События весны 1537 г. стали уже вторым с момента смерти Василия III проявлением острого политического кризиса. Однако, в отличие от 1534 г., новое обострение ситуации было в значительной мере спровоцировано самим правительством.
Пока был жив сидевший в темнице князь Юрий Дмитровский, его младший брат Андрей не был в глазах московских властей претендентом на престол и, следовательно, мог чувствовать себя в относительной безопасности. Сохранение такого статус-кво, по-видимому, устраивало и правительницу: показательно, во всяком случае, что Юрий Иванович прожил в тюрьме более двух с половиной лет (с 9 декабря 1533 до 3 августа 1536 г.), в то время как его брат Андрей, оказавшись в той же каменной палате 2 июня 1537 г., угас под тяжестью наложенных на него оков всего за полгода.
Смерть Юрия 3 августа 1536 г. лишила покоя и старицкого князя, и великокняжеское правительство. Вновь возникла ситуация династического кризиса. Вероятно, советники говорили Елене о князе Андрее, как в декабре 1533 г. о дмитровском князе, что если не «поимати» князя Андрея Ивановича, то «великого князя государству крепку быти нельзя, потому что государь еще млад», а князь Андрей взрослый («совершенный») человек, людей «приучити» умеет; и как люди к нему пойдут, он станет под великим князем «государьства его подискивати». Вот тогда-то, дождавшись отъезда из Москвы литовского посольства, правительница стала с удвоенной энергией зазывать старицкого князя в столицу. Дальнейшее нам уже известно: не желая повторить участь брата Юрия, Андрей Иванович стал мятежником поневоле. В течение месяца страна находилась на грани братоубийственной войны.
Противоборствующим сторонам хватило мудрости или осторожности не перейти эту грань. Мятеж был подавлен бескровно. Но последовавшие затем репрессии против его участников, как представляется, имели в дальнейшем негативные последствия для правительницы и ее окружения. За недолгий период пребывания Елены Глинской у власти очень многие знатные семьи были в той или иной степени затронуты опалами и казнями: князья Шуйские, Бельские, Воротынские, Трубецкие, Глинские, а если спуститься на ступень ниже, то и князья Ярославские, Пронские, Пенинские-Оболенские, Хованские, Чернятинские, из старинных нетитулованных родов — Колычевы… У пострадавших были родственники, чье отношение к правительнице и ее фавориту нетрудно себе представить. И, разумеется, расправа с обоими удельными князьями, братьями покойного Василия III, не добавила популярности его вдове.
Елена Глинская пережила князя Андрея Старицкого на неполных четыре месяца, а с ее смертью рухнул и созданный при ее активном участии политический режим.
Глава 5
Дворцовые перевороты 1538–1543 гг.
Со смертью князя Андрея Старицкого династическая проблема перестала тревожить опекунов юного Ивана IV: реальные претенденты на великокняжеский престол в лице братьев покойного Василия III были физически устранены. Но «лечение» оказалось ничуть не лучше самой «болезни». Как было показано в предыдущей главе, репрессивные меры, к которым неоднократно прибегала великая княгиня за несколько лет своего правления, серьезно сузили базу ее поддержки в придворной среде. Многочисленные родственники опальных и казненных не могли питать добрых чувств к правительнице и ее фавориту. Вероломная расправа со старицким князем — в нарушение крестоцелования — вызвала, по-видимому, осуждение в обществе.
Настроения подобного рода отразились в известиях из России, которые осенью 1537 г. были записаны в Ливонии. Уже упоминавшийся выше маркграф Бранденбургский Вильгельм, сообщив в письме от 6 ноября указанного года своему брату, герцогу Пруссии Альбрехту, о заточении князя Андрея в тюрьму после скрепленного крестоцелованием соглашения с регентом юного великого князя, поведал далее, что «за эту измену (untrew) отплатили московитам татары — разграблением и опустошением многих земель, замков (Schlosser) и городов, а также… уводом людей и имущества (volk und guttern)», «отплатили в таком масштабе (der masenn vorgüldenn), о котором уже много лет никто не слыхивал»[767].
В приведенном сообщении нашествие татар выглядит как Божья кара, как ниспосланное свыше наказание стране за вероломство ее правителей. Вполне возможно, впрочем, что такая интерпретация событий принадлежит самому коадъютору рижского архиепископа. Но «верные известия» (gewisse zeitungenn) из Московии, которые он пересказывает в своем письме, конечно, содержали не только факты, но и их оценку. Если уж некоторые летописцы, как мы помним, с укоризной писали о явном вероломстве правительницы, то в разговорах, надо полагать, звучали гораздо более резкие суждения о действиях великой княгини и князя Ивана Овчины Оболенского, в том числе, возможно, и опасения Божьего гнева.
Еще рельефнее отношение к правительнице проявилось в реакции на ее смерть, наступившую 3 апреля 1538 г.
Последнее событие в жизни великой княгини, о котором упоминает официальная летопись, — поездка с детьми на богомолье в Можайский Никольский собор, который, по-видимому, пользовался особым вниманием правительницы: сохранилась (в списке XVII в.) жалованная грамота, выданная 16 декабря 1536 г. от имени великого князя протопопу Никольского собора в Можайске Афанасию[768]. Елена Васильевна с сыновьями Иваном и Юрием выехала из Москвы 24 января 1538 г.; «слушав молебна и божественныя литоргии и знаменався у святаго образа» в Никольском соборе, 31 января она вернулась в столицу[769].
Далее в летописи говорится о возвращении великокняжеских посланников из Крыма и Литвы, а также о прибытии турецкого посольства. На этом будничном фоне совершенно неожиданной выглядит следующая летописная статья, озаглавленная «О преставлении великие княгини»[770].
Обращает на себя внимание лаконичность ранних летописных известий о смерти Елены Глинской. Так, Воскресенская летопись сообщает: «В лето 7046, апреля 3, в среду пятые недели святаго поста, в 2 часа дни, преставися благовернаго великого князя Василиа Ивановича благоверная велика княгини Елена, княже Васильева дщи Лвовича Глинского; а положена бысть в церкви Възнесениа Господа нашего Исуса Христа, възле великую княгиню Софию великого князя Ивана Васильевича»[771].
Еще короче сообщение Постниковского летописца, который называет другую дату кончины правительницы: «В лета 7046 априля в 2 день преставися великая княгини Елена на память преподобнаго отца нашего исповедника Никиты, игумена никомидейскаго, со вторника на среду в 7 час наши. И положена бысть в Вознесениа»[772].
Лишь в 50-е гг. XVI в. появляется что-то вроде некролога великой княгине. Взяв за основу известие Воскресенской летописи о преставлении 3 апреля (именно эта дата утвердилась в летописании) «благоверной великой княгини Елены», составитель Летописца начала царства дополнил это краткое сообщение своего рода подведением итога четырехлетнего правления вдовы Василия III: «А была после мужа своего великого князя Василия Ивановича всея Русии с сыном своим с великим князем Иваном Васильевичем всеа Русии и властьдръжаствовала государством великия Россия четыре лета и четыре месяца того ради, младу бо сущу великому князю Ивану Васильевичу сыну ея, наставшему осмому лету от рожения его». Летописец заканчивает свой рассказ упоминанием о погребении Елены Васильевны в Вознесенском монастыре, в усыпальнице великих княгинь, рядом с гробницей Софьи, жены Ивана III[773].
Создается впечатление, что смерть правительницы была внезапной: во всяком случае, летописцы ни словом не упоминают о какой-либо болезни, предшествовавшей кончине великой княгини. Правда, Р. Г. Скрынников видит косвенное свидетельство ее недуга в частых поездках Елены на богомолье: «С 1537 г., — пишет ученый, — великая княгиня стала усердно посещать монастыри ради богомолья, что указывало на ухудшение ее здоровья»[774]. Действительно, в указанном году она дважды (в июне и в конце сентября) ездила вместе с сыновьями в Троице-Сергиев монастырь[775]. Но этим поездкам можно дать совершенно другое объяснение, не прибегая к сомнительной версии (не подкрепленной никакими источниками) о продолжительной болезни, от которой якобы страдала великая княгиня.
То, что в первые годы своего правления молодая вдова не покидала столицу, объясняется, вероятно, заботой о сыновьях, самому младшему из которых, Юрию, к моменту смерти отца, Василия III, едва исполнился год. Оставить княжичей на попечение мамок великая княгиня, очевидно, не решалась (вспомним описанную во второй главе этой книги тревожную атмосферу лета 1534 г., слухи о смерти обоих мальчиков и т. п.), а путешествовать с маленькими детьми на руках было делом рискованным. Лишь когда сыновья немного подросли, начались поездки на богомолье: летопись специально отмечает первую такую поездку, в Троице-Сергиев монастырь, 20 июня 1536 г. Она была короткой: уже через два дня великокняжеская семья в сопровождении бояр вернулась в Москву[776].
