Лмполь ничего не опасался, да еще на то время собралась там ярмарка. Тихохонько
подошли хоругви и вступили в отворенные ворота. Мещане только что проснулись, и
стали отворять крамные коморы (kramy), как рынок, наполнился польским войском.
Ударили в колокола, крикнули на оборону, но Поляки стояли уже с голыми саблями над
ше.ей. Все-таки мещане хотели защищаться, а приезжие бросились толпой бежать, но
мост на реке обрушился. Обороняющиеся мещане были перебиты; ограбленный город
был зажжен, а сколько Ямпольских мещан и гостей заходящее солнце оставило в покое,
всех нашло оно вырубленными. Погибло там десять тысяч народу обоего пола, в том
числе и три полка бунтовщиков. Достатки их расхватала жолнерская челядь".
Что эти похождения были делом произвола Калиновского и Лянцкрронского, видно
из письма Адама Киселя, которым он старался ослабить впечатление, какое они
должны были сделать в Украине.
Называя Хмельницкого милостивым паном гетманом, любезным паном и братом,
Киеель писал, что от начала вселенной, „при костеле, а по нашему при церкви
Божией", злой дух устра-. ивает свою капеллу; что он, Киеель, вместе с Хмельницким,
постоянно хлопотал о том, как бы спасти от гибели последнюю горсть Русского Народа
(один ополячивая, другой отатаривая); что Хмельницкий верноподданнически горовал
(horowal) и трудился для того, чтобы потушить вспыхнувший пожар, но что Нечай,
которому де ныне да оставит Господь его прегрешения, привык было, без гетманского
ведома, творить всякое зло: зазывать Татар против соотечественников, проливать кровь,
избивать шляхту. „Так и в последнее время" (писал Киеель) „он овладел артиллерией в
Брацлаве, двинулся к Линцам и напал на квартиры польского войска, понося письмами
и на словах знатных вождей и гетмановъ". Узнав де об этом столкновении и имея в
виду охранение мира, он, Кисель, удержал королевским именем полевого гетмана и
брацлавского воеводу от дальнейшего движения за пограничную черту, и теперь
коммиссия спокойно ожидает начала своего действия, а он де, Киеель, и полевой
гетман, которого письмо к Хмельницкому при сем прилагается, считают мир
ненарушенным. Когда коммиссия откроется, брацлавский воевода предъявит в её
заседании плюгавые письма и угрозы Нечая. Король де глубоко сожалеет об этом
поступке и о возникшей ссоре, но уверен, что все это случилось без ведома
Хмельницкого, и желает, чтобы коммиссия поскорее начала
т. га.
23
178
.
свои действия, дабы собранные военные силы соединились против общего врага.
Гонцу своему Кисель назначил срок до 12 римского марта, и если де к этому сроку не
получит ответа, то потеряет всякую надежду на коммиссию и на миролюбивое
окончание дела.
Это письмо было писано за два дня до истребления Ямполя, так что оно могло
прийти к Хмельницкому одновременно с известием о подвиге Лянцкоронского. Но
раньше, или позже достигло оно сво . его назначения, Хмельницкий был готов к вестям
о начале войны. Он вызывал ее всеми неправдами, и, однакож, этой грязной душе было
приятно или нужно представляться чистою. Козацкий Батько отвечал панскому
Нестору,--что он (Кисель) обеспечил его (Хмеля) коммиссией и миром, а между тем
брата своего отправил воевать вместе с Калиновским и Лянцкоронским. За эту де
кривду и полег брат его (писано после того, чгб произошло под Винницей), которого
(писал Хмельницкий) „мне жаль, как великого рыцаря и моего приятеля; но сам он того
хотел. И так как Ляхи начали войну, то и насытятся ею (Ц*!а jЈj syci)“.
В знак разрыва дружеских отоошений (уведомлял Кисель одного из своих
приятелей) Хмельницкий продал в свою пользу
2.000
мер его жита за несколько десятков тысяч злотых. Но Кисель был такой
запасливый хозяин, что и после этой потери отправил обоз хлеба в лагерь коронного
войска.
Между тем Калиновский держал военную раду и, по её решению, выступил, 6
марта, из Черниевец в Винницу. Войско шло через Мурахву, Красное, и 10 марта
остановилось на ночлег в Сутиске. В ту же ночь гетман отправил вперед к Виннице
брацлавского воеводу с его полком на рекогносцировку. От захваченных на пути языков
Лянцкоронский узнал, что в Виннице расположился, в виде гарнизона, кальницкий
полковник Богун съ
3.000
Козаков. Калиновский ускорил поход свой, несмотря на глубокий снег.
Так как козаки не поставили сторожевого отряда за мостом, то паны ворвались в
предместья неожиданно. Конные и пешие козаки вышли на реку Бог, покрытую льдом,
в котором они заблаговременно наделали прорубей, незаметных теперь под тонким
слоем льда и спегом. Лянцкоронский с хоругвями черкасского старосты, Юрия Киселя,
и новгородского подстолия,’ Николая Мелешка, также Гусина, бросился на Козаков, не
осмотрев местности. Он и сам насилу выбрался из проруби, а Кисель, Мелешко, один
поручик, то-есть панский наместник в походе, и много товарйщей-жолнеров погибли.
„Тело Киселя* (пишет Аноним)
179
„лежало потом непогребенное козаками, хоть он был и одной с ними веры*, а
звенигородский староста Гулевич (Русин), в письме к приятелю из-под Винницы,
прибавляет, что его съели собаки, осталась только голова и рука, так трудно было
подступить к нему осаждавшим Богуна.
„Козаки* (разсказывает Оевецим) „взяли знамя воеводы и оба намен# хоругвей.
Хоругви отступили в беспорядке к замку, который между тем заняли драгуны, и
расположились вокруг его укреплений, но сильно страдали от выстрелов козацкой
артиллерии. Потом уже отыскали Лянцкоронского, который, выкарабкавшись из
проруби, лежал на льду, избитый прикладами козацких самопалов, и он отправил к
гетману гонца, чтобы спешил с главным войском.
Но рассказу Анонима, Винница была полна поспольства, сбежавшагося отовсюду
для козацкого промысла, так как в это Смутное Время Польского Государства села
перебирались в местечки, и от того местечки делались многолюдными городами. О
Богуне он говорить, что эго был человек отважный во всех, случайностях войны; что,
при своей отваге, он был и разумен, и счастлив, как это редко соединяется в одном
человеке. О его неутомимой деятельности и удальстве мемуарист говорит с удивлением
и даже с любовью. Очевидно, что он выражал чувства расеказчиков-шляхтичей,
относившихся к этому козаку с рыцарским уважением. Богун (пересказывает Аноним)
выслал к гетману чернеца для переговоров и, воспользовавшись проволочкою трактата,
выкрался ночью через прилегавший к замку монастырь с тремя сотнями комонника за
Бог, чтоб разведать, не идет ли к нему от Хмельницкого подкрепление. В то же самое
время и паны отправили подъезд на рекогносцировку. Панский подъезд был сильнее
козацкой чаты, и Богун, столкнувшись с ним, побежал к Виннице. Жолнеры узнали его
среди Козаков по блестящему при месяце панцирю, и лучшие бойцы напрягали все
силы, чтобы схватить живым знаменитого полковника. Богун уходил, обняв шею
своего чубарого коня, а когда его заскочили и схватили за плечи, он стряхивал
жолнеров так, что те падали с коней. В такой борьбе набежал Богун на одну из тех
прорубей, которыми недавно обманул панов, и погрузился было в воду, но добрый конь
вынес его из западни. Думали, что ледяная ванна охладит его боевой пыл; но на
рассвете сам он атаковал панскую чату, и потом видали его всюду за ретраншаментами
на чубаром коне. Узнав издали, паны спрашивали его о здоровье, и Богун благодарил,
что ему от-'
180
,
платили за купанье купаньем. „Так мужественные кавалеры беседуют и бьются*!
восклицает Аноним.
ИИо сказанию того же мемуариста, Богун укрепил город, замок и монастырь таким
образом, что мог безопасно перейти из одного места в другое, и свое
фортификационное искусство сосредоточил на монастыре, занимавшем сильную
позицию.
Об этого сочувственного противникам и уважаемого ими воииа-козака разбился,
как увидим. Калиновский в своей кипучей, но безтолковой завзятости.
Он пришел к Виннице 11 марта и расположил войско на позициях, но, поджидая
артиллерии, не предпринимал военных действий. Войско стояло день и ночь в строю.
Козаки, не доверяя своим силам, .в полночь с субботы на воскресенье зажгли город во
многих местах и заперлись в монастыре. Тогда паны вступили в город и, лишь только
рассвело, пошли на приступ. Бой длился, с небольшими перерывами, целый день в
воскресенье и всю следующую ночь ко вреду осаждающих. В понедельник, однакож
