такие, которые высказывали втайне, что Хмельницкий посягает на то, что ему не
следует по народному праву, и должен сам и'ести ответственность за свое предприятие,
они же готовы отстать от него, лишь бы наслаждаться спокойствием. Искушением
Хмельницкий увлек на свой путь одних, а террором принудил идти за собой других; но
прожитые с панами столетия делали в Малороссии свое дело, и многие из наших
предков, козаковавших по воле и по неволе, оглядывались назад с сожалением и
раскаянием. Этих людей Хмельницкий знал; он их вокруг себя чуял; он их боялся,—и
вот почему, стоя во всеоружии нового покушения на панов, или как он выражался
по*козацки, на Ляхов, не отказывался от мирных переговоров. Притом же у него, как у
демагога, не все ладилось одно с другим. Турки потому содействовали его союзу с
Татарами, что неудачи Венецианской войны пугали их; а Татары потому ладили с ним,
что не смели ослушаться султана. Но хан долго не соглашался лично участвовать в
новой войне с панами, и отправил к нему в помощь нурэддин-султапа с 10.000-м
отрядом, дав при этом пурэддипу тайный наказ избегать сражений и состоять при
Хмельницком лишь в качестве стражи; только в случае крайней опасности, обещал хан
прийти к козакам на помощь со всей ордою, когда наступит весна.
С обеих сторон, с панской и с козацкой, дела стояли в таком сомнительном
положении, что иногда склонялись, повидимому,
т, пт.
22
170
.
к миру, а иногда—к войне. Кто него сильно желал, тот и веровалъ—или в
возможность мира, или в неизбежность войны.
Полагаясь на обещание хана и на вспомогательный отряд его второго соправителя,
Хмельницкий, в феврале, выступил из Чигирина и направился к Бару. Слух о том, что
Козацкий Батько идет тнчйти Ляхлв, поднял па ноги всю малорусскую голоту, чаявшую
так называемого „панского добра". Оборвыши мечтали о кармазинных жупанах,
босоногие говорили, как поют у нас и доныне об уманских гайдамаках:
„Будем дрйти, пиияе бр&те,
С китайки онучи!.. “
бывшие грепкост вдохновлялись подвигами ТТсребийпоса и Морозенка.
Оставляя без внимания королевских коммиссаров, козаки старались предупредить
соединение панских войск. Но ото им не удалось. Главное начальство над, войском,
сколько было его в готовности, король поручил полевому гетмапу, Мартину
Калиновскому, а Потоцкого удержал при себе, под тем предлогом, что ему необходимы
советы главного сенатора, но правдоподобнее, как были слухи, потому, что не доверял
его распорядительности. Впрочем коронные гетманы, враждовавшие и теперь один с
другим, как под Корсунем, не были и порознь один лучше другого. Потоцкого
одолевала дряхлость, Калиновскаго—запальчивость.
Очутись, по милости короля, главнокомандующим, Калиновский стянул войско к
Бару и, узпав, что мужики буптуют в Браиловщине, решился разгонять их козакующие
купы. 19 (9) февраля выступил оп из Бара по направлению к Линцам, с целью
преградить путь неприятелю. Остановись вечером в местечке Станиславове, он узнал,
что брацлавский полковник, Нечай, один из главных бунтовщиков, которого козаки
считали, первым лицом после Хмельницкого, занял местечко Красное,
принадлежавшее, по Зборовскому договору, к панской территории, а но к козацкой, как
вопиял патсазный Нечая.
В порыве запальчивости, Калиновский был неустрашимый воин. Его терзало
воспоминание о Корсунском погроме, вину которого приписывал он справедливо
Потоцкому. Не завися теперь от его старшинства, полевой гетман кипел жаждою боя,
как юноша. Таков был в своем гайдамачестве и полковник Нечай, с придачею
вдохновительного пьянства. Не обращая внимания на
.
.171
целое войны, оба полководца в смелом ударе видели всю её сущность, и вот они
столкнулись, — пан, исключавший козака из жизни и её прав, как разбойника, козак,
исключавший пана, как Ляха и душмана.
Под начальством Калиновского воевали теперь многие шляхтичи с древними,
прославленными именами, обездоленные нечаевдами, изгнанные из предковских
займанщин, ожесточенные кровавыми утратами. Войска у него было всего 12.000; но
еслиб оно свою жажду возмездия вдохнуло носиол и гакам, козаки были бы
истреблены до ноги, как они желали истребить всех действительных и номинальных
Ляхов.
Выступление Нечая за козацкую линию Калиновский считал достаточным поводом
к тому, чтобы возобновить Збаражскую и Зборовскую войну. В еущиоети война и не
прекращалась, но кипела глухо, как отодвинутый от жару горшок. Теперь она
заклокотала попрежнему.
В авангард отправил коронный гетман брацлавского воеводу, Станислава
Лянцкоронекого, и в понедельник, на масляной, выступил из Станиславова с главным
войском. Нечаевцы не предполагали в панах такой быстроты, и спокойно занялись
провожаньем своей пьяной масдяшицы. Козацкая песня, в свободе своего творчества,
заставляет и куму Нечая, гетманшу Хмельницкую, бражничать с козаками. Когда ему
донесли, что идут Ляхи,—
Коз&к Неч&й Нечаенко На те не вважає,
Та с кумбю с Хмедниицъкою Мед-вино кружає.
Бо поставив Нечаенко Три сторйжи в мисти,
А сам иийшбв до кушоньки ИЦуку-рыбу исти...'
На Русичей шли Русичи, на православных — большею частью православные. В
авангарде Ляыцкоропского, потомка козацкого гетмана, были: черкасский староста,
брат Адама Киселя, улановекий староста, представитель недавно еще православных
ИИесочинских (по-польски звавшихся теперь Пясечинскими), и другие русского
происхождения паны. ИИируя с козаками в Красном, Нечай не обратил внимания на
появление в местечке Ляхов. Он думал, что это пришел к нему из Мурахвы сотник
Шпак. Но вскочить
172
.
-на коня и бросаться в свалку было для вето делом одной минуты. Песня, не
умолкающая в Малороссии доныпе, восхвалила знаменитого лыцарн словом
крылатым:
Ой не вотиг же Нечаенко На коники снасти,
Тай став Ляхив, вражих еынивх,
Як снопики киаети..,
а славный современный мемуарист, участвовавший в походе, пишет, что хоть он
был навеееле, но, вскочив па коня, стал сражаться, как подобало храброму юнаку, и
иервачем своим подгонял Козаков к бою. Но, среди беспорядка и суматохи, не мог
Нечай организовать сопротивления и, мужественно защищаясь, образцовый гайдамака,
слава и краса козатчишы, нал в битве со многими козаками.
В популярном Нечае Хмельницкий потерял столько же, как и в образованном
ишшоземиюму Кричовеком, За серебряный пернач козацкого лыцаря ссорились потом
гетман Калиновский с воеводой Ляицкоропским, как за трофей, достойный спора
коронных полководцев, и ото лучшее, что козаки могли бы отметить в истории славы
своей; по оии были такие варвары, что их сыновья и внуки, желая славить отцовские и
дедовские подвиги, только лгали про них, и потому любителю правды осталось
угадывать ее только в сказаниях козацких врагов, среди естественных предубеждений.
До Варшавского Анонима дошел о Нечае такой слух, что с ним было 3.000 Козаков
ветеранов, кроме мещан; что панский авангард очутился было среди них в отчаянном
положении, но к нему подоспел Косаковский, командовавший брацлавскою шляхтою,
которую вечаевцы повыгнали из её домов; что вслед за Косаковским прибыли драгуны,
вырубили палисад, зажгли местечко и выручили свопх передовиков, „почти уже
погибшихъ" в торжестве над Нечаем. Обороняя брата Данила, погиб и Матвей Нечай.
Шляхетский мемуарист приписывает славу победы над знаменитым козаком какому-то
Добоеецкому, который де едва не схватил его живьем, но к Нечаю страшно было
приступить и Добосецкий застрелил его. Кобзарская Илиада поет, что Ляхи застрелили
Нечая серебряной пуговкой, яко характерника, которого пуля не брала. Мемуарист не
мог отказать шляхетскому сердцу в ютраде: по его рассказу, падшего наконец Нечая
изрубила саблями
ОТПАДЕНИЕ МАЛОГОССИЯ ОТ ПОЛЬШИ.
173
шляхта, изгнанники Брацлавского воеводства, как хищника имений своих (j tko
wydzierce 1‘orlun swych)“.
По рассказу Освецима, участвовавшего в походе Калиновского, знатные козацкие
сотники Гаврашнскии, Красносельский, брат Нечая (Иван), Степкб (Билоченко) и
другие, с значительным количеством стрелков, отступили в замок. К замку моашо было
приступить лишь со стороны става, но и там защищали замок поделанные во льду
проруби. Все-таки гетман послал иноземную пехоту на приступ, пе давая козакам
опомниться от первого удара. Козаки отразили приступ. Тогда папская конница,
