Главное здесь заключается в том, что подобная практика — услуги в обмен на продовольствие — нормально воспринималась солдатами обеими сторон. А именно — в качестве взаимоподдержки в тяжелых условиях плена. Союзники помогали друг другу, чем могли: «Французы и англичане отдавали свой казенный обед не получающим посылок русским, давали свою порцию хлеба, иногда делились и своими галетами… а русские солдаты, привыкшие к суровой русской зиме, оказывали драгоценные услуги более избалованным климатом и условиями жизни союзникам при тяжелых зимних работах».[241] То же самое подтверждает и немецкая исследовательница: «Военнопленные из России привлекались к тяжелейшим и опасным для здоровья и для самой жизни работам: на шахтах, оружейных заводах, химических производствах, калийных рудниках, на сооружении железных дорог, и прежде всего в прифронтовых и фронтовых областях, зачастую непосредственно в зоне боевых действий. Трудно предположить склонность к гуманному обращению с ними со стороны военных властей. Так как российское правительство не имело возможности — как, например, правительства Франции или Англии — влиять на улучшение отношения к русским военнопленным в Германии, их положение во время войны и после перемирия было значительно худшим, нежели французских или английских… В то время как имевшие высшее образование военнопленные из Англии и Франции освобождались от тяжелой физической работы, это ограничение не распространялось на военнопленных из России. Плохое физическое состояние русских пленных тоже не было причиной их освобождения от тяжелой работы…»[242]
Можно привести несколько цифр для сравнения. С начала войны до 1 мая 1916 года из Франции и Англии в Германию было отправлено 22 810 995 почтовых посылок (не считая транспортов с хлебом). То есть каждый союзный солдат получил более двадцати продовольственных посылок. В дальнейшем помощь пленным лишь нарастала. С 1 февраля 1916-го по 31 января 1917 г. британцы получили с родины и от благотворительных организаций пять миллионов пакетов-подарков, в среднем по 4,1 кг каждый. Французы — 22,3 млн. пакетов по 3,6 кг. С горечью исследователь подытоживает: «Информации о русских в ингольштадских материалах нет».[243]
Еще одним фактором выживания для небольшого количества русских солдат стала их служба денщиками у русских же офицеров, так как часть офицеров располагались в специальных офицерских лагерях, другая часть — в офицерских отделениях при больших солдатских лагерях. «Захваченные в плен русские офицеры после отправки их с фронта в глубь Германии и Австро-Венгрии либо распределялись по специальным офицерским лагерям, либо содержались в общих лагерях для военнопленных, но в особых помещениях, которые обычно возводились в стороне от бараков пленных нижних чинов и отделялись от этих бараков высокой оградой из колючей проволоки. Всякое общение русских офицеров с пленными нижними чинами было строжайше воспрещено».[244] Денщики же у них были, заодно служа связующим звеном между солдатами и офицерами.
Выживание в лагерях становилось смыслом жизни, так как бежать отваживался далеко не каждый, да и зачастую это было просто невозможно. Соответственно, пленные ставили перед собой цель уцелеть и вернуться домой. Дабы не зависеть от случайностей и превратностей судьбы, связанных с перебоями в снабжении лагерей, часть пленных начинала заниматься ремесленными работами, чтобы всегда иметь возможность для обмена результатов своего труда на еду. Точно так же устраивалась и лагерная администрация. В результате «постепенно в лагере происходил своеобразный естественный отбор пленных: выделялись самые сильные, умелые, ловкие и богатые; они устраивались отдельными группами, артелями и промышляли, чем могли. Писаря, ремесленники и вольноопределяющиеся имели свои особые бараки… таких бараков было пять или шесть на весь лагерь, в них жили только несколько сотен самых богатых, крепких и наиболее приспособленных к борьбе за жизнь пленных, вся же остальная масса должна была обходиться одним казенным пайком, скудным и недостаточным».[245]
Местное население особенно ценило изделия кустарного труда. И если в Германии обмен изделий на провиант был возможен лишь с представителями лагерной администрации и охраной, то в Австрии, где после Брусиловского прорыва лагерная жизнь стала улучшаться во многих отношениях (кроме как раз продовольствования, так как во многих городах гражданское население питалось почти одной брюквой), обмен проходил и с местными жителями. Так как крестьяне всегда имели какие-то припрятанные от властей запасы, то с ними шел наиболее активный товарообмен. Кстати говоря, аналогичные процессы проходили и в русском плену. Так, по сведениям жандармских управлений, большинство пленных, «чтобы получить от крестьян подешевле провизию, применяют свои знания и учат крестьян мастерству».[246] Бесспорно, обмен был неравноценен, но русский пленный в первую голову должен был выживать, а не «навариваться». А помимо того, любой обмен мог происходить лишь при том или ином посредничестве администрации либо охраны, что также требовало своих «комиссионных».
Помимо таких «кулаков», как в «Записках» К. Левина, воспоминания современников в качестве привилегированных категорий называют евреев и фельдфебелей (старшин). Указывается, что именно эти люди, среди которых, как видим, выделяют одну категорию по национальному признаку, а другую — по должностному, прежде прочих сотрудничали с лагерной администрацией. Тот же К. Левин указывает на факт сотрудничества с врагом как основную причину трений между военнопленными: «Ведь царская Россия владела нами даже здесь, на территории Габсбургов, и вся наша жизнь проходила под знаком будущего возвращения на родину».[247]
Буквально две фразы о национальной принадлежности. Русские солдаты еврейской национальности чаще всего занимали должности писарей и прочего обслуживающего персонала не в силу национальности или религии, как это иногда пытаются представить в грязных книжонках прокламационного характера, а в силу владения немецким языком. Диалект «идиш» русского еврея очень близок к немецкому языку, а то, что обслуга должна знать язык администрации, — это вполне понятно. Данный факт, кстати говоря, прекрасно осознавался и победителями, в руках которых находились пленные. Достаточно вспомнить тот момент из бессмертного произведения Я. Гашека, где бравый солдат Швейк попадает в австрийский плен. Швейка принимают именно за еврея и потому нисколько не удивляются тому, что он единственный, кто из эшелона с русскими военнопленными знает немецкий язык. Его-то и назначают старшим по эшелону.
Бесспорно, противник прекрасно знал о неполноправности еврейского населения (иудейского вероисповедания) в Российской империи, чем и старался пользоваться в собственных интересах. Поводы к тому подавало и само русское командование.
Достаточно вспомнить практику насильственной эвакуации еврейского и украинского населения Галиции и Польши летом 1915 года и прочие эксцессы, вызванные безумной политикой Ставки первого состава. Были свои проблемы и в войсках, о чем вспоминают участники войны: «К сожалению, в некоторых русских полках антисемитизм был так велик, что евреев умышленно заставляли идти в плен к немцам, чтобы избежать их как будто разлагающего действия».[248] Однако любой благоразумный человек прекрасно отделяет мух от котлет. По крайней мере специальных лагерей для пленных евреев в отличие от многих других национальностей Российской империи в Центральных державах не было.
Что же касается фельдфебелей, то здесь следует сказать несколько подробнее. Дело в том, что (что логично) старшие в лагере назначались из унтер-офицеров и фельдфебелей. Существовала даже должность коменданта лагеря из пленных, который выступал главным посредником в общении между пленными и лагерной администрацией. Считалось, что старшие угождали лагерному начальству, доносили на своих и вообще обращались со своими же соотечественниками хуже австрийцев.
Однако изучая литературу о плене обеих мировых войн, представляется, что не все так просто. Напротив, положение старших, невзирая на кажущуюся внешнюю привилегированность статуса, зачастую являлось более опасным в личном плане, нежели положение рядового военнопленного. Здесь достаточно назвать прекрасные, чрезвычайно информативные и заставляющие задуматься, что война — это не выскобленное цензурой черно-белое полотно с «нашими» и «врагами», мемуары Ю. В. Владимирова о Великой Отечественной войне «Как я был в немецком плену».
Старшие должны были обеспечить, во-первых, выживание вверенных им людей, так как и в лагере оставалась иерархия чинопочитания; именно они несли свою долю ответственности за пленных. Согласно международным договоренностям, военнопленные не могли носить в концлагерях погоны, петлицы, кокарды. В России это устанавливала статья 69 «Положения о военнопленных» от 7 октября 1914 года. Такой подход возмущал всех пленных по обе линии фронта, поэтому 10 октября 1915 года удалось договориться, и пленные воюющих держав вновь получили право ношения погон. Данный факт повысил формальный престиж унтер-офицерского корпуса в лагерях.
