Суханов с самого начала в общем сочувствовал программе Исполнительного комитета, как ее развивал Желябов на собраниях, но был в то время еще не готов к тому, чтобы вступить в партию: он долго был противником политического террора, да и план военной организации не был тогда еще выработан Комитетом. Это было сделано только через год, осенью 1880 года, когда мы ближе сошлись с Сухановым и его товарищами и убедились, что вопрос о военной организации может перейти на практическую почву.
В сентябре 1880 года познакомилась и я с Ольгой Евгеньевной, милой и доброй женщиной, обожавшей брата до полного подчинения его авторитету; Николая Евгеньевича еще не было в Петербурге; он не вернулся из плавания, но сестра не переставая говорила о брате, очевидно, желая заочно сделать нас друзьями. И в самом деле, от Желябова, Перовской и Зотовой я наслушалась таких похвал ему, что с нетерпением ждала его возвращения. А когда он вернулся и я провела с ним первый вечер, то была очарована: такое естественное благородство и прямота были во всех его суждениях и взглядах. Такое же впечатление, единственное в своем роде, вынесла от знакомства с Сухановым и Марья Николаевна Ошанина, встретившаяся с ним впервые в феврале 1881 года, когда из Москвы Комитет вызвал ее на совещание. В самом деле, Суханов был человек, которого невозможно было не любить. Он принадлежал к числу тех, которых, чем больше узнаешь, тем больше любишь. Глубоко честный и бескорыстный, совершенно лишенный честолюбия, он был правдив и прямодушен до такой степени, что приходилось удивляться, как такая личность, чистая, как прозрачный хрусталь, могла сложиться среди окружающей лжи, обмана и лицемерия. Чувствительный и нежный в личных и семейных отношениях, он вносил энергию и страстность в дело общественное. Не растратив душевных сил в погоне за карьерой и личным счастьем, он в 30 лет отдался политической деятельности со всем пылом и увлечением юноши.
После первой памятной встречи мы стали видаться часто, и темой разговоров, разумеется, были общественные и революционные вопросы, те партийные интересы, которыми мы, народовольцы, только и жили. Хотелось эти вопросы и интересы сделать для Суханова такими же близкими и жгучими, какими они были для нас. Иметь такого товарища, стоять в общем деле рука в руку с ним казалось счастьем, его стоило завоевать. Желябов, Перовская и я стремились к этому и проводили много часов в убогой квартире Ольги Евгеньевны, куда Суханов приходил со своим товарищем и другом бароном Штромбергом. Штромберг был уже завоеван и определил свое отношение к партии раньше, чем Суханов. Желябов, знавший их по прошлогодним беседам в Кронштадте, с самого начала сказал мне: «Штромберг — человек готовый, внимание обрати на Суханова». Действительно, Суханов того времени был еще далеко не тем, каким наши другие товарищи увидали его в феврале и марте 1881 года. Но было уже видно, что недостает только искры, чтобы он вспыхнул, и в начале 1881 года можно было уже сказать, что Суханов умрет на эшафоте, что он создаст себе эшафот даже среди условий, когда правительство предпочло бы отсутствие громогласных казней. А когда погиб горячо любимый им Желябов, железная рука которого могла бы сдерживать его в должных пределах, возбужденное состояние его в ту тревожную для Комитета весну перешло все границы: после 1 марта он стал действовать с лихорадочной поспешностью и величайшей неосторожностью. Он работал за десятерых, желая извлечь из энтузиазма молодежи и настроения общества наибольшую пользу для партии. Напрасно старались мы сдерживать его порывы — наши усилия были тщетны. Сколько раз я говорила ему, что его жара не хватит на долгое время и что наша деятельность измеряется не месяцами, а годами. «Нет, нет, — возражал он, — год — два поработать изо всех сил, а потом — конец!» При экзальтации, которую он выказывал, мудрено было проработать и столько.
К нелегальной жизни при одной мысли о ней он чувствовал отвращение и никогда не был бы в состоянии переносить ее замкнутость, постоянную ложь и настороженность: ему нужна была ширь, нужен открытый простор. Когда подготовлялся подкоп на Садовой и Суханову наравне с другими товарищами приходилось работать в нем, копаясь в темноте подземелья, он откровенно признавался мне, что это противно его привычке действовать открыто и прямо. «Вдруг найдут меня под землей роющимся, как крот!» — говорил он и содрогался.
Кроме того, он не был обстрелян подобно нам; его нервы не притупились от несчастий и потерь; гибель товарищей, которых он любил и бесконечно уважал, причиняла ему боль, нестерпимую и совершенно для него новую. При условиях нашей революционной жизни он не мог долго прожить — сильно натянутая струна должна была лопнуть. Известно, что он мог избежать своей участи: его предупреждали об опасности; он сам, наконец, вовремя видел ее, но все же не хотел скрыться, как ему советовали, как его уговаривали, и хладнокровно ждал ареста, который означал гибель, потому что помимо подавляющих улик дальнейший образ действий его был определен, обдуман и решен. Так погиб этот человек, душевные качества которого так были высоки, что можно сказать: счастлива та партия, к которой пристают Сухановы!
На первых порах знакомства наши беседы были чисто теоретические. Главным препятствием, по которому Суханов не примкнул сразу к партии, был, как уже сказано, политический террор; но, когда нам удалось убедить его в необходимости боевых актов против насилия и произвола, которые со всех сторон опутывают Россию, он признал всю программу «Народной воли», ее тактику, и разговор пошел о роли, которую военные могут сыграть в революции, о том, что кроме гражданской необходима и чисто военная организация.
К этому времени в Исполнительном комитете были выработаны и на заседаниях утверждены принципы, на которых военная организация должна была строиться. Приготовленная программа и устав организации могли после этого стать предметом обсуждения с Сухановым, Штромбергом и другими представителями офицерства.
В главных чертах основы организации были следующие: военная организация должна строиться сверху по тому же типу, по какому строилась партия «Народная воля», т. е. централистически, и в организационном отношении стоять совершенно обособленно от нее. Во главе организации должен был стоять центральный комитет из офицеров, подобранных Исполнительным комитетом «Народной воли». Этому центру подчинялись местные провинциальные военные группы, организованные военным центром или партией, а сам военный центр подчинялся Исполнительному комитету.
Цель военной организации — восстание с оружием в руках в момент, определяемый Исполнительным комитетом, который распоряжается всеми силами, накопленными в подготовительный период не только в войске, но и среди рабочих, администрации, интеллигенции и в крестьянстве. Таким образом, роль военной организации не самодовлеющая, а зависимая от общепартийного центра, обладающего всей полнотой сведений об общем положении дел и настроений общественных слоев и классов.
Не часть партии, какой является военная организация, но лишь орган, стоящий во главе всей партии, — Исполнительный комитет — решает момент активного выступления против существующего порядка. Дело военных поддержать начавшееся движение и бросить в нужную минуту свою дисциплинированную мощь на чашку весов в пользу народа или начать движение, но не по своему произволению, а по распоряжению Исполнительного комитета, этого общепартийного центра.
Каждый военный, вступающий в члены организации, должен был дать то или другое обязательство, смотря по степени революционности той группы, в которую он входит; причем самым серьезным являлось обязательство по первому требованию, переданному от Исполнительного комитета через военный центр, выйти на улицу с оружием в руках и призвать к тому же подчиненные части. Однако революционная пропаганда в этих частях не лежала на обязанности офицеров, которые до времени активного действия не должны были компрометировать себя. Для этого по требованию офицеров партия направляла рабочих, офицеры же только намечали при этом солдат, наиболее подходящих для революционного воздействия.
Время от времени члены офицерских групп должны были брать отпуск со специальной целью объезда тех местностей, в которых имелись связи среди военных. Пользуясь указаниями партии и рекомендациями членов военной организации, они должны были завязывать знакомства, организовывать лиц, подходящих для этого, и устанавливать сношения вновь привлеченных офицеров с военным центром.
Местные партийные группы «Народной воли» всемерно обязывались способствовать созданию местных военных кружков, но раз подобный кружок организовался, он обособлялся от общепартийной группы и, не втягиваясь в местную общепартийную работу, должен был действовать уже в контакте и согласованности со своим военным центром, не входя в сношения даже с военными группами других местностей.
