Она была такая же белокурая, как Фрида и Роза, только несколько выше их ростом. Хлопая себя по коленям и смеясь добродушно, любила она вспоминать еще и то, как ее девочки, когда им было года по четыре, испугались почему-то слова "сифон" и выговаривали ей, своей матери:
- Зачем ты нам говоришь такое, мама? Мы - маленькие, мы такого бо-и-мся.
А от аэроплана бежали с улицы на двор и кричали:
- Мама! Закрывай калитку! Летит!
III
Голубинский заходил в лабораторию всего раза два, видимо мимоходом и спеша больше взглянуть на приборы, целы ли они, чем дать Тане какую-нибудь работу. Таня объясняла это тем, что было мертвое время - каникулы, но Зелендуб говорил ей, что есть слухи о возможной командировке Голубинского за границу и потому он переставал уже интересоваться подвалом.
Зелендуб приглашал ее как-то на концерт и был ужасно удивлен, когда она сказала, что совершенно равнодушна к музыке.
- Таких людей не бывает и быть не может, - горячо отозвался он. Нельзя к музыке быть равнодушной, - вы шутите. Я, когда попадаю в командировку на какой-нибудь завод в степи, становлюсь больным на третий день, потому что хотя бы звонки трамвая я слышал, а то, понимаете, совершенно ничего. Вы думаете, зачем в старину на тройках ездили непременно с колокольчиком и с бубенцами?
- Чтобы, должно быть, волков пугать? - пробовала догадаться Таня.
- Нет, не волков пугать, конечно, - вы опять шутите, - волков колокольчиком не испугаешь, а только приманить можно... Нет, это затем, чтобы ме-ло-дии звенели. Это в целях чисто музыкальных делалось... Понимаете ли, снега кругом, сугробы везде, пусто, нигде ни души, - зима, как и надо, и только один колокольчик впереди звенит. Вы только представьте, как это получается. Колокольчик тогда заменял все, всю культуру... А вот если вы не пойдете на симфонический концерт, то пожалеете: такой случай может никогда не повториться. Будут играть Седьмую симфонию Бетховена. Ведь это что-о?
- Я как-то бывала на концертах, но, право, ничего в них не понимала, все-таки говорила свое Таня и говорила так не потому, что Зелендуб напоминал ей чем-нибудь Близнюка, - нет, он держался с нею совсем не развязно и, видимо, действительно хотел доставить ей хотя бы малую часть того наслаждения, какое думал испытать, слушая Седьмую симфонию сам. Но музыка ее утомляла, - она говорила правду. Музыка же симфонических оркестров оглушала ее, напоминая ей канонады, слышанные в раннем детстве, от которых безостановочно почти, чуть ли не через всю Россию, бежала с нею мать в поисках тишины. Также не любила она и танцев и не пыталась никогда танцевать.
- Но ведь Бетховена будут исполнять, Бет-хо-ве-на, - раздельно и даже с каким-то благоговейным страхом перед этим именем в маслено-черных глазах выкрикнул Зелендуб, вытерев в волнении пальцы, запачканные толченым углем, о полу своей белой рубахи, подпоясанной широким ремнем. - Ведь Седьмую симфонию будут исполнять, вы подумайте... Ведь там есть такое аллегретто, единственное, кажется, у Бетховена аллегретто. Оно совершенно внезапно, знаете, его никак не ждешь, и вдруг на тебе - аллегретто. У Бетховена!.. Оно поражает... А здесь прекрасный симфонический оркестр, вы не думайте. Не какие-нибудь с бору да с сосенки, а первая скрипка там и самостоятельные иногда концерты дает. И дирижер Стефановский - отличный дирижер, очень знающий дирижер... Седьмая симфония - это вам что, шутка? Ее ведь редко играют, она очень трудна для исполнения... Там есть такое фортиссимо, что вас прямо на воздух подымет, честное слово. Так и будете под потолком. Вы в этом убедитесь, если пойдете... Океан звуков.
- Да вы - инженер, или вы только музыкант? - удивленно спросила Таня.
- Я - инженер, да, конечно, я - инженер, но разве вы-ы... и вообще кто угодно разве может мне запретить любить музыку?
И вторично провел Зелендуб грязными пальцами по белой рубахе, стараясь добраться до пуговицы на вороте, который был ему как будто тесен немного или стал тесен вдруг только теперь, когда владелец его переживал в памяти бурный напор океана звуков Седьмой симфонии Бетховена.
Но зазвенел неожиданно не колокольчик тройки и даже не звонок трамвая, а будничный деловой телефон подвала, и Зелендуб тут же взял трубку.
- Откуда говорят?.. Это коксостанция... Я Зелендуб... А-а, это ты? Здравствуй, Донцов. Что такое?.. Ага... Это черт знает что... Ну да - так уж и авария. Ну, хорошо, хорошо, я сейчас еду.
- Откуда это? - не поняла разговора Таня.
Но Зелендуб был уже озабочен и нахмурен и бормотал недовольно:
- Коксовый цех нашего завода, - откуда же еще? Там у них в аппаратной один аппарат испортился, и они без него как без рук, а между тем - ерунда. Можно вполне обойтись, и я уж им говорил, как... А они там... вообще бестолковщина, не могут сами урегулировать давление газов... Надо ехать.
И Таня видела, как, сразу забыв о Бетховене и Седьмой симфонии, заметался Зелендуб, быстро прекращая начатый опыт, выключая ток и еще раз, теперь уже основательно, вытирая руки о рубашку. Поспешно простился он с нею и исчез, а Черныш сказал Тане:
- Он у нас наподобие бурятского бога, этот Зелендуб.
- Какого такого бурятского?
- Ну, одним словом, рассказ такой есть... Двое в музей зашли - такие, что по складам только читают. Видят, кукла одна страшная стоит. Читают подпись: "Бу-у... рят... ский... Бурятский бог..." - "Вот он какой бурятский бог? Собою маленький, а видать, что злой..." Так и наш Зелендуб. Маленький собой, а у него две научные работы есть да третью, большую, говорят, пишет...
И из-под черной густой брови Черныш значительно подмигнул серым прищуренным глазом и прищелкнул языком.
Что же касается самого Черныша, то Таня видела, что у него была своя неотступная и неотвязная мечта: достичь такого совершенства, чтобы уверенно и с наивозможной быстротой, что называется - в два счета, побеждать тихоню Студнева на шашечной доске. Он буквально совращал этого скромного труженика, и тот хотя приносил с собой какой-нибудь будильник или примус, взятый на стороне для починки, но редко находил время ими заняться, завороженный соревнованием с этим долговязым и долгоносым лентяем, соревнованием, грозившим затянуться на долгие годы.
О Зелендубе узнала Таня от Фриды, что он действительно много делает для коксового цеха их завода; но, чего уж никак не ожидала Таня, оказалось, что и Близнюк тоже проводит в том же цехе пробное ящичное коксование углей, исследует получаемый кокс на крепость, трещиноватость, вообще считается там работником сведущим и дельным. Однако больше всего там, на заводе, надеялись на помощь однокурсника Близнюка и Зелендуба - Слесарева, но тому вздумалось уехать в Ленинград учиться химии, и, конечно, уж он теперь потерян для их завода, так как больше сюда не вернется.
И вдруг Таня услышала от Черныша, что он вернулся, и Черныш очень оживился, говоря об этом: положительно у него был радостный вид, когда он говорил:
- Леонида Михайловича сейчас встретил... Из Ленинграда только что приехал, в отпуск... "Обязательно, говорит, подвал свой проведать зайду". Э-эх, ведь это же человек какой! Он даже и ростом повыше меня будет.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
I
Леня Слесарев действительно зашел в подвал на другой же день, и Таня увидела высокого, но тонкого в поясе, с дюжими плечами, с расстегнутым воротом рубахи и красной загорелой шеей, улыбающегося ей с подхода широким ртом и жмурыми глазами, а он - яркочерноглазую, с мальчишечьими вихрами, в черной тюбетейке, в синей рабочей спецовке. В широкой руке его утонула ее рука, только что мешавшая стеклянной палочкой в стакане.
Он спросил весело:
- Что вы тут такое творите?
Она ответила, несколько запинаясь:
- А вот... окисляю уголь... перманганатом калия...
- Ка-ак... перманганатом? - вскрикнул вдруг он и сразу перестал улыбаться. - Да у вас ведь какая-то черная каша.
- Влила раствор перманганата, вот и... - обиделась она сразу, отчего и не досказала.
- Капли, одной капли перманганата довольно, чтобы окислить такое количество угля, как у вас. Только капли, а вы: "влила".
И Леня тут же отвернулся от нее и отошел к приборам на бывшем своем столе, а на нее, Таню, осуждающе глянул Черныш, - именно осуждающе, а не с насмешкой и подмигиваньем, как сделал бы он, скажи это ей кто-нибудь другой.
- Краны заедены, - сказал Леня, пробуя один из аппаратов.
- Заедены? - почти испуганно спросил Черныш. - Как же это они так могли?
И Таня поняла, что "они" - это она и другие, кто приходит работать в подвал; они плохо следили за приборами, он же, Черныш, исправно делал то, что ему полагалось делать: каждодневно яростно мыл пол.
И еще несколько подобных замечаний сделал Леня, точно был он теперь не гость уже в подвале, а строгий ревизор. И Таня, сначала оставшаяся было на своем месте, где она размешивала угольную "кашу", бросила это занятие и, насупясь, следила за каждым движением Леонида Михайловича, который действительно оказался выше Черныша, а главное - гораздо шире его и сильнее на вид.
