Мы торопливо, но горячо, искренне поблагодарили председателя ОГПУ за добрые напутствия и поспешили выйти из кабинета.
Каждый, кто присутствовал на этом скромном, но незабываемом приеме, постарался запомнить и унести в своем сердце образ этого несгибаемого борца-ленинца.
В следующем учебном году, помня напутствие В. Р. Менжинского, мы учились с еще большим усердием, и наше подразделение вновь заняло второе место. Сохранились у меня от того времени, времени серьезной учебы, теплые воспоминания о встрече с В. Р. Менжинским и две реликвии — настольные бюсты В. И. Ленина и Ф. Э. Дзержинского с дарственными надписями. Эти реликвии постоянно напоминают о строгих служебных и теплых товарищеских отношениях между начсоставом, преподавателями и слушателями.
Рассказы о Менжинском.
М., 1969, с. 157–159.
А. С. Менжинская. Каким его помню…
Художник Мешков рисовал Вячеслава Рудольфовича при жизни. Этот портрет находится в Третьяковской галерее[87], там он не похож на себя… У Вячеслава Рудольфовича был прямой, нормального размера нос с небольшой горбинкой. Сделан тяжелый подбородок — не было этого у Вячеслава Рудольфовича. Единственно, что удачно схвачено, — это глаза, веселые и очень умные.
Этот портрет при жизни Вячеслава Рудольфовича был выставлен в витрине какого-то магазина или салона, его можно было обозревать с улицы. (Петровка — где-то наискосок от Петровских линий.) Там я его и увидела и, придя домой, спросила Вячеслава Рудольфовича, почему это Мешков его нарисовал таким непохожим, а особенно с таким красным носом, когда у него нос не краснел даже при сильном морозе. Вячеслав Рудольфович ответил, что ему тоже этот оттенок показался странным, но «не могу же я спорить с художником, может, обыкновенные люди не видят этих красок, а он (художник) заметил их, ему видней, поэтому я ему ничего и не говорил».
У него был хороший цвет лица, хорошо очерченные губы и карие глаза, темные волосы — огромная шевелюра, с утра па косой пробор, а потом перепутанные волосы, у него была привычка лохматить волосы. Никакого намека на лысину, и первые седые волоски — за два года до смерти… Он был близорук. Для чтения носил очки, а для дали, то есть для всего остального, — пенсне. Носил усы, закрывающие верхнюю губу до половины, а вот усы были заметно седыми.
Когда он бывал доволен, весел, то потирал обеими ладонями сверху вниз и снизу вверх все лицо, а потом, сложив руки ладонями, поставив на ребро на стол, широко разводил их во всю ширь. Заливался смехом.
Одевался он очень скромно. Военной одежды у него не было.
Коричневые или хаки брюки и рубашка навыпуск, а последние годы — френчи. Летом френчи или рубашки из белой рогожки. Осенью и весной — черное драповое пальто и серая фетровая с черной лентой шляпа. Шуба (теперь говорят: «зимнее пальто») черная, с котиковым воротником; котиковая, пирожком, высокая шляпа, Перчаток не признавал, в сильные морозы — замшевые перчатки на трикотажно-шерстяной подкладке.
Зимой носил валенки, белые, высокие, верх подвернут, если разогнуть, то покрывал всю ногу, но никогда их не разгибал, дома носил специально придуманную обувь — высокие, как сапоги, черные шевровые ботинки на байковой подкладке на многих застежках (застежки, как у детских бот или бот «прощай молодость»). Брюки были сверху этих ботинок и закрывали все застежки…
У него был на редкость стандартный вкус, мог ежедневно есть одно и то же. Утром пил кофе, очень любил ветчину, тоненько-тоненько нарезанную, при этом не бутербродами, а ел вилкой с ножом. Вместо обеда часто опять просил ветчину, а потом чай. Чай в чашку просил налить горячий и крепкий, а потом он стоит и остывает. Чай без сахара, но с вареньем клубничным или вишневым или конфеты — обычно мармелад… И так изо дня в день. Но бывало, и обедал…
Вячеслав Рудольфович любил музыку и чутко понимал ее. Мы ходили часто в Большой театр, слушали даже одно действие, когда не было времени. Бывали также в консерватории. Вячеслав Рудольфович очень любил Бетховена, Римского-Корсакова, Мусоргского…
Я присутствовала, когда секретарь Коллегии ОГПУ А. М. Шанин, приехав к нам на дачу, имел разговор с Вячеславом Рудольфовичем. Менжинский сказал ему, что ряды работников ОГПУ редеют, так как ими пополняются руководящие кадры промышленности, транспорта и т. д., а принимать в ОГПУ просто с улицы нельзя. Надо создать школу по подготовке работников ОГПУ, набирать рабочих по командировкам с заводов, основной костяк должен быть из рабочих-металлистов. Вот так можно решить вопрос о кадрах ОГПУ. Вячеслав Рудольфович дал задание Шанину подготовить этот вопрос. Насколько я знаю, так был решен вопрос о создании одной из школ ОГПУ…
Вячеслав Рудольфович рассказывал мне, как при взятии власти в октябре 1917 года в Петрограде он брал Госбанк, как саботировали чиновники, не выходили на работу, как присылались в банк для работы грамотные рабочие и приходили мелкие чиновники, как налаживалась работа в Госбанке.
В ночь назначения его наркомфином он, не имея ни одного работника наркомата, а также комнаты для этого в Смольном, заснул на диване, прикрепив на всякий случай записку над головой: «Наркомфин». Владимир Ильич на другой день поддразнивал его по этому поводу.
Я спросила, почему он был назначен наркомфином. Он ответил, что, по-видимому, Владимир Ильич знал, что в эмиграции он работал в банке в Париже (как будто. Лионский банк). Знаком с банковским делом и наиболее соответствует наркому по финансовой работе…
Он чутко относился к своим работникам, я знаю такой эпизод. Вячеслав Рудольфович лечился в поликлинике ОГПУ… Однажды, придя в зубоврачебный кабинет, он обратил внимание, что сестра, обычно обслуживающая его, плохо выглядит. Спросил ее, в чем дело. Она сказала, что плохо себя чувствует. Вячеслав Рудольфович попросил дать ей отпуск, выдать путевку, а также снабдить ее соответствующим денежным пособием. Сестра была очень растрогана вниманием к себе…
Мне рассказывал Герсон (его секретарь), что когда Вячеслав Рудольфович принимал рапорт, то все рапортующие очень конфузились, так как Вячеслав Рудольфович, приняв рапорт, подходил к ним и, протягивая руку, говорил: «Здравствуйте, как доживаете?» Глубоко штатский человек…
Праздновали 10-летие ВЧК-ОГПУ в Большом театре, я не была, но мне рассказывала Е. Н. Евтихова — сестра милосердия, которая у нас жила, — что все ждали приезда Вячеслава Рудольфовича, и когда он появился до начала торжественной части в левой ложе бенуара, все стали ему аплодировать, он очень сконфузился и скрылся, ушел из ложи. Но когда вышел опять, была бурная овация. На этом собрании он говорил о том, что одно из основных свойств чекистов должно быть молчание…
Вячеслав Рудольфович мне говорил, что у него была встреча с Барбюсом, что вначале он волновался, поймут ли они друг друга, достаточно ли он знает французский язык, и просил, чтобы был подготовлен переводчик, но, когда пришел Барбюс, выяснилось, что Вячеслав Рудольфович не забыл говорить по-французски, — они свободно, без труда вели беседу, переводчика не понадобилось, и Анри Барбюс сказал, что он не думал, что Вячеслав Рудольфович имеет такое прекрасное произношение. В знак этой встречи Барбюс преподнес Вячеславу Рудольфовичу свою книгу с автографом…
В 1929 или 1930 году Горький навестил Вячеслава Рудольфовича, он приехал к нам поговорить о возможности посещения коммуны беспризорных, о создании таких коммун, о перестройке в сознании людей… Говорили о современной литературе. Горький очень хвалил одну молодую сибирскую писательницу, которая очень сочно, большими мазками описывала сибирскую жизнь, и говорил, что ее нужно поддержать и тогда из нее получится большой писатель. Горький пробыл у нас до вечера, обедал. Был в светло-сером костюме и голубой рубашке с отложным воротником. Говорили о пятилетке, о восстановлении народного хозяйства СССР.
Публикуется впервые.
ОБРАЗ В. Р. МЕНЖИНСКОГО В ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЕ
Большевики, товарищи, чекисты,
Рабочие заводов и полей,—
Пусть этот образ
Мужественно-чистый
Живет, как песня, в стройке новых
дней…
А. Жаров. Стихи о МенжинскомИрина Гуро. «И нет чести выше…»
…Это была бессонная Лубянка. Как при Дзержинском, так и сегодня, в восемнадцатую годовщину революции. И дежурство сегодня как дежурство: телефоны трещат, чудовищные черные цикады, по-комариному ноет зуммер.
— Горит лакокрасочный! Работают три пожарные команды.
— Алло, алло! Ты это, Сергеев? Высылаю машину: горит лакокрасочный… Алло, алло! Товарищ начальник, докладывает дежурный, горит лакокрасочный! Да, три пожарные команды. Да, распорядился. Да, выехал Сергеев…
