Иван Грибков - Особый штаб «Россия»

Первая встреча Бориса Алексеевича с пленным советским генералом произошла в «конце 1942 года в Охотничьем домике вблизи города Н. в Восточной Пруссии», по поручению ОКХ. Встреча проходила недалеко от города Николайкен (Nikolaiken; после войны город вошел в состав Польши и получил название Mikolajki). В ноябре 1942 г. в город из поселка Вороновица (находившегося в 15 км от Винницы, где располагалась Ставка Гитлера «Вервольф») переехал I отдел штаба «Валли», которому, как известно, подчинялся Зондерштаб «Р»[467].

В Вороновице (в бывшей усадьбе брата русского конструктора и изобретателя самолета А. Можайского) также размещался III отдел ОКХ («Иностранные армии Востока») полковника Р. Гелена. Гелен являлся одним из создателей и кураторов особого лагеря ОКХ в Виннице, где содержались взятые в плен советские генералы и полковники, и в том числе A. A. Власов. Смысловский в 1942 г. неоднократно бывал в Виннице, куда он приезжал для отчета о проделанной работе. Скорее всего, встречу с Власовым санкционировало руководство III отдела ОКХ и I отдела штаба «Валли» (причем, как замечает историк С. Г. Чуев, «Валли-I» всегда располагался в непосредственной близости от III отдела ОКХ)[468].

Как вспоминал Борис Алексеевич, встреча с Власовым носила исключительно «секретный и военный характер». Возможно, перед Смысловским ставилась задача еще раз «прощупать» бывшего командующего 2-й Ударной армией на предмет получения дополнительных сведений об РККА. Власов оказался немногословен. Он говорил сухо, кратко, старался больше слушать. Борис Алексеевич так и не нашел с ним общего языка. «Мне чрезвычайно трудно было, — признавался он, — перейти Рубикон не столько русско-немецкий, сколько бело-красный[469].

Давая оценку Власову, Смысловский, конечно, был необъективен, но, вместе с тем, его позиция была обоснованной. Перед ним сидел человек, половину жизни отдавший службе большевистскому режиму. Власов честно отдавал свои знания и навыки советской власти, и она немало ему дала. Каковы были истинные взгляды генерала, Борис Алексеевич мог только предполагать. Поэтому Смысловский серьезно задавался вопросом: «как глубоко сидит во Власове пройденная им коммунистическая школа, и где же начинается его русская душа?»[470]

27 декабря 1942 г. Власов подписал «Смоленское воззвание» — «Обращение Русского комитета к бойцам и командирам Красной армии, ко всему русскому народу и другим народам Советского Союза». Ряд специалистов высказывает мнение, что отказ Смысловского подписаться под этим, а также другими власовскими документами явился предлогом, позволившим гестапо арестовать Регенау в декабре 1943 г. Однако возникает вопрос, почему Борис Алексеевич должен был подписываться под воззванием Власова? Смысловский был полковником вермахта, начальником Зондерштаба «Р» — разведывательной структуры в составе абвера, а Власов — военнопленным, которого долгое время всего лишь использовали органы немецкой пропаганды.

К слову сказать, «Смоленское воззвание» не подписали обер-бургомистр Локотского округа Б. В. Каминский, редактор орловской газеты «Речь» М. Октан, а также другие видные фигуры русского коллаборационизма.

Вторая встреча с Власовым произошла в апреле — мае 1943 г., когда Андрей Андреевич совершил поездку в тыловой район группы армий «Север». На этот раз разговор получился неофициальным и долгим (до четырех часов утра). Власов оказался интересным собеседником, хотя его речь не отличалась изысканностью. «Там, где он не чувствовал себя компетентным, — отмечал Смысловский, — он избегал задерживаться и переходил на другую тему. Зато там, где он считал себя специалистом, он говорил весьма интересно, авторитетно и с большим знанием дела. Чувствовалась хорошая военная и политическая школа, а также навык разбираться в крупных вопросах, в особенности в вопросах организационного характера»[471].

Как подчеркивал Смысловский, Власов был прекрасным знатоком военного дела, общевойсковой тактики и оперативного искусства. Однако ему, считал Борис Алексеевич, не хватало знаний в высшей области военного искусства — в стратегии, а также в вопросах государственного управления и геополитики, имеющих особое значение. Смысловский не раз возвращался к этой мысли в своих работах и остался верен себе до конца. В книге «На заколдованных путях» он сказал о Власове лаконично: «Он был, конечно, хороший солдат, но до своей новой военной и политической роли никак не дорос» (Er war zweifellos ein sehr guter Soldat, aber seiner neuen militärischen und politischen Rolle keinesfalls gewachsen)[472].

Одновременно с этим Борис Алексеевич отмечал во Власове «чисто русскую способность» к глубокому анализу, огромный жизненный опыт, потрясающие знания человеческой психологии, позволявшие ему «разгрызать» людей, проникать в их души и чувствовать то, чем они живут. Власов не стеснялся указывать на недостатки тем, с кем ему приходилось общаться. Не миновал этого и Смысловский. Впоследствии, писал Борис Алексеевич, ему эта критика помогла, особенно при формировании 1-й Русской национальной армии[473].

Власов, по воспоминаниям Смысловского, критиковал его и за взгляды, касавшиеся места и роли военной службы в человеческой жизни. В этом пункте Власов и Смысловский кардинально расходились. Они стояли на разных позициях. Власов нападал на классическое понимание воинской традиции, считал неприемлемым кастовый подход в формировании современной армии. Прусский милитаризм Смысловского казался ему «развращением», неспособностью почувствовать жизнь, всегда пребывающую за пределами абстрактных формул.

Борис Алексеевич не соглашался с оппонентом. Для него, человека, воспитанного на европейских военных традициях, «жизнь» и «армия» были равнозначными понятиями, диадой, повлиявшей на его кредо и бытие. Военное сословие являлось для Смысловского незыблемой основой. Полнота жизни, о которой говорил Власов, не была для Бориса Алексеевича положительной категорией, так как она таила в себе хаос, столь близкий толпе, не знающей сути настоящего порядка[474].

Разумеется, мысли Смысловского несли на себе отпечаток идеализма, некоторой архаичности в плане восприятия действительности. Но за фасадом этих, на первый взгляд, старых представлений лежал личный военный опыт Бориса Алексеевича, накопленный им за годы службы в русской и немецкой армиях. И это был реальный опыт, позволявший ему делать выводы, соответствовавшие настоящему положению вещей. Борис Алексеевич объективно оценивал ситуацию, сложившуюся на фронте. Иллюзий он не питал, но и не страдал латентной германофобией, свойственной Власову.

В ходе беседы Смысловский высказал прогноз, что немцам придется долго воевать против англо-саксонского мира. Время будет работать на русских антибольшевиков, чье значение как союзника будет возрастать с каждым днем, и Рейх предоставит России «свободу политического действия»[475]. При этом Смысловский понимал, что в войне против всего мира Германия победить не могла («Временные победы Германии на Востоке и Западе, — подчеркивал он, — не изменили бы общего хода военных действий. Силы были слишком неравны»).

Власов отстаивал идею организации широкомасштабной национальной революции и партизанского движения, второй гражданской войны, которая должна охватить весь Советский Союз. РОА он считал исходной точкой опоры русских сил сопротивления. Осуществить такой замысел при определенных условиях было возможно, но с помощью немцев, чей потенциал следовало адекватно использовать себе во благо, а потом, когда большевики будут повержены, повернуть оружие против Рейха. Народ, измученный коммунистами и немцами, откликнется на призыв РОА и поддержит ее в борьбе за свободу и независимость России. Людям будет предложена перспективная программа по возрождению страны[476].

Смысловский отнесся к данному плану скептически, хотя впоследствии, в Аргентине, и признал некоторую возможность его осуществления, если бы сложились подходящие условия и обстоятельства, а немцы отказались бы от своих расовых воззрений. В целом он не верил в такой поворот событий. Россия, по его мнению, устала от политических, социальных, интернациональных экспериментов. Даже с частичным ослаблением большевизма выход из войны для страны был практически невозможен. На народ Борис Алексеевич надежд не возлагал: народ духовно болел, а Сталин и кучка его подручных сидели в Москве и манипулировали «двухсотмиллионной массой»[477].

Смысловский соглашался с Власовым в том, что немцев нельзя слишком глубоко допускать в Россию (графиня Ирина Николаевна Хольмстон-Смысловская в интервью радио «Свобода» в 1999 г. привела слова своего мужа: «Там, в России, если дойдет до того, что немцы выиграют войну, там нельзя допустить, чтобы немцы поставили нам своих гаулейтеров, надо, чтобы это русские были, которые стопроцентно чистые…»). Смысловский придерживался идеи накопления русских сил, в том числе и внутри оккупационных органов, что в конечном итоге должно было привести к получению статуса союзника[478]. Отсюда становится понятным, почему Борис Алексеевич остался верен клятве, данной Германии. Только в рамках Рейха и следовало добиваться статуса союзника, считал Смысловский, поскольку в любом случае формированием и обеспечением добровольцев занимались бы немцы.