литературной элиты нашли свою нишу при новом строе. В состав Историко-археологического общества
(Тарих ва осор-и атица анжумани), созданного Министерством просвещения в июле 1921 года для изучения истории и исторических памятников Бухары, вошли Фитрат и Шарифджан Махдум, но наряду с ними и Мирза Салимбек, неприязнь которого к джадидам насквозь пропитывает страницы его «Тарих-и Салими», истории Бухары, которую он тогда только заканчивал [304]. Вакуфное управление продолжало принимать на работу членов бывшей фискальной администрации, но теперь они являлись наемными работниками, лишенными прежнего статуса и прозябавшими в нужде [305]. Положение старой культуры ухудшалось и в других отношениях. Захват Бухары нанес огромный ущерб городскому наследию. Библиотеки эмира и его ученого дяди Насир-хана Тора были уничтожены в результате бомбардировок и вызванных ими пожаров, а книги из многих других частных библиотек – конфискованы и переданы в новую национальную библиотеку [306]. Прочие библиотеки были очищены от «комментариев и [других] ненужных книг» [307]. Многие медресе опустели, так как учащиеся бежали от разрухи. Министерство просвещения уделяло пристальное внимание историческим и этнографическим исследованиям, но только тем, которые могли служить нации, и старшие интеллектуалы не могли внести свой вклад в эту область. Образчиками этого нового исторического восприятия являются каталог бухарских древностей, составленный М. Ю. Саиджановым [308], или заказанные министерством переводы европейских трудов по Средней Азии, принадлежащих таким ученым, как А. Вамбери и В. В. Бартольд. Мало того, это были переводы не на персидский, а на узбекский язык, который младобухарцы объявили государственным языком новой республики. Старшее поколение ученых продолжало сочинять литературные и историографические произведения в устоявшихся традициях, однако его эпоха миновала. В социальном, лингвистическом и эпистемологическом смысле оно утратило связь с современностью.
Государство и ислам в Бухаре
Младобухарцы стремились модернизировать, то есть бюрократизировать и упорядочить ислам и использовать его в своих целях, вместо того чтобы пытаться вытеснить его из общественного пространства. Разумеется, это приводило к трениям с советскими кураторами, но на протяжении всего существования БНСР ислам не терял в ней легитимности. Младобухарское движение возникло в политическом ландшафте, определявшемся фракционной борьбой среди улемов. В то время как консервативные улемы возглавляли оппозицию младобухарцам, на стороне последних выступало несколько видных бухарских улемов, и именно к ним обратились младобухарцы, оказавшись у власти. Только что сформированное новое правительство добилось фетвы, которая объявила свержение эмира соответствующим шариату [309]. Младобухарские власти неоднократно просили улемов-реформистов поддержать их своим авторитетом. «Общество юристов» («Фуцаҳо Джамияти»), созданное около 1922 года, выпускало воззвания к населению от имени младобухарцев и их революции [310]. В январе 1924 года правительство организовало конференцию «просвещенных улемов», на которой были приняты резолюции о реформе медресе, против чрезмерной усложненности праздников исламского календаря и – примета времени – против британского империализма на Востоке [311].
Одним из первых декретов нового правительства все кадийские суды были переданы под надзор Министерства юстиции. Кроме того, власти учредили вакуфное управление для контроля за сбором всех вакуфных доходов, а также их расходованием. Последующими законами были упразднены вакуфы, выделенные в пользование потомкам жертвователей (вақфи авлод), а их доходы переданы на культурные и образовательные цели [312]. В марте 1922 года комиссия во главе с Фитратом пересмотрела закон о вакуфах и заменила прежнее вакуфное управление Управлением по делам вакуфа в Министерстве просвещения. Все вакуфное имущество было по-прежнему освобождено от налогов. Доходы от мечетных вакуфов были оставлены за мечетями, но должны были расходоваться под наблюдением Управления вакуфами. Все прочие вакуфы передавались в распоряжение управления, а доходы с них направлялись на содержание или строительство новометодных школ, медресе и детских приютов, издание газет, журналов и полезных книг – короче говоря, на реализацию джадидской программы культурных реформ [313]. Уже в марте 1921 года вакуфное управление расходовало свои (и запрашивало дополнительные) средства на реставрацию исторических зданий (в том числе минарета Калян), поврежденных при штурме Бухары [314], в течение ряда лет отремонтировало несколько медресе и возобновило их деятельность на основе реформированной образовательной программы [315]. Контроль над вакуфными доходами предоставлял государству возможность требовать изменения учебного курса и оказывать влияние на подбор кадров в столичных медресе. В июле 1922 года Управление вакуфами приняло решение вновь открыть 10 медресе, учащиеся которых рассеялись в хаосе революции. Они должны были иметь одобренных преподавателей, утвержденные учебные программы и планы уроков [316]. Конечно, не все шло гладко. Вакуф был встроен в столь многослойную толщу обычаев, что его бюрократическое упорядочивание на деле оказывалось гораздо сложнее, чем на словах. Управляющие сдавали вакуфные земли в аренду посредникам (ижорадор), которые пересдавали их мелкими участками отдельным дехканам, собирая с них арендную плату. Прощение платежей как способ облегчить тяжелое положение земледельцев приносило больше пользы посредникам, чем самим дехканам [317]. Во всяком случае, возможности вакуфного управления контролировать вакуфные дела, особенно за пределами столицы, по-прежнему были ограничены, и многие владения переходили в руки управляющих или конфисковывались местными исполкомами [318].
В Бухаре первые две группы законов, связанных с вакуфом, явились порождениями мусульманского реформистского проекта. С ужесточением советского контроля над бухарским правительством после чистки кабинета министров в июне 1923 года ситуация с вакуфами также изменилась. По сути, Управление вакуфами, будучи оплотом мусульманских активистов, испытывало на себе такой гнет советских подозрений, какого не ощущало практически ни одно другое бухарское учреждение. В октябре 1923 года правительство организовало конференцию дехкан, работающих на вакуфных землях, которая выдвинула ряд требований: установление арендной платы за пользование вакуфной землей налоговыми органами, а не посредниками или вакуфным управлением, и ограничение ее размера максимум 10 % урожая; использование доходов от вакуфов только на религиозные (диний) и культурно-образовательные (маданий ва илмий) цели по четко (и конкретно) определенным статьям; исследование финансового положения Управления вакуфами [319]. Последний пункт был незамедлительно выполнен: ГПУ провело обыск в помещениях управления и конфисковало его документацию. Последовавший за этим новый закон сформулировал разницу между религиозными и культурно-образовательными вакуфами; доходы с последних должны были использоваться для реформирования старометодных школ и медресе, найма преподавателей, соответствующих требованиям, выпуска учебников и издания газет и журналов, направленных на «борьбу с предрассудками и невежеством» [320]. Связь с законодательством 1922 года была очевидна, но контекст явно отличался.
Один вопрос, чего надеялись добиться младобухарцы, и совсем другой – что они могли реализовать, поскольку двух мнений быть не могло: к власти их привела именно Красная армия. Обретение легитимности в глазах собственного населения и укрепление власти, особенно
