– Семенов, – продолжал свой рассказ Миронов, – оказался вниз головой в снегу, а ноги зажаты педалью управления, а я со своей кабиной набоку. Высовываю голову: атакуют или нет? Вижу, зенитки начали бить. Смотрю: где Семенов? Но и мотора нет. Вижу две ноги «Костя, Костя!..» Начал ногу тащить.
Костя молчит. Когда одну ногу вытащил, вторую попытался вытаскивать – она зажата под моторной рамой, – он закричал: «Замерзаю!» – еще живой был. Все мои попытки вытащить не увенчались успехом, левая рука у меня уже ослабла (а я сразу почувствовал, что мне спину и руку жжет, понял – ранило, и все лицо в крови, – трогаю, трогаю, – поцарапаны нос, лоб)…
Я решил оказать ему помощь, добежать километра два до деревни Падрило. Побежал, потом опомнился: где у меня планшет? Вернулся, он валяется в кабине, и осколком перебитый ремень. Взял из Костиной простреленной сумки карты и фотографии, пошел – а снегу по пояс – по территории, где были мины, оставшиеся от немцев. Подвезло, – вижу, у леса след человека – значит, безопасно. Пошел по этому следу, уже не так проваливаешься, а дальше санный след, и я уже не стал проваливаться.
Только вхожу на край деревни – идут три бойца. Я им сказал: «Необходимо спасти летчика, идемте со мной, его не вытащить». Они: «Вы сами весь в крови! Идите в этот дом, а мы без вас пойдем его вытаскивать».
Там, в этом доме, в Падриле была зенитная точка, командиру ее, сержанту, я сказал: «Захвати санки!» Он взял санки, прикрепил к лыжам и с двумя бойцами вслед за первыми тремя пошел. Я стал звонить по телефону в Шум, Макарову, тогда еще старшему лейтенанту. Звоню, вижу: к месту аварии на посадку пошел наш самолет (это были лейтенант Никитин и штурман Мацулевич, которые все видели с аэродрома). В том же домике, где телефон, я разделся – мокрый был, просушился, бойцы моим индивидуальным пакетом перевязали раны на руке и на спине – осколочные от снаряда ранения были. Сержант: «У вас унты пробиты и комбинезон!..» Но эти осколки проходом прошли, тела не задели… Портсигар разбит, ремень пробит – в жилетке металл застрял…
Привезли Семенова, – он уже мертвым был, ему в голову попало, и всю шею и весь бок залепило осколками…
Приехали на машине к моему домику старший лейтенант, ныне капитан, Хомяков с военврачом третьего ранга Кораблевой из Сорок пятого бао. Врач меня снова перебинтовала Привезли в санчасть, оперировали, из руки осколок сразу вынули, а из спины нельзя было: «уперся в позвоночник», – сказал хирург. Оставили временно, а на тридцать пятый день он сам вышел…
Самолет Никитина забрал почту, поврежденную, и в тот же день доставил по назначению.
– Да! – подавив вздох, произнес Мацулевич, порывисто встал, подошел к патефону, поставил иглу на виток, пустил ее…
Штраусовский вальс прорвал воцарившуюся в избе тишину. Все молча и терпеливо, не шелохнувшись, выслушали вальс. Игла выскочила на эбонитовый центр пластинки, взвизгнула. Мацулевич снова встал, скинул мембрану с пластинки и, обращаясь к ветке черемухи, склонившейся над окном и распространяющей пряный запах, сказал:
– А что можно сделать на невооруженной учебной машине при встрече с двумя «мессершмиттами»?..
У-2 и два «мессершмитта»– Что можно сделать на невооруженной учебной машине при встрече с двумя «мессершмиттами»? Гроб? Ничего подобного! – прервав общую долгую паузу, раздумчиво сказал Иван Семенович Миронов. – Прежде всего как это так: невооруженная? Конечно, ни бомбить врага[16], ни сражаться с его истребителями нам не положено и по штату. Наше дело доставить срочный пакет, сбросить радиостанцию или продукты части, действующей во вражеском тылу, или вот бережно перенести по воздуху какого-нибудь командира, чье донесение может быть передано только из уст в уста… А все прочее, происходящее на воде, в воздухе или на суше, нас не касается, вернее, мы сами не должны касаться его… А вооружение наше – камуфляж, птичья изворотливость и спокойствие. Так?
– Так! – согласился лейтенант Мацулевич. – А только скажи, было у тебя спокойствие, когда ты с елкой в плоскостях на аэродром приехал? Мы смотрим снизу, не понимаем, что за диво, что за машина такая?
– У меня? – засмеялся Миронов – Это-то я знаю сам, а вот у пилота моего тогдашнего, у лейтенанта Кобешевидзе, спокойствие было. Понимаешь, когда мы наскочили на одинокую елку, верхушка ее отлетела, низ остался стоять на земле, а середина так и поехала, стоя между двумя плоскостями; я думаю: «Ну, гробанулись!», – на сорок пять градусов вправо повернуло нас, крепко рубанул Гриша эту елку плоскостью! Повернулись мы вокруг нее…
… На этот раз я было не поверил Миронову. Но он не шутил, он тут же, очень деловито, вырисовал в моей полевой тетради и эту елку и самолет, а точность его рассказа мне подтвердили другие летчики.
… – Летели мы в тот раз в Шоссейное из Любани, на бреющем полете – метров десять, пятнадцать над болотом. В августе это было…
– В июле это было! – перебил Горлов. – Когда немцы занимали Любань, уже заняли. А наш аэродром в трех километрах был, мы кто на автомашинах утекать стали – в Поречье, к Рыбинской железной дороге, а кто – на самолетах, впрочем, задания выполняя…
В Поречье дней восемь стояли мы, – вмешался Мацулевич. – Сорок восьмая армия драпала, а мы дожили до того, что немецкие мотоциклисты уже в Поречье, а мы еще и самолеты – на аэродроме, а технический состав и прочее на другом конце деревни. Мы ушли вечером, а самолеты уже в четыре часа утра перелетели. И мы с Поречья на Назию, Путилово, Шум – пешком. В Шуме остановились…
– В августе это было! – спокойно утвердил Миронов, – К Любани немцы подошли двадцать шестого августа, а вы, лейтенант Горлов, хоть и поправляете меня, а память, извините, у вас неважная… Так вот, сделав разворот на сорок пять градусов, самолет полетел дальше. А Кобешевидзе после удара только усмехнулся и – в трубку мне: «Ваня! Хорошая у нас теперь маскировка?» Я ему: «Гриша, попилотируй как следует, – отвалятся плоскости, так надо садиться, не отвалятся – полетим на аэродром!» Ну, и прилетели, только с перкалием продырявленным да с тремя поломанными нервюрами. Летели, конечно, с креном, но зато «хорошая маскировка»!.. А помните, чей-то чужой У-2 прилетел к нам однажды в Шум с двумя отрезанными плоскостями?
– При мне это было! – заговорил штурман второго звена Репин, до этого не вмешивавшийся в общую беседу. – Это ему отрезали зенитки противника. Прилетел, сделал нормальную посадку. А когда летел, мы смотрели: что такое за самолет? И летчика, представьте себе, не ранило. А почту, находившуюся в горгроте, в пух разбило!..
А вот тут Миронов, конечно, шутит. С двумя отрезанными плоскостями – не прилетают, а гибнут сразу. Но никто и не подумал здесь понимать Миронова буквально, – оторваны были, вероятно, только концы плоскостей. Мне, однако, не хочется прерывать рассказчика, уж очень жива и интересна наша беседа.
Я приглядываюсь к штурману Мурзинского Репину – загорелому, сероглазому, красивому парню, с правильными чертами лица. Небольшого роста, торопливый в движениях, он всегда держится скромно, старается услужить товарищам: то папиросы принесет, то сходит на кухню за чайником. Сейчас он сидит в защитной гимнастерке с голубыми петлицами, в синей суконной пилотке и курит – больше всех курит…
– Что такое горгрот? – спрашиваю его.
– Часть фюзеляжа за кабиной, – отвечает Репин и обращается к Шувалову, только несколько дней назад переведенному в эскадрилью связи. – Слушай, Шувалов! Миронову уже надоело об этом рассказывать, я тебе расскажу о нем. Можно, Иван Семенович?
– Давай! – миролюбиво соглашается Миронов.
– Летел он с капитаном Макаровым! – торопливо заговаривает Репин. – Сергеем Михайловичем. Сам спокойный, а Макаров еще в десять раз спокойней его. Пакет срочный, доставка из Янина в Плеханово немедленная. Октябрь. Число, если не ошибаюсь, двадцать второе. Десять утра. Погода пасмурная, облачность – метров четыреста. Только пересекли озеро, видят: сзади два самолета. В низких облаках их чуть видно. Сначала думали: «миги»…
Я еще говорю Макарову, – кладет ладонь на плечо Репину Миронов, – смотри, нас «миги» сопровождать будут. А эти, так сказать, «миги» вдруг разворачиваются да заходят с хвоста…
– И ты крикнул ему, – не удерживается Репин: – «Сережа! Не наши!» А он тебе: «Ну давай тогда пристегнемся ремнями!» И спокойно подпускает «мессеров» на триста метров, с этой дистанции те обычно начинают стрелять… Затем сразу – резкий поворот влево со скольжением на плоскость и пикированием метров до четырех над болотом. «Мессеры – сто девятые» с ярко накрашенными крестами, тарахтя пулеметными очередями, пронеслись мимо один за другим: на таком ходу им «не успеть» задержаться… Что ты сказал тогда, Миронов?
– Я сказал в трубку: «Вот так «миги»!» А Макаров – я даже удивился тогда – повернулся ко мне и смеется!
