Об их пристрастии к грабежам писал Вильям Гордон в своём отчёте о состоянии торговли пушным товаром (октябрь 1831): «Весной меня ограбили индейцы Вороньего Племени – люди, среди которых я провёл целую зиму, которым делал всяческие подарки и вообще был с ними в наилучших отношениях. Однако стоило им повстречать меня, когда я был совершенно один, они без колебаний отобрали у меня абсолютно всё, даже порох и свинец, предназначенный для моего личного пользования. После того меня грабили ещё дважды… Так что мне хорошо знакомы опасности торговли… Они не стыдятся воровать и запросто рассказывают об этом с присущей им откровенностью…»
«Я вспоминаю, что в Сент-Луисе и в других местах меня предупреждали неоднократно, что Вороны – отъявленные разбойники, бродяги, грабители с большой дороги и прочее, прочее, прочее. Это мнение сделалось расхожим особенно после того, как Вороны угнали несколько лошадей у Крука и Ханта из Пушной Компании, когда те проезжали по их земле, направляясь в Асторию… эти господа двигались по территории Ворон с большим грузом – везли с собой ружья, боеприпасы, ножи, копья, наконечники для стрел и всякое другое. Они сделали стоянку в самом сердце страны Ворон. Думаю, что они зазимовали там. Вокруг них стали скапливаться в большом количестве индейцы. Общение было мирным, дружеским. Индейцы хотели купить товары и предлагали множество лошадей в качестве оплаты. Но торговцы отказались, намереваясь доставить груз до места назначения. Вороны были расстроены таким поворотом дела, поняв, что товары предназначались для их врагов. Нет никакого сомнения в том, что белые объяснили индейцам, что везли груз в Асторию, однако Вороны понятия не имели об указанном месте, но хорошо понимали одно: раз белые люди везут товары через горный хребет, значит, груз предназначается для Черноногих, то есть для их главных врагов, которых насчитывается не менее восьми или даже десяти на каждого Ворона. Такой ход мыслей не мог не разозлить Ворон, и они ускакали прочь, угнав с собой несколько лошадей из обоза Крука и Ханта… Для индейца такой поступок является своего рода возмещением морального ущерба за понесённую обиду. Если же не удастся поквитаться таким способом с обидчиками, то гнев обрушится на голову другого первого подвернувшегося Бледнолицего. Я ничуть не удивлюсь, если меня самого ограбят и я лишусь моей лошади. Не удивлюсь, если нечто подобное произойдёт и с вами, когда вы отправитесь в ту страну» (Catlin).
Примерно половина мужчин племени имеет по несколько жён, остальные – по одной. Ларок писал, что некоторые воины имеют до двенадцати жён. «Но не все они проживают с мужем, так как некоторые ещё совсем молоденькие девочки. Основная же часть воинов имеет по 2-3 жены. Кое-кто живёт с единственной женой, и над ним обязательно подтрунивают многожёнцы».
«Собственность у мужчин и женщин раздельная. Каждый имеет своих лошадей, украшения, всякие другие вещицы. Не надеясь на взаимную верность и преданность, они всегда готовы к немедленному разводу, случись малейшая семейная ссора. Если такое происходит, то муж забирает из детей к себе мальчиков, а жена уводит девочек. Ружья, лук, амуниция и прочие принадлежности воинского мира принадлежат мужчине, в то время как котлы, кастрюли, шкуры и всякая всячина из домашнего обихода являются собственностью женщины. Палатка тоже считается собственностью жены, равно как и все вьючные лошади. В связи с постоянным дележом имущества открытым остаётся вопрос, какие вещи следует закупать, когда племя едет сбывать бизоньи шкуры в форт. Ведь в зависимости от того, какая покупка будет сделана, становится ясна и её принадлежность. Женщины, разумеется, стараются купить то, что в случае будущего развода останется за ней. Бывает и так, что шкуры заранее раскладываются по принципу “это твоё, а то моё”.
Вороны безумно любят детей. Что бы дети ни просили, взрослые обязательно удовлетворяют их желания. Если вдруг ребёнок заболевает, то родители идут на любые затраты, которые требует врачеватель. В случае смерти ребёнка они безутешны.
Когда кто-то умирает, каждый родственников отрезает себе одну фалангу пальца. Делают они это так: кладут на лезвие топора или ножа палец и ударяют по нему тяжёлым поленом или рубят другим ножом. Случается, что удар не очень точен, и лезвие ломает кость посредине, а не в мягком суставе между фалангами. В таком случае рана заживает очень долго, и обычно обломок кости остаётся торчать наружу, что выглядит весьма гадко. Мужчины и женщины не отстают в этом деле друг от друга. Мужчины, правда, более избирательны в таком членовредительстве. Будучи воинами, они не могут позволить себе стать беспомощными и обречь семью на голодное и беззащитное существование, поэтому никогда не отрубают себе большие пальцы и обязательно оставляют указательный палец на левой руке и два пальца (помимо большого) на правой» (Denig «Five Indian Tribes of the Upper Missouri»).
Леонард Зенас был свидетелем подобного самоистязания 21 ноября 1834 года, когда Абсароки возвратились после сражения с Черноногими и подтверждает, что «ни один из мужчин не рубил себе два первых пальца на правой руке, иначе воин не сможет натягивать тетиву и пускать стрелы. У большинства пожилых женщин отсутствовали все первые фаланги пальцев, а у некоторых не хватало и вторых». Вороны никогда не перевязывали такие раны, но, покуда кровь текла, мазали ею свои лица, а затем прикладывали к ране полынь. Они не смывали с лиц кровь, но ждали, пока она засохнет и отшелушится сама. Некоторые после этого резали кожу на своих ногах и снова пачкали лица кровью. В знак скорби многие коротко обрезали волосы на голове, а кое-кто вырывал волосы клочьями, чтобы причинить себе боль. Оплакивание умерших иногда затягивалось на целый год, женщины приходили к могиле ежедневно, одетые в старые рваные платья, хранившиеся в каждой семье специально для траурных случаев. Плач и отчаянные крики продолжались обычно до полной потери голоса. «Когда мы стали лагерем на Большой Реке, пришло известие, что моего брата убили Лакоты. Моё сердце упало. Я скорбел вместе с родителями и в одиночку. Я изрезал себе всё тело и ослабел от потери крови» («Plenty Coups»).
«Во время летнего кочевья племя представляет собой живое и яркое зрелище. Мужчины и женщины облачаются в свои лучшие платья и садятся на самых хороших лошадей. Их многочисленные стада украшены броскими уздечками и красивыми сёдлами, многие лошади накрыты алыми одеялами, гривы и хвосты многих коней убраны перьями. Мужчины одеты в пышные рубахи, богато расшитые и обрамлённые по швам человеческими волосами и горностаевыми хвостиками. На головах у воинов покоятся причудливые уборы самых разных видов. Яркого цвета одеяла и сшитые из пурпурной ткани ноговицы составляют основные детали туалета юношей, не успевших до поры зарекомендовать себя на военной тропе. Эти молодые люди густо смазывают свои лица краской и украшают уши и шею связками ракушек и бус. Женщины обычно одеваются в алые или голубые платья. Некоторые делают костюмы из выделанной добела шкуры горного барана, расшивая грудь и спину рядами лосиных зубов и морских раковин. Такие платья обрамлены густой бахромой из горностая или перьев. Стоимость 100 лосиных зубов приравнивается к одной хорошей лошади или к 50 долларам. Но платье не считается доделанным, пока на нём нет 300 лосиных зубов, то есть со всеми прилагающимися ракушками, кожей и т.п. цена доходит до 200 долларов.
Во время поездки женщина привязывает к луке своего седла некоторые личные вещи мужа: магическую сумку и щит. Мужчина везёт своё ружьё и другое оружие сам и всегда готов к тому, чтобы отразить внезапную атаку врага.
Весь домашний скарб уложен на вьючных лошадей. Всевозможные котелки, плошки, тарелки – всё находится в предназначенном именно для этой цели мешке. Поверх вещей обычно сидит кто-нибудь из детишек, а иногда сразу два-три ребёнка, управляя лошадью. Нередко вместе с детьми можно увидеть крохотных щенков или малюсеньких медвежат» (Denig «Five Indian Tribes of the Upper Missouri»).
Что касается медвежат, то мне никогда не попадалась информация о том, куда медвежата девались позже; никто никогда не рассказывал о том, что в индейских стойбищах жили взрослые медведи. Они либо погибали сами, либо их убивали индейцы. Во всяком случае, медвежатам не удавалось никогда превратиться во взрослых зверей. Но вернёмся к богатству Абсароков – к лошадям.
Ларок обращал внимание на то, что те из детей, которых родители считали слишком маленькими для самостоятельной верховой езды, во время перекочёвок привязывались к седлу ремнями, дабы не упасть под копыта. А Вильям Гордон рассказывал: «Я видел у них в деревне около десяти тысяч лошадей… Дети учатся ездить верхом с раннего детства. Младенец переезжает с места на место, подвешенный в своей люльке к луке седла. Верхом же на лошадь садится, едва научится сидеть вообще. В четыре года они все, независимо от пола, уже ездят верхом самостоятельно и хорошо правят лошадьми». Ларок заметил, что «у Ворон встречается гораздо больше инвалидов и стариков, чем у других племён». Это явно связано с тем, что Абсароки, владея огромными табунами, имели возможность перевозить слабых людей с места на место, в то время как другие народы сталкивались с необходимостью бросать немощных без присмотра, откуда, собственно, и родился слух о жестокосердном отношении дикарей к своим старикам. «Воронье Племя владело огромными табунами. После того, как во вьюки или на волокуши, связанные из палаточных шестов, грузили всё лагерное имущество, оставались ещё свободными сотни сытых коней» (James Schultz).
