Садились пить чай. С леденцами местного производства взамен сахара. И тогда, случалось, Федор Ильич рассказывал, обращаясь как бы исключительно к Евдокии Антоновне, о превосходном зубном враче Оксане Филипповне, молодой девушке, присланной в Чаусинск по окончании Иркутского медицинского института, хотя сама-то она украинка. Очень легкая рука у нее, можно подумать, добрый десяток лет по специальности уже проработала. И собой хороша, в обращении ласкова, одним добрым словом своим сразу зубную боль утишает. Мать делала вид, что об этой необыкновенной девушке слышать слышала, а вот на прием к ней пойти никак не соберется - сильно зубы-то не болят, а одну пломбочку обновить и не мешало бы. Выкрошилась.
Потом с очень далекого подхода, словно бы совсем ненароком, задавала Федору Ильичу вопросы то о родителях девушки, то о ее интересах, то о женихах, кто они. Неужели еще никого нет?! И Федор Ильич отвечал так, будто у Оксаны Филипповны был он главным доверенным лицом, все о ней знал и обладал правом все это свободно рассказывать. Не Андрею, нет, а только Евдокии Антоновне.
Эта наивная игра раздражала Андрея, но было бы верхом грубости по отношению к матери оборвать ее. И Андрей выслушивал безмерные похвалы зубному врачу молча, с каменным лицом, а мать молчание сына истолковывала иначе, ей показалось, что капля камень помаленьку долбит и долбит.
Между тем дни шли и шли. Андрею делалось все более неловко видеть, как старается мать создать для него домашний уют и покой. Поднимается с постели ни свет ни заря и поздно ложится. Все время то в огороде, то в очередях у магазинов, то в беготне по городу, бог весть зачем, но, видимо, по острой надобности, то у плиты готовит обед или ужин. Очень скромный, простой, но оттого как раз и требующий большой хозяйственной изобретательности. А он, сильный мужчина, даже и рубля в дом не приносит, оказался целиком на заботах матери.
Он брался за карандаш, перо, но рисовать было нечего. И главное, не для чего. Так просто складывать рисунки в папку? И этим утверждать себя перед самим собою? Перо вываливалось из руки. Начинать же большое, еще неясное в подробностях полотно, свою "Гернику" или "Квадратуру круга", здесь, при несовпадении взглядов на жизнь между ним и матерью, было и совсем невозможно.
И все чаще Андрея сверлила мысль о том, что в Светлогорске дамокловым мечом висит над ним Ирина и ждет, когда же он приступит к подготовке своих военных рисунков для областной персональной выставки. Это была бы действительно целенаправленная, нужная работа художника.
Вспоминался Седельников со своим категорическим отрицанием "или - или". Андрей тоже стремился следовать его правилу. В принципе. А на деле зачастую оказывался все же в плену "или - или". И ведь похоже, что выбор состоялся уже. Но какая цена самому верному выбору, если он почему-то не осуществлен? Не хватало толчка со стороны?
В один из вечеров Андрей заявил матери, что сходит часочка на два, на три в городской сад. Погулять, посмотреть, насколько он изменился. Под шум зеленой листвы ему как-то лучше думалось.
Сад, и прежде не очень благоустроенный, за годы войны и совсем пришел в запустение. Песчаные дорожки заросли травой, а от скамеек, поставленных в дальних аллеях, сохранились только чугунные ножки - сиденья жители Чаусинска тайком растащили на топливо. Зато существенно увеличилось птичье царство. Гомон и в вершинах крупных деревьев, и особенно в густых зарослях лиственного подроста стоял несусветный. Андрей пожалел, что столько дней пропустил, не побывал в саду.
Но истинной радости прогулка ему не принесла: на каждом повороте дорожки перед Андреем возникал Мирон, веселый, бесшабашный, любитель и сам поозоровать, и втянуть в какую-нибудь затею и брата. Без хулиганства, без нарушения общественного порядка, а так, чтобы собственная душа пела.
Здесь, в саду, Андрея вдруг охватила необъяснимая тревога. Он должен, должен отыскать могилу Мирона. Чужие люди похоронили его, поставили столбик с красной звездой, а брат родной даже не знает точно, где находится этот маленький холмик. Бескрайна тайга Ерманчетская. Сейчас волною пробиваются люди на запад, главным образом женщины, держа у сердца похоронки. Им хочется в благоговейной скорби постоять над прахом сына, мужа, отца, если точно известно место, где дорогой человек погребен, а если неизвестно - попытаться все же найти. Сколько бы на это ни потребовалось и сил и времени. Его, Андрея, путь куда-то к северу и к востоку. Но столь же обязательный, определенный отныне совестью твердо, без каких-либо "или - или".
Андрей пообещал матери вернуться домой к ужину. Но есть ему не хотелось и еще больше не хотелось расставаться с птичьим гомоном, с горьковатым запахом сосновой смолки и отцветающей черемухи. И потому он испетлял по нескольку раз все дорожки сада, включая и самые окраинные, едва заметные тропинки, ловя себя на том, что подсознательно все как бы ищет на них свои собственные следы.
Остановился на несколько минут у поляны, заросшей мягкой голубоватой полынью. По краям этой поляны были вкопаны две высокие крестовины из прочных брусьев, стянутых железными скобами. Они сохранились от давних, еще мальчишеских времен. Тогда между крестовинами был туго натянут проволочный канат, а знаменитый балансер Черноберевский весело разгуливал по нему, держа в руках длинный полированный шест. С этого начиналась его сложная программа. А потом Черноберевский бегал по канату с завязанными глазами, игриво помахивая цветным зонтиком. Принимал с лестницы от помощника кипящий самовар и проносил его от одной крестовины к другой. Там, закрепив фыркающий горячим паром самовар на каком-то хитроумном приспособлении, он возвращался на середину каната, садился на него, свесив ноги, разжигал рядом с собою примус, теперь поданный ему помощником на специально оборудованной длинной палке, жарил яичницу, с аппетитом закусывал, сбрасывал вниз помощнику примус и сковородку, а сам уходил пить чай из самовара. Завершалась программа танцами на канате, который для этого опускался ниже и провисал свободнее.
Гремел духовой оркестр, и Черноберевский под гром аплодисментов публики, измученной долгим нервным напряжением по ходу исполнения его "смертельных" номеров, принимался непринужденно отплясывать польки, лезгинки, гавоты и, наконец, как апофеоз всего представления - украинский гопак вприсядку. Крестовины скрипели, тонкий канат звенел, метался в воздухе из стороны в сторону, но Черноберевский с непостижимой точностью ударялся в него то пятками, то коленями, подогнув ноги, то на руках переворачивался колесом. Аплодисменты заглушали оркестр.
"Мирон, - сказал однажды брату Андрей, - а все равно он до конца гастролей оборвется".
"Нет, - категорически ответил Мирон, - канат не может лопнуть, стальная сила, а сам Черноберевский не промахнется. У него шестое чувство".
"Какое?"
"Шестое".
"А-а! Ну все равно. Спорим?"
"Спорим".
Они поспорили. Тот, кто проиграет, другого проведет зайцем в летнее кино. Денежный расчет здесь не играл никакой роли - братьям нужно было продемонстрировать свою изобретательность, мастерство, почти что равное мастерству канатоходца, потому что на контроле стояла мелкоячеистой сетью тетя Зина, мимо которой не мог проскользнуть ни один малец.
Выиграл Андрей. Черноберевский "промахнулся", и его, стонущего, на руках унесли с поляны. Только тогда братья осознали, сколь чудовищно-кощунственным был их спор. Они об этом споре больше не вспоминали и радостно закричали "ура", когда узнали, что Черноберевский не расшибся насмерть, а только вывихнул ногу.
Андрей обвел поляну взглядом. Тишина. Только порхают над нею вечерние мотыльки. А тогда...
И вдруг ему захотелось пойти в кино - дощатый сарай, посидеть, если удастся, на тех же любимых местах, где сиживали они всегда с Мироном, а для этого загодя, самыми первыми, покупали билеты. Он помнил: двенадцатый ряд, одиннадцатое и двенадцатое места. С тринадцатого ряда билеты были на пятак дороже.
До начала второго сеанса оставалось около получаса, но "Мироново место" - одиннадцатое, - к удивлению Андрея, оказалось непроданным. Кассирша была незнакома, а на контроле в дверях - Андрей сразу узнал - стояла постаревшая тетя Зина. Он издали ей кивнул головой, тетя Зина пожала плечами.
Сквозь тесовую обшивку доносилась музыка, громкий голос на незнакомом языке, стрельба. Андрей вчитался в рукописную афишу: трофейный фильм "Охотники за каучуком". Любопытно. Как это за каучуком охотятся?
- Картина - во! - услышал он мальчишеский голос.
Что ж, тем лучше. Мальчишки знают толк в приключенческих фильмах. И можно еще успеть сделать большой круг по дорожкам сада.
Но он неточно рассчитал, немного опоздал, сеанс уже начался. Контролерша, торопливо отрывая кончик билета, хотела объяснить, в какую сторону надо пойти, но он сказал: "Тетя Зина, я все знаю", - и шагнул в темноту зрительного зала.
