Виталий Дымарский - Времена Хрущева. В людях, фактах и мифах

«Над нами стоял все время вопросительный знак».

Уже в более поздней беседе с Мальро, французским министром культуры, Мао Цзэдун признавался в том, что действительно отношения со Сталиным были далеко не безоблачными, и указывал еще на одну вещь – Сталин не делал стопроцентно окончательной ставки на него, а все время держал в голове Чан Кайши в качестве запасного варианта. В данном случае речь идет только об одном очень коротком периоде времени – о периоде гражданской войны в Китае, пока Мао не пришел к власти окончательно. Например, у Сталина был проект разделить Китай рекой Янцзы – север отдать коммунистам, а юг оставить Чан Кайши. Но это было связано не с тем, что он поддерживал Чан Кайши, а просто в той конкретной геополитической ситуации 1946–1949 годов он очень боялся вмешательства американцев и глобальной войны. К тому же у СССР еще не было своей атомной бомбы. Потом, получив бомбу, он отказался от своих опасений и, конечно, делал ставку только на Мао Цзэдуна.

«Я сам напишу как-нибудь книгу о Сталине, и она будет гораздо ужаснее, чем все написанные и будущие книги о Сталине».

В России в архиве Коминтерна есть личное дело Мао Цзэдуна – пятнадцать томов. И три с половиной тысячи личных дел китайских коммунистов. Все возможные ведомства, в том числе и Коминтерн, собирали на него досье. В этом личном деле, конечно, очень много материалов о визите Мао Цзэдуна в Москву в 1949 году. И помимо всего прочего, есть записи советских врачей о состоянии его здоровья. Мельников, его личный врач, пишет о том, как ужасно себя чувствовал Мао Цзэдун после бесед со Сталиным. Например, во время одной из бесед в Кунцево на даче Мао почувствовал себя настолько плохо, что его уложили в постель, и сам Сталин принес ему подушку. Мельников сделал укол, ему стало лучше, и Сталин стал его уговаривать остаться на даче ночевать, но Мао Цзэдун сказал: «Нет, нет, нет», – и отправился к себе в Заречье. У Симонова в воспоминаниях есть такая фраза: «У Сталина был черный, небезопасный для собеседника юмор». В отношениях с китайским лидером этот юмор тоже проявлялся. Сталин мог подойти и сказать: «Мао Цзэдун, а вы настоящий революционер?» Такие шуточки Мао, конечно, не мог адекватно воспринять, и он становился очень напряженным.

Хрущев ни с кем не консультировался по поводу того, осуждать Сталина или нет. И уж конечно, не спрашивал об этом у китайцев. Поэтому Джу Дэ на XX съезде от имени китайской делегации приветствовал советских коммунистов, а потом говорил о том, как делегаты из Китая скорбят по покойному Сталину. А через несколько дней Хрущев объявил, что Сталин – не великий человек, а преступник. Конечно, Джу Дэ был в панике, но в итоге китайцы промолчали, как и все остальные. А в конце марта 1956 года Мао пригласил советского посла Юдина и сказал ему, что поддерживает решение съезда. «Мы бы, сами китайцы, никогда этого не смогли сделать. Это очень хорошо, что советская партия это сделала». И тут же стал развивать и вспоминать все обиды, которые нанес ему Сталин. Отношение к XX съезду и к осуждению Сталина Хрущевым у Мао Цзэдуна изменилось только после польских и венгерских событий 1956 года.

«Он отбросил меч Сталина, а одновременно он отбросил меч Ленина».

Когда начались события в Польше и Венгрии, Мао Цзэдун понял, что возможны волнения и в самом Китае и что осуждение Сталина подрывает дело социализма, а значит, Хрущев сделал что-то не то.

В 1957 году Мао Цзэдун во второй раз, уже по приглашению Хрущева, приехал в Москву на Совещание коммунистических партий и празднование очередной годовщины Октябрьской революции. И теперь у лидеров двух стран оказались совершенно иные роли. Мао был на вершине, у него в руках была колоссальная страна с гигантским населением, и первый пятилетний план был выполнен успешно. И уже Мао вел себя с Хрущевым так, как когда-то Сталин вел себя с ним самим, – как бы брал реванш за ту давнюю встречу.

Очень многие, кто писал о Мао Цзэдуне, ломали головы над тем, почему он в 1957 году на Совещании коммунистических и рабочих партий выступил с каким-то странным лозунгом, мол, третья мировая война ничего не значит. И если половина человечества погибнет, это даже будет хорошо, потому что сыграет на руку коммунистам. В результате на земном шаре победит коммунизм, потому что Китай – самая большая по численности страна в мире, а она исповедует коммунистические идеалы. И вообще нечего бояться этого «бумажного тигра».

Хрущев в воспоминаниях пишет, что он никак не мог понять, что Мао Цзэдун имел в виду. Все были в шоке. А после совещания на банкете тот опять стал говорить об этом. И вдруг, по воспоминаниям переводчика, Тольятти, руководитель итальянской компартии, спросил: «А как быть с итальянцами в результате третьей мировой войны?» На что Мао Цзэдун, даже не улыбнувшись, сказал: «А никак. Они все исчезнут. А почему вы все думаете, что итальянцы так важны человечеству?» Многие думали, что он хотел столкнуть Соединенные Штаты с Советским Союзом или сделать что-то в этом роде. А в 1972 году Эдвард Сноу, американский журналист, спросил его в частной беседе: «Господин Мао Цзэдун, а вы действительно до сих пор считаете, что третья мировая война – это бумажный тигр?» Мао ответил: «Да это был оборот речи». Скорее всего, это был просто черный юмор – Мао Цзэдун стал шутить так же, как когда-то шутил Сталин.

Особого уважения Мао к Хрущеву не испытывал, хотя именно Хрущев способствовал тому, что Советский Союз стал оказывать большую экономическую и финансовую помощь Китайской Народной Республике. Но Хрущев сделал одну колоссальную ошибку. В 1954 году он поехал в Китай по приглашению Мао Цзэдуна на празднование пятилетия образования КНР. Он не должен был этого делать: он должен был сидеть в Москве и ждать, когда Мао Цзэдун к нему приедет. А так в глазах Мао получилось, что Хрущев приехал к нему на поклон.

В то время Хрущев не был еще единоличным главой страны, он только-только свалил Берию. И ему действительно нужна была поддержка Мао Цзэдуна. Во многом этим и объяснялось то, что он решил оказать Китаю такую помощь в строительстве более чем сотни предприятий и вывел в 1955 году войска из Порт-Артура. Но то, что он приехал в Китай первым, свидетельствовало о его слабости, и Мао Цзэдун это понял.

По воспоминаниям жены Мао Цзэдуна Цзян Цинн, во время визита 1954 года, когда, казалось бы, был апофеоз советско-китайской дружбы, Мао, приходя домой после переговоров, называл Хрущева одним словом – «дурак». А происходило это из-за того, что во время переговоров Хрущев так упивался собой и тем, что он может многое дать Китаю, что совершенно не замечал ничего, что творилось вокруг. Это была большая проблема Хрущева – он не был дипломатом. Он был неплохим политиканом, организатором, но совершенно не имел таланта к дипломатии.

Так что уже в 1954 году личные отношения между Мао Цзэдуном и Хрущевым стали портиться. Мао, воспитанный Сталиным, мог уважать только силу, поэтому к Хрущеву он стал относиться скептически и почти покровительственно.

Следующий этап начался в 1958 году, когда Хрущев в июле вновь приехал в Китай уже как полный хозяин советской страны. Это был неофициальный визит, о котором в газетах не сообщалось, но, конечно, в верхах о нем знали. Связан он был с возникшими разногласиями в вопросе о Тихоокеанском флоте, которые не удавалось решить на уровне послов. Хрущев решил сам уладить дело, прилетел в Китай, и там Мао Цзэдун начал с ним обращаться просто унизительно. Например, Хрущев не терпел табачного дыма, а Мао курил все время ему прямо в лицо. Потом была знаменитая история с бассейном, когда Мао Цзэдун предложил Хрущеву перенести переговоры в бассейн, поскольку было очень жарко. Хрущев не умел плавать, и Мао Цзэдун знал об этом, а сам он плавал великолепно.

Но конечно, помимо психологического реванша за предыдущие унижения, который мешал выстраивать отношения, были и политические проблемы, не поддающиеся совместному решению. Прежде всего это отказ Хрущева передать Китаю атомное оружие и даже технологию его изготовления.

Сначала Хрущев действительно говорил, что американцы могут передать Западной Германии атомное оружие. А в капиталистическом мире оно и так уже есть и у Америки, и у Англии, и вот-вот будет у Франции. А в соцлагере – только у Советского Союза, значит неплохо было бы его еще и Китаю иметь. Но после заявлений Мао Цзэдуна о третьей мировой идея о передаче ему атомного оружия стала казаться куда менее разумной.

Кроме того, с апреля 1956 года Мао Цзэдун стал прорабатывать свой план строительства социализма, отличный от советского, – с опорой на крестьянство и народные коммуны и на дальнейший большой скачок. И он впервые стал критиковать советскую модель. До польско-венгерских событий, это была очень осторожная критика, а после них он стал действительно всерьез ругать советский опыт. Несмотря на то что это было на закрытых совещаниях, советское посольство, конечно, об этом знало, и Хрущев об этом знал.