Это общее отрицание претендентки произвело потрясение среди ее сторонников, которые считали, что Ольга покинула Берлин с большой неуверенностью, независимо от того, была ли загадочная пациентка ее племянницей или нет, и ни в коем случае не отказываясь от ее поддержки.
Однако весьма важная поддержка была получена от Херлуфа Цале, датского министра в Берлине, который сопровождал Ольгу во время ее посещения Анны Андерсон. Он вспомнил, что Ольга сказала: «Я не могу сказать, что это она, но я и не могу сказать, что это не она». У нас имеются два документа, которые довольно убедительно показывают, что последнее из сказанного ею было правильно, и что сторонники «Анастасии» были правы.
Сначала письмо, написанное Цале самой Великой княгиней Ольгой, после того, как она покинула Берлин. В примечании к письму, 31 октября 1925 года, она писала: «Я имела долгие разговоры с моей матерью и дядей Вольдемаром о нашей бедной общей знакомой. Не могу сказать Вам, как я расположилась к ней — кто бы она ни была. У меня такое чувство, что она не та, кем себя считает, но нельзя сказать, что это — не она, — поскольку есть множество странных и необъяснимых фактов (выделено самой Ольгой). Как она себя чувствует после нашего отъезда? Я послала ей открытку и буду писать ей время от времени, чтобы она чувствовала, что мы рядом…»
В американских правительственных архивах мы обнаружили и другое подтверждение сомнений Ольги. Это сообщение, поступившее в ноябре 1925 года в Государственный департамент из американской миссии в Копенгагене. Ольга после своего возвращения из Германии, где она встречаюсь с «Анастасией», встретилась на брифинге с американским дипломатом Принцем Джоном. Принц, рассказывая о реакции ее и ее родственников, сказал: «Ни один из этих людей не смог установить идентификацию, но интересно обратить внимание на то, что Великая княгиня Ольга, совершенно не исключала это тождество…что она убеждена, что претендентка не вводит сознательно в заблуждение, поскольку ей задавалось много вопросов, не соответствующих действительной истории, она не подтверждала сказанное ей. Наоборот, она поправляла расспрашивающих ее.
Великая княгиня Ольга оставила Берлин, так и не получив определенного ответа на вопрос о тождестве [претендентки], хотя Великая княгиня была почти уверена, что претендентка не могла быть Анастасией… Хотя все еще было сомнение в тождестве [претендентки], греческий принц Джордж продолжал оказывать ей финансовую поддержку. Императрица и ее ближайшее окружение были озабочены тем, чтобы а прессе не появлялось ничего относительно ведущегося расследования».
Несмотря на свою неопределенность, Ольга никогда больше не пыталась снова посетить Анну Андерсон. Возможно, это было ошибкой, поскольку она могла бы узнать, почему ее «крестная» так сильно изменилась. Профессор Руднев, хирург, занимавшийся лечением «Анастасии», когда Ольга ее посетила, писал: «В ее теле не было ни следа жира; ее температура колебалась около 38°, боли у нее настолько сильные, что мы вынуждены делать ей восьмикратные инъекции морфия каждые 24 часа. В этих условиях ее внешность совершенно не годилась для опознания».
Известно, что последнее описание настоящей Анастасии, когда она покидала Тобольск, содержало: «толстенькая» и «изрядно толстенькая».
Имеются также проблемы с показаниями Пьера Жильяра. Он посетил Анну Андерсон в 1925 году, и позже написал книгу, дискредитирующую ее, названную «ЛжеАнастасия». Он утверждал, что она говорила только по-немецки, язык настоящей Анастасии, русский, якобы не знала совсем, и что она не узнала фотографии старых икон, которые находились в Царском Селе. Он посмеялся над рассказом претендентки о комнате в одном из дворцов, отделанной малахитом. Про это Жильяр говорил, что это «чистая фантазия». Но это фантазировал сам Жильяр.
Пьер Жильяр со своими ученицами великими княжнами Ольгой и Татьяной
Два года спустя после его смерти в 1962 году, были восстановлены школьные записи Великих княжон Романовых и представлены в суде. Обнаружилось, что все девушки знали немецкий язык. Другой документ, найденный среди собственных бумаг Жильяра — записи, написанные в Тобольске, из которых следует, что Анастасия получала по два немецких письма в неделю.
Что касается «малахитовой комнаты», прежний руководитель судебного архива посвятил ей целую главу в своих мемуарах, опубликованных годы спустя после того, как претендентка объявилась. Комната использовалась императорским семейством для сбора перед выходом на какой-либо прием, так что Жильяр мог о ней и не знать. Великий князь Андрей так отозвался о преподавателе Романовых в 1927 году: «Жильяр показал себя мелким лжецом, не понимавшим, что его собственная ложь обернется против него».
В другой раз Великий князь отмечал, что Жильяр проводил много времени в доме брата царицы и получал оттуда указания. Он предполагал, что Жильяр был частью «хорошей организованной интриги». Великий князь Гессенский был главным врагом и последовательным противником Анастасии. Но его роль может быть более загадочна, чем загадка самой Анастасии. Он никогда не видел претендентку, но его сестра Ирена написала после посещения ее в 1922 году: «Я увидела сразу, что она не могла быть ни одной из моих Племянниц. Хотя я и не видела их в течение девяти лет, главные черты не могли измениться так сильно, особенно форма ушей, глаза и т. п»..
Когда принцесса Ирена встречалась с претенденткой, последняя была в очень плохой форме, изможденной и беззубой. Но была ли она действительно убеждена, что больная не имеет никакого сходства с ее племянницей? В 1950 году принц Фредерик Сакс-Альтенбургский разговаривал со старой дамой. Разговор был напряженным, дама была сильно возбуждена. Она быстро ходила по комнате, туда и сюда, то прижимала руки, размахивала ими, бормоча: «…она похожа, Она похожа, но какое это имеет значение, если это не она?»
Почему Гессенский Дом относился так враждебно к тому, что претендентка может действительно оказаться Анастасией? Есть одно предположение, почему опознание было неудобно для Великого князя. В 1925 году, почти на пороге смерти, «Анастасия» разговаривала с посетительницей, Смит Эмми, старшей дочерью мэра Гамбурга, и просила ее пригласить Великого князя, ее «дядюшку Эрни», к ее постели. Когда фрейлин Смит покидала больную, она задержалась, чтобы спросить ее, когда она видела в последний раз своего дядю. Анна Андерсон ответила совершенно ясно: «Во время войны, у нас дома».
Все, кто слышали ее, были поражены, такого не могло быть, по той простой причине, что Германия была противником России на войне, а Великий князь Гессенский был немецким генералом. Но «Анастасия» повторяла свой рассказ и раздражалась, когда ей противоречили. В то время она была единственным человеком, кто знал об этом визите.
Смит Эмми пришла в большой герцогский дворец, вооруженная массой информации о претендентке. Сначала она была вежливо принята старшим помощником, сказавшим, что его хозяин очень заинтересован. Но когда Великий князь узнал о специфическом интересе, касающемся его визита в Россию в военное время, он сказал, что он категорически против того, чтобы быть вовлеченным в эту историю. Позже суд формально осудил претендентку как мошенницу.
Несмотря на всеобщий скептицизм «Анастасия» настаивала на своей правоте относительно визита, и позже говоря об этом Херлуфу Цале, датскому министру в Берлине; она добавила, что «дядюшка Эрни» в 1916 году находился в России с секретной миссией, целью которой была организация сепаратного мира между Россией и Германией. Но что стоило заявление неизвестной женщины, лежащей в берлинской больнице, против слова Великого князя, и этот рассказ претендентки был проигнорирован.
Но время внесло свои коррективы в эту забавную историю об «Анастасии». В 1953 году принцесса Сесиль сделала письменное заявление: «Сейчас все уверены, что такого визита никогда не было. Я утверждаю со слов личного источника — со слов моего последнего свекра [кайзера], что об этом визите было уже известно в нашем кругу в то время. По моему мнению, своим заявлением (о котором я услышала много позже) претендентка доказала, что она, по меньшей мере, обладала хорошим знанием высшей политики и тайных сношений императорской семьи».
Позже ее рассказ подтверждали множество других свидетелей. В 1966 году пасынок кайзера, принц Фердинанд, также свидетельствовал, что кайзер сообщил ему об этом визите, и что он сам разрешил поездку Великого князя, чтобы попытаться заключить сепаратный мир с Россией.
Подтверждение было получено также с российской стороны, от князя Дмитрия Голицына. Он свидетельствовал в 1965 году под присягой, что он действительно видел Великого князя Гессенского во дворце в Царском Селе в 1916 году; немецкий гость был одет в штатскую одежду, деталь, которая резко выделялась среди большого числа людей в солдатской одежде. Царь отказался рассматривать предложение свояка, и было решено сохранить все это в секрете.
