с другим дивизионным генералом: пусть буду я последним из людей, если не исполню самым добросовестным образом Тильзитского договора, если я не очищу от своих войск Пруссии и герцогства Варшавского, но тогда только, когда вы очистите Молдавию и Валахию. Впрочем, в год все уладится между Россией и Францией». Толстой: «Срок очень долог!» Наполеон: «Я считаю от Тильзитского мира, значит, в шесть месяцев. Видно, что вы не дипломат: вы хотите, чтоб дело шло, как войско, галопом. Такие важные дела, каким подобных никогда не бывало в Европе, должны хорошенько созреть, но у вас, кажется, своя система, и отличная от системы вашего двора; вы принадлежите к партии антифранцузской — и отсюда в вас недоверчивость». Толстой: «Эти упреки в принадлежности к партии меня оскорбляют; я русский — и только! не принадлежу ни к английской, ни к французской партиям». Наполеон кончил разговор словами: «Я еще вам не говорю, что я не очищу Пруссии, если даже вы сделаете Дунай своею границею».
Уже и прежде Наполеон говорил Толстому, что Россия может добыть себе земли от Швеции, а 5-го февраля объявил ему решительно, что он согласится на то, чтобы Россия приобрела себе всю Швецию, не исключая и Стокгольма. Тут же он объявил Толстому в первый раз, что готовит войско — против Африки! Объявил, что хочет основать военные колонии по берегам этой части света до самого Египта, хочет запереть Средиземное море для англичан и вознаградить некоторым образом свой народ за потери торговые и колониальные; объявил, что разрушение Варварийских владений входит также в его планы. На все речи Наполеона относительно Дунайских княжеств, Силезии, Швеции с русской стороны был ответ, что император Александр не может допустить никакого отношения между Портою и Пруссией: Тильзитский договор действительно налагал обязанность на Россию вывести войска из княжеств, но в конференциях между двумя императорами Наполеон согласился на словах, чтобы русские войска остались в княжествах, и обещал не препятствовать тому, чтобы при заключении мира Молдавия и Валахия были присоединены к России, что Франция не исполнила своих обязательств, не очищая до сих пор Пруссию, но Россия исполнила свои, объявив войну Англии и Швеции.
Наполеон говорил Толстому о своих замыслах против Африки, чтобы до последней минуты скрыть движения против Испании. Но долго скрывать было нельзя, и Наполеон не вполне спокойно отправлял свои отряды один за другим в Испанию: как взглянут на испанское дело в Петербурге, останутся ли равнодушны к Пиренейскому полуострову, согласятся ли взять Скандинавский или захотят воспользоваться отвлечением французского войска в Испанию, чтобы уладить свои дела на Балканском? На всякий случай Наполеон велел спросить у Себастиани в Константинополе: «Если русские захотят удержать Молдавию и Валахию, то Порта намерена ли вести войну против России вместе с Францией? Какие у нее военные средства?»
Но прежде всего нужно было покончить с Испанией. Чтобы кончить скорее, надобно было, разумеется, двинуть как можно более войска. Двинуто было 80.000, но и этого Наполеону казалось мало. Перед Толстым он прикрывал движение войск замыслами против Африки; официально они были прикрыты необходимостью защитить полуостров от предполагаемой высадки англичан у Кадикса. Что же испанское правительство? Оно было в таком положении, что привлекало хищника запахом трупа. С крайнею слабостью соединялся страшный скандал: король Карл IV был тенью государя на престоле, и в челе управления стоял фаворит королевы Годой, известный под именем князя Мира, человек, нисколько не похожий на Ришелье или Мазарини. При таких отношениях любовь народа, естественно, обращалась к наследнику престола принцу Астурийскому Фердинанду, который был во вражде с Годоем, следовательно, с матерью и отцом, ибо король смотрел на все глазами королевы. Фердинанд пишет Наполеону письмо, представляет свое тяжкое положение, умоляет героя, затмевающего всех героев предшествовавших, оказать ему отеческое покровительство и выдать за него одну из принцесс императорской французской фамилии. Но за Фердинандом наблюдали; все бумаги его, между которыми оказались очень подозрительные, были схвачены, сам принц посажен под арест; король издает к народу манифест против своего наследника и в то же время обращается к своему другу, императору французов, открывает свое намерение лишить виновного сына наследства, просит помочь мудрым советом.
Потом узнали о сношениях Фердинанда с Наполеоном, испугались, помирились, по-видимому. Между тем французские войска двигались к Мадриду; областные правители по королевскому повелению принимали их самым дружественным образом, а друзья, где только было можно, занимали крепости. Годоем овладел страх, вследствие чего страшно стало королеве и королю. Главнокомандующим французской армией был назначен зять Наполеона Мюрат, герцог Клевебергский. Но Мюрат был недоволен своим маленьким немецким владением и распалил себе воображение престолом Испании и Америки. Годой уговорил короля и королеву бежать в Севилью; в народе и войске начинается волнение, которое 17-го марта (н. ст.) оканчивается возмущением против Годоя. Король, чтобы спасти его, отказывается от престола в пользу сына; народ с восторгом приветствует нового короля Фердинанда VII. Известие об этом перевороте очень неприятно поразило Мюрата, уже подошедшего к Мадриду: свергнуть нового короля, обожаемого народом, и занять его место казалось не так легко, как справиться с Карлом IV. Но скоро искатель престолов ободрился, узнавши, что отрекшийся король обнаруживает сильную ненависть к сыну, приписывая последнему все свое несчастье. Мюрат сделал вид, что отречение Карла IV было невольное, и потому не признал королем Фердинанда VII, а между тем, пользуясь смутою, вступил в Мадрид с войском. В решении не признавать Фердинанда Мюрат вполне сошелся с Наполеоном, который писал ему: «Пока новый король не будет признан мною, вы должны делать вид, как будто бы еще царствовал старый», — и в то же самое время написал брату своему Людовику, королю Голландскому: «Я решил посадить французского принца на испанский престол. Голландский климат для вас вреден. Если я вас назначу испанским королем, будете ли вы согласны?»
Решение Мюрата не признавать Фердинанда поставило в затруднительное положение русского посланника в Мадриде барона Строганова. Он представился новому королю, за это Мюрат сделал ему выговор. «Зачем вы это сделали? — спросил его Мюрат. — Кто вам сказал, что отречение добровольное?» «Сам отрекшийся», — отвечал Строганов. «Вы должны были дождаться своих кредитивных грамот», — сказал на это Мюрат. Строганов отвечал: «Это нужно для моих официальных сношений с министрами королевскими, но я не мог не исполнить моих обязанностей в отношении к королю, которого права на корону неоспоримы».
