в Рамаяне, ни в телеутской песне, но которые есть в нашей песне о Добрыне. Мы говорили уже выше, что изведение Добрыней Запавы Путятишны из воды, из-под власти Змея Горыныча напоминает изведение из воды Кришной сына его наставника. Но в рассматриваемой минусинской песне есть рассказ, ещё более близкий к нашему. Мы уже выше привели рассказ о том, как богатырь Аг-Ай желает освободить из глубины морской мать свою, превращённую в белый камень, и для этого совещается с волшебником или чародеем Баламон-Камом, который ему и помогает. Камень добывается со дна морского, и его приносят тотчас же потом в юрту богатыря. Точно так в нашей песне князь Владимир, желая добыть племянницу свою (по другим пересказам сестру) Запаву Путятишну, унесённую Змеем Горынычем под воду, "в нору глубокую", скликает наперёд "билиц-волшебниц"; когда же после того Добрыня изводит свою двоюродную сестру (или тётку) Запаву Путятишну из глубины водной, из пещеры белокаменной, то он тотчас же потом отправляет её в терем к князю Владимиру. Мать богатыря Аг-Ая у нас превратилась в тётку или двоюродную сестру Добрыни; волшебник Баламон-Кам — в "билиц-волшебниц", белый камень, в который обращена мать Аг-Ая — в белокаменную пещеру, где заключена тётка Добрыни; глубина морская — в глубину Израй-реки, или Днепра-реки.
Но этого мало: после освобождения своей матери богатырь Аг-Ай тотчас же отдаляется от моря, едет в поле, и тут следует его похождение с богатыршами. В нашей песне встречаем следы того же самого рассказа. После освобождения своей тётки (или двоюродной сестры) Добрыня отдаляется от воды, едет в поле, и тут нагоняет богатыршу, женщину-поляницу Настасью Микулишну. Они вступают в бой, Добрыня не может её одолеть, и тогда Настасья хватает его и сажает в свой карман. Но потом он ей нравится, она вынимает его из кармана, после того как он пробыл там трое суток, они возвращаются в Киев к князю Владимиру и там вступают в брак, причём задают великий пир. Наша богатырша Настасья Микулишна есть соединение двух богатырш минусинской песни: она вместе и Кюмюс-Арег, с которой борется Аг-Ай, и Алтен-Арег, на которой он женится. Трёхдневное пребывание нашего Добрыни в кармане у Настасьи Микулишны явно произошло из того же основного мотива, что и девятидневное пребывание Аг-Ая в раскалённой печи, и этот мотив имеет основание: Кудай наказывает богатыря за противозаконный поступок — борьбу с родственницей; но Аг-Ая спасает его мать, и он благополучно возвращается к жене; между тем в нашей песне этот самый мотив уже значительно искажён вследствие слития двух богатырш в лице одной Настасьи Микулишны: она целых три дня держит его без цели и без резона в кармане, а потом вдруг влюбляется в него и выходит за него замуж.
Наконец, укажем на одну подробность, очень характерную, которой нет не только в Гаривансе, но и в Магабгарате, и в приведённых сибирских песнях. Это — казнь, произведённая Добрыней над неверной ему чародейкой Мариной, желавшей вредить ему: он ей отрубил руку, ногу, губы и груди. Выше было выражено мною мнение, что это не что иное, как несколько изменённый рассказ Гаривансы о том, как Кришна откусил грудь у злой чародейки Путаны, хотевшей нанести ему вред. Но и в других поэмах Древнего Востока, кроме Гаривансы, мы нередко встречаем подобную же казнь жены от руки мужа, так что рассказ об этом ещё ближе подходит к рассказу русской песни. Так, например, в тибетско-монгольской поэме "Богда Гессер-Хан" сам герой, желая отомстить неверной жене своей, Рогмо-Гоа, рубит ей руку и ногу. Претерпевая страшную муку, она воскликнула: "Черти и бесы бы меня взяли!" В силу этого чёрного проклятия появились тотчас же черти и бесы, сунули её зад в лёд, оторвали и бросили её груди в реку, а кишки выставили на солнце. Так точно в одной песне сагайцев богатырь Ай-Толызы, желая наказать свою неверную жену, рубит ей ноги до колен, руки до локтей и потом выбрасывает её за окно.
Таким образом, из настоящего рассмотрения мы выносим следующие убеждения: в древней Азии издревле существовали рассказы о том, как один герой очищает воды известной местности от населявшего их чудовища, а сушь — от свирепствовавших тут страшилищ, в образе людей (то мужчин, то женщин) или в образе животных (быков, птиц и т. д.). Быть может, в доисторические недосягаемые для нас времена основою этого рассказа был космический миф о борьбе элементов и о победе солнца над хаосом водным и земным. Но мы застаём уже этот рассказ в форме исторической и богатырской. Он оказывается очень распространённым в древнем мире. Но в то же время из глубокой азиатской древности идёт другой ряд рассказов о герое, ходившем со своим братом на богатырские подвиги, одолевшем лук, с которым никто не мог сладить, победившем потом в стрельбе и единоборстве всех соперников при помощи брата. Эти рассказы иногда существовали в совершенно отдельном виде, независимо друг от друга (как, например, в Магабгарате, Рамаяне, разных сибирских песнях), а иногда сливались в один общий, сплошной рассказ (как, например, в Гаривансе и у древних греков. После долгих странствований (которых проследить во всей полноте мы ещё не имеем возможности) эти рассказы попали и в наше отечество, и здесь образовали те песни, которые мы теперь знаем под именем песен о Добрыне Никитиче. Фаворитные азиатские мотивы, приписываемые то Кришне и его брату Санкаршане, то Арджуне и его брату Бхиме, то Раме и его брату Лакшману, то минусинскому богатырю Аг-Аю, то телеутскому богатырю Шюню, превратились в мотивы, считаемые за чисто русские, и носителями их явились киевский богатырь князь Добрыня и его крестовый брат Иван Дубрович, или Марко-паробок.
II ПОТОК
В Потоке Михайле Ивановиче наши исследователи видят одного из представителей "дружины земской" времени князя Владимира и именно богатыря-бродягу, выразителя остатков жизни кочевой, — такого богатыря, который никогда не посидит на одном месте, поминутно отряжается князем Владимиром на подвиги в далёкие страны и сам тоже себе ищет и находит поминутно разнообразнейшие похождения. При этом "образ его едва ли не более всех прочих богатырей перепутан с явлениями баснословными. По своему уподоблению с прожитою эпохою языческих верований и стихийного веросознания притягивает он к себе оттуда множество образов совершенно баснословных, Лебедь-Валькирию, вообще оборотней, подземных змеев,
