Действительно, еще ведя войну с Хильпериком, король Австразии начал позволять себе недопустимые вольности в отношении бургундского союзника. Так, в ходе раздела 568 г. Сигиберт получил Шатодёнский приход, который находился в Шартрском диоцезе, подвластном Гунтрамну. В этой ситуации согласно каноническому праву местный священник, хоть и был подданным короля Австразии, должен был подчиняться епископу Шартрскому, «верному» короля Бургундии. Не приняв такого положения, Сигиберт сделал Шатодён самостоятельным епископством. Эгидий Реймский, его церковный советник, взял на себя посвящение в сан нового епископа, которым оказался не кто иной, как прежний священник местного прихода, некий Промот.
Встревоженный маневрами Сигиберта, Гунтрамн в 573 г. решил разорвать союз с Австразией. Чтобы не замарать свой престиж слишком откровенной изменой, он созвал в Париже «национальный» собор и попросил у церкви найти выход из междоусобной войны между франкскими королями{271}. Документы собора показывают, что на самом деле Гунтрамн пригласил на него только епископов своего королевства. К тому же они собрались под председательством Сабауда Арльского, человека, предавшего Сигиберта несколько лет назад во время похода австразийцев в Прованс. Таким образом, собор был заседанием бургундского епископата. Поскольку бывшая столица оставалась неделимым городом внутри Regnum Francorum, прелаты заявили, что получили согласие Сигиберта на собрание{272}. Это в лучшем случае была благочестивая ложь, рассчитанная на то, чтобы преуменьшить значимость этого враждебного поступка.
Парижский собор открылся в напряженной атмосфере 11 сентября 573 г. Перед ним сразу же выступил епископ Шартрский с жалобой на создание диоцеза в Шатодёне. Это дело рассмотрели митрополит Сансский в рамках своих штатных полномочий и Герман Парижский, которого занимаемый им пост обязывал проявлять определенную политическую сметку. Приговор, вынесенный собором, был ожидаемым: Промота, обвиненного в узурпации епископского сана, сместили, а его приходы возвратили под власть епископа Шартрского. Кроме того, собор направил письмо Эгидию Реймскому, упрекая его в незаконном посвящении в сан, но без вынесения ему приговора. Второе послание было адресовано Сигиберту. Собравшиеся в Париже епископы сообщали в нем королю Австразии об итогах собора, заверив, что никоим образом не верят в его личную ответственность за шатодёнское дело.
Решение Парижского собора, проникнутое отменным лицемерием, отражало всю ситуацию в королевстве. Гунтрамн не собирался больше делать уступок Сигиберту, но не желал вступать в открытое столкновение. Это был период ядовитых любезностей. Затрепетал сам Григорий Турский: как и Промот Шатодёнский, он получил епископскую кафедру от короля Сигиберта и был посвящен в сан, вопреки каноническому праву, Эгидием Реймским. Чтобы его читатель не сделал неприятного сопоставления обоих избраний, наш хронист умолчал о подробностях Парижского собора 573 г.[60] Но он затаил стойкую злобу на своего коллегу Сабауда Арльского, который когда-то погубил овернские войска, а теперь председательствовал на собрании, где унизили австразийских епископов.
Что касается мирного предложения, сформулированного Парижским собором, то его содержание неизвестно. Но короли отказались воплощать его в жизнь. Воспользовавшись разладом среди противников, Хильперик перешел в контрнаступление — несомненно в том же 573 году. Он послал своего сына Теодоберта захватить Тур, Пуатье и другие аквитанские города, и молодой принц выполнил свою миссию с успехом. Правда, тем самым последний оказался повинен в клятвопреступлении: десять лет назад, попав в плен в Суассоне, он пообещал более не наносить ущерба интересам Сигиберта.
Однако кара Господня заставила себя ждать. Король Австразии послал армию, чтобы захватить аквитанские города, но ее разгромили силы нейстрийцев. Герцог Гундовальд, который командовал походом, едва сумел спастись. Принц Теодоберт мог свободно продвинуться на юг и даже занять Лимож и Керси. Григорий обвиняет нейстрийцев в том, что они целиком разорили эти области, не щадя даже имуществ церкви или самих духовных особ{273}. Если так и было, это признак, что Хильперик сомневался в своей способности удержать аквитанские города. Поэтому лучше было их разграбить и разрушить, чтобы ничего не оставить австразийцам, которые рано или поздно снова возьмут их под свой контроль.
До самого 573 г. Сигиберт ни разу лично не ступал на тропу больших династических столкновений. Он предпочитал славу, которую достигают, торжествуя над зарубежными варварами, очень спорной славе, которую можно было обрести, разоряя Галлию и истребляя франкских воинов других Меровингов. Тем не менее, узнав об опустошении городов Аквитании, он решил вмешаться. Поскольку Австразия потеряла добрую часть обычных войск во время похода герцога Гундовальда, король в 574 г. мобилизовал «племена, жившие по ту сторону Рейна»{274}. Под пером Григория Турского, скорей угодливым, это выражение представляло собой эвфемизм: ударные войска короля Австразии пришли из периферийных герцогств, то есть это были язычники, возможно, те самые саксы, которые уже послужили как наемники Сигиберту в Италии. Австразийцы явно не чурались союза с племенами идолопоклонников. В свое время репутация Брунгильды пострадает из-за подобных компромиссов.
Какой бы ни была религия солдат Сигиберта, они совершили чудо, разгромив нейстрииские армии. Гунтрамн даже встревожился из-за успехов, которые одерживал тот, кто номинально оставался его союзником, и во избежание худшего заключил с Хильпериком соглашение о взаимной обороне{275}. Однако переменчивость короля Бургундии не следует объяснять, как иногда делали, его боязливостью. Гунтрамн всю жизнь демонстрировал глубокое политическое чутье. Просто в 574 г. он счел, что Хильперик должен остаться на политической арене, поскольку его присутствие исключало для Бургундии риск остаться один на один со слишком могущественной Австразией, которая рано или поздно попыталась бы воссоединить Regnum Francorum в своих интересах.
Перемены в политике Гунтрамна можно объяснить также в свете внешних опасностей, грозивших этому королю: в 574 г. лангобарды, устроив набег, сумели оккупировать Вале, занять альпийские ущелья и разграбить большой монастырь в Агоне{276}. Спешно собранная бургундская армия сумела остановить их в Же, но ситуация оставалась крайне тревожной. Следовательно, при постоянной угрозе своим восточным границам Гунтрамн не мог выделить для междоусобной войны франков столько сил, сколько мог Сигиберт. Поскольку он не имел возможности захватить земли Хильперика, лучше было помешать это сделать и Сигиберту.
Даже если умеренность Гунтрамна была не лишена некоторого цинизма, он начал привлекать симпатии части епископата. Сам Григорий Турский, хоть и хранил верность Сигиберту, полагал, что франкским королям лучше было бы охранять границы, чем терзать друг друга в бесплодных столкновениях{277}. Эта симпатия служителей церкви к королю Бургундии со временем будет только расти.
Тем не менее Гунтрамн не располагал достаточными средствами, чтобы защитить Хильперика. Австразийцы это знали. И в том же 574 г. Сигиберт пригрозил напасть на Бургундию, если Гунтрамн не откажется от своего оборонительного договора с Хильпериком и не даст австразийским войскам свободный проход через свои земли. Под угрозой оружия Гунтрамн был вынужден ограничиться строгим нейтралитетом в конфликте между его братьями. Эта дипломатическая победа открыла Сигиберту путь в Нейстрию, и армия восточных франков пошла на Париж. Хильперик счел, что в правильном сражении у него нет шансов, и предпочел переговоры. Он согласился вернуть Тур, Пуатье и другие аквитанские города, попросив только, «чтобы он [Сигиберт] никоим образом не ставил в вину жителям этих городов того, что Теодоберт в свое время несправедливо — огнем и мечом — заставил их подчиниться себе»{278}. Эти слова приводит Григорий Турский, хотя неизвестно, были ли они записаны в соглашении о переуступке или нет. В качестве епископа города, возвращенного австразийцам, наш хронист считал важным прежде всего искупить вину за то, что, вероятно, присягнул Хильперику на верность в течение года нейстрийской оккупации.
Договор 574 г. давал разным сторонам возможность выйти из дела с честью. Официальная уступка аквитанских городов Сигиберту была равносильна, если не по праву, то фактически, передаче Брунгильде утреннего дара Галсвинты. Возвратив себе эти земли, Сигиберт в глазах современников отомстил за свояченицу, восстановил честь жены и совершил блестящую политическую операцию. В свою очередь Хильперик был разорен, но сохранил жизнь и северную часть своего королевства. Что касается Гунтрамна, побывавшего и в том, и в другом лагере, он ничего не выиграл и ничего не потерял. Компромиссный мир — именно так Меровинги представляли себе справедливейшее политическое решение{279}. Когда его удавалось достичь, в этом видели знак божественного покровительства Regnum Francorum. И как раз в знак небесного одобрения святой Мартин исцелил трех паралитиков в самый день подписания договора 574 г.{280}
