По другой малоправдоподобной легенде, право на бесплатную выпивку давало Телушкину несмываемое клеймо, поставленное ему на правую сторону подбородка. Входя в кабак, он громко щелкал пальцем по клейму, давая знать трактирщику о своем неотъемлемом праве. Если верить этой легенде, то именно тогда и родился характерный и столь понятный всякому жест, приглашающий к выпивке.
В петербургской истории известны случаи, когда водка становилась общей наградой, а наказанию подвергались как раз те, кто так или иначе этому противодействовал. В честь своего восшествия на престол Екатерина II повелела отпускать народу водку бесплатно. По одному из преданий, крупнейший петербургский богач купец Савва Яковлев воспротивился этому. Народ тут же «произвел буйство на улицах», о чем немедленно доложили императрице. Екатерина выразила свое неудовольствие и пожаловала Яковлеву чугунную медаль в пуд весом, с приказанием носить ее по праздникам на шее.
В 1916 году справочная книга «Весь Петроград» сообщала всем желающим названия, адреса и фамилии владельцев более полутора тысяч трактиров. Было чем вскружить головы заезжим провинциалам, которые затем разносили по всей России молву о доступности и легкости роскошной и безбедной жизни в столице. В Ярославской губернии распевали частушку:
С малолетства сбаловались:
Водку пить, табак курить;
Водку пить, табак курить –
Из Питера пешком ходить.
Интересно, что в это же время подобную частушку фольклористы записали и в Тверской губернии:
Четвертная – мать родная,
Полуштоф – отец родной,
Сороковочка – сестрица
Научила водку пить,
Научила водку пить,
Из Питера пешком лупить.
Надо сказать, героями петербургского городского фольклора на тему выпивки были не только простолюдины или провинциалы. В равной степени ими становились представители всех социальных слоев. Другое дело, не все удостаивались осуждения или даже простого неодобрения. К кому-то фольклор был более снисходителен, к кому-то – терпим. С солдатской прямотой и откровенностью рубили императорские лейб-гвардейцы: «Кирасиры Ее Величества не страшатся вин количества». Богатые ветреники, тяготившиеся домашними обязанностями, с открытием в Петербурге общедоступной Публичной библиотеки получили неожиданную возможность, уходя из дома, философически изрекать своим женам, что спешат «Пропустить стопку, другую книг».
Широкой известностью пользовались застолья в литературных кругах Петербурга первой половины XIX века. По одной из легенд, писатель Нестор Кукольник отмечал однажды свой день рождения на загородной даче Безбородко в Полюстрове. Молва приписывает Кукольнику четверостишье, которое он произнес, когда в разгар веселья вдруг оказалось, что все питье кончилось и достать его невозможно:
Дача Безбородко –
Скверная земля!
Ни вина, ни водки
В ней достать нельзя.
До революции на острове Котлин среди кронштадтских моряков широкой славой пользовался трактир с романтическим названием «Мыс Доброй Надежды». Трактирные нравы строгостью не отличались, и очень часто моряки возвращались из увольнения весьма потрепанные и с синяками под глазами. В фольклоре сохранилась крылатая фраза, с помощью которой оправдывались очередные жертвы кронштадтского «зеленого змия»: «Потерпел аварию у мыса Доброй Надежды».
Чуть ли не гимном петербургской учащейся молодежи – кадетов, курсантов и студентов всех рангов – стали знаменитые четыре строчки «Чижика-пыжика». «Чижиками-пыжиками» из-за форменных мундиров желто-зеленого цвета называли в Петербурге курсантов Училища правоведения, которое находилось на Фонтанке напротив Летнего сада. Весь Петербург вместе с подвыпившими правоведами голосил заветные строчки:
– Чижик-пыжик, где ты был?
– На Фонтанке водку пил.
Выпил рюмку, выпил две,
Закружилось в голове.
Песня была так популярна, что ее, несколько видоизменив, вкладывали в уста главного героя любимой народной комедии «Петрушка» далеко за пределами Петербурга. Во всяком случае, известны записи комедии, в которой звучала эта песенка, в Чернигове в 1898 году и на Кубани – в 1902 году. Любопытно, что малопонятное словосочетание «на Фонтанке» в одном случае заменено выражением «на рыночке», в другом – «за горою».
Но наиболее массовый характер пьянство приобретало на петербургских окраинах, в рабочих поселках и слободках в календарные дни выдачи заработной платы. В такие дни пьянство проявлялось в таких уродливых формах, что зачастую не обходилось без вмешательства полиции. Некоторые районы Петербурга так и остались в истории помеченными, или, если быть еще более точным, заклейменными бескомпромиссным фольклором: «Рыбацкое-кабацкое», «Закрывайте лавки, Пороховые гуляют».
К концу XIX века петербуржцы шутили: «В Петербурге только четыре человека не пьют. На Аничковом мосту. И то у них руки заняты».
Борьбу с этим вековым злом возглавило Всероссийское Александро-Невское братство трезвости, основанное протоиереем А. В. Рождественским. Только петербургское отделение этого общества насчитывало около 70 тысяч человек. Главным храмом общества в Петербурге стала церковь Воскресения Христова у Варшавского вокзала. Церковь была выстроена на пожертвования Братства по проекту петербургского зодчего Г. Д. Гримма в 1908 году. В народе ее прозвали «Церковь с бутылочкой». До сих пор жива легенда о том, что одна из колоколен храма, удивительным образом напоминающая бутылку, выстроена в таком виде специально по просьбе членов Братства. Среди икон в церкви находилась одна, наиболее чтимая прихожанами: «Неупиваемая чаша». Перед ней пьяницы давали бесчисленные обеты и молились о Божьей помощи в исцелении своего недуга.
Революция, идеалы которой, может быть, и были замешаны на кристально чистой дистиллированной воде утренних грез о «светлом будущем человечества», совершалась руками тех же фабрично-заводских парней, программа maximum которых сводилась к нехитрым лозунгам типа: «Грабь награбленное», «Мир хижинам, война дворцам», «Кто не с нами, тот против нас» и т. д. До сих пор живы легенды о винных лужах, образовавшихся возле подвальных окон Зимнего дворца после того, как были разграблены и разбиты огромные запасы коллекционных вин императорского двора.
Может быть поэтому в фольклоре о тех исторических днях нет сомнений насчет истинных побудительных мотивов октябрьских событий. Вот как выглядит в анекдоте эпохальный акт перехода страны из одной политической формации в другую:
Хмурое октябрьское утро 1917 года. 26 октября. Ленин тяжело открывает глаза, поднимает голову и тут же опускает ее на валик дивана. Голова трещит. Гадко во рту. Подводит память. Над ним склоняется верный Дзержинский.
– Феликс Эдмундович, где же мы вчера были?
– У девочек, Владимир Ильич, – шепчет Дзержинский, – у девочек.
– И что же?
– Пили, Владимир Ильич, много выпили.
– И что же?
– Спорили и кричали.
– А потом?
– Взяли Зимний, Владимир Ильич.
– Потогопились, Феликс Эдмундович, потогопились.
Под знаком этого мутного похмелья, на фоне стремительного снижения условий для цивилизованного отдыха деградирует и все ресторанное дело социалистического Ленинграда. Если в упомянутой уже справочной книге «Весь Петроград» на 1916 год количество ресторанов в дореволюционном Петрограде приближалось к двумстам, то в подобной же адресной книге «Весь Ленинград» на 1926 год ресторанов всего сорок. Примерно столько ресторанов насчитывалось в Ленинграде и к концу 1970-х годов. Причем надо иметь в виду, что даже такое количество ресторанов появилось только в связи с подготовкой к Олимпийским играм 1980 года в Москве. В Ленинграде готовились к наплыву зарубежных гостей. О своих никто не думал.
В то же время продолжалась чуть ли не вооруженная борьба с пьянством. В очередной раз пытаясь легализовать освященные традициями товарищеские встречи «на троих», извлечь их из дворовых подворотен, лестничных клеток и общественных туалетов на свет Божий для более удобного пригляда, городские власти покрыли Ленинград огромной сетью легких дощатых павильонов, выкрашенных в голубой цвет, в которых открылись пивные, распивочные и закусочные. В городе их окрестили «Голубыми Дунаями». Со временем они сменились «Автопоилками» – полуподвальными залами с автоматическим разливом разбавленного пива и грошового вина. Самое знаменитое в то время кафе-автомат на углу Невского проспекта и улицы Рубинштейна в городском фольклоре осталось под названием «Гастрит», или «Пулемет». Надо ли искать более удачную характеристику отпускаемых в нем блюд.
