Ворожейкин вернулся испуганным.
Антонов-Овсеенко вышел из-за стола к нему навстречу.
- Я вас вернул, чтобы послать с вами в село вот этот букварь. Мы для губернии отпечатали сто пятьдесят тысяч таких букварей, чтобы обучать неграмотных. Мобилизовали семьсот человек для отправки в села... Они будут вести ликбезы. Вот возьмите. Учитесь читать и писать сами, товарищ Ворожейкин.
Ворожейкин растроганно поклонился, хотел было перекреститься, да вовремя опомнился, - поднятой ко лбу рукой разгладил на две стороны волосы и зашагал к двери, бережно неся в трясущейся от волнения руке новенький, пахнущий краской букварь. Потом вдруг вернулся, насупился и мягким, ласковым голосом сказал:
- Трудно будет тебе, начальник, с тамбовским людом... Ох, трудно!
- Почему? - насторожился Антонов-Овсеенко.
- Земли у нас тучные, жирные... оглоблю сунь в землю - тарантас вырастет.
- Так это хорошо!
- Хорошо, да не совсем. Хорошие земли жадностью душу мужицкую разъедают. Там, где земли плохи, - там больше отходничеством промышляют люди, и жадности у них такой нет к земле... Ты это должон знать...
- Спасибо, товарищ Ворожейкин, спасибо. - И проводил крестьянина до дверей.
- Товарищ Мандрыкин, к вечеру надо вызвать людей, занимающихся мобилизацией белошвеек-надомниц. Пусть подготовят отчет, сколько сшито гимнастерок для армии на сегодняшнее число. Вызовите также представителей Губтопа и Гублескома на семь часов вечера. А сейчас будете идти мимо Мохначева, он в приемной, позовите его.
- Товарищ Мохначев, - нетерпеливо заговорил Владимир Александрович, как только увидел его в дверях, - какие меры вы принимаете по борьбе с дезертирством?
Мохначев подошел к столу, сел перед председателем в кресло.
- С двух- и трехкратным побегом подвергаем штрафу, конфискуем имущество, направляем в штрафные роты. Особо злостных приговариваем к условному расстрелу.
- Вы меня не поняли. То, что вы сейчас сказали, это - результат работы трибунала, это - приговоры. А ваша комиссия, которую вы возглавляете, какую работу ведет в селах, среди крестьян? Ведь дезертиры в основном крестьяне, и прячутся они дома или в ближайшем лесу. Так я понимаю?
- Так точно. Вот мы и выловили в двенадцати уездах несколько тысяч дезертиров, а многие явились сами.
- Товарищ Мохначев, - Владимир Александрович недовольно поморщился, - поймите же, что это все лежит на поверхности. А глубже вы вникали в дело? Какие агитационные, разъяснительные меры принимали? Ведь одними карами эту болезнь не излечишь. А болезнь серьезная, она распространяется, как чума. В шайке эсера Антонова, убившей уже десятки лучших наших коммунистов, большинство бандитов - бывшие дезертиры. Когда человек не занят, оторван от семьи, в нем просыпаются бродяжьи и разбойничьи инстинкты. Этим пользуются наши враги. Вы понимаете меня?
- Я понимаю, но работать в этой комиссии больше не могу. Я не желаю нести ответственность за каждого дезертира. Его хоть сто раз уговаривай, а он - свое. Головой машет, поддакивает, посылаешь на фронт - через месяц опять дома. И ведь не от трусости - на кулачках стена на стену до смерти бьются, а с фронта бегут.
- Это не язык коммуниста, - строго сказал Антонов-Овсеенко. Он встал, прошелся по кабинету. - Вы будете работать не там, где вам хочется, а там, куда вас посылает партия, на том посту, который вам доверен. Завтра вечером соберите всю комиссию в зале заседаний. Будем вместе думать, как лучше вести разъяснительную работу и агитацию на селе.
Зазвонил телефон.
- Да. Кто говорит?
В трубке оглушающе звонко кричал чей-то голос. Антонов-Овсеенко отвел трубку подальше от уха.
- Говорит начальник оперативного отдела Губчека. Вы просили меня ставить в известность о каждой новой вылазке Антонова...
- Да, да, обязательно, - подтвердил Владимир Александрович.
- Так вот... - зазвучал снова высокий голос в трубке. - Вчера вечером во Второй Иноковке зарублен почтальон-ямщик Косякин Антон Павлович и его тринадцатилетний сын Федор. Сообщил брат Косякина следователь кирсановской Чека Алексей Павлович Косякин.
- Причины известны? - Антонов-Овсеенко сурово, в упор смотрел на Мохначева.
- Месть. В прошлом году Косякин выдал брату тайную переписку с Антоновым двух его помощников - Заева и Лощилина. А мальчишка возил чекистов на станцию, его за это...
- Какие меры вы принимаете для уничтожения бандитской дружины Антонова?
- Товарищу Ревякину, которого мы послали в Кирсанов от Губчека, поручено сформировать конный отряд.
- Через час вместе с начальником Губчека придите ко мне. Подготовьте данные о всех злодеяниях этой шайки. - Он повесил трубку и несколько мгновений задумчиво смотрел на аппарат, что-то решая.
Мохначев встал:
- Извините, Владимир Александрович... Я осознал.
- Скажете об этом завтра на комиссии, - безжалостно и строго ответил Антонов-Овсеенко.
2
Кирсановские села настороженно притихли. Из села в село, опережая быстрых коней Василия Ревякина, летела весть о приближении отряда. Сельские "Союзы трудового крестьянства", созданные Плужниковым, хитрым эсеровским агитатором, носящим кличку "Старик", моментально уходили в подполье. Мужикам давали строгий наказ: отвечать только "не знаем, ничего не видели".
Так и отвечали: не видели, не знаем.
Иногда Василий нападал на следы конников, проскакавших по селу, спрашивал мужиков: кто?
Они переглядывались; пожимали плечами. Отвечали: "Ночью проскакал какой-то отряд, мало ли теперь всяких отрядов!"
Василий исхудал, оброс. Метался со своими бойцами из конца в конец по уезду, но антоновской дружины нигде не обнаружил.
Однажды Василий остановил отряд в селе за Вороной.
Хозяин дома, к которому зашел Василий попросить молока, очень напомнил ему отца.
- Папаша, я хочу поговорить с тобой по душам.
- По душам и нужно. Мы все христиане.
- Христиане-то все, да не все душевные... Иные прячут от правосудия преступников, бандитов, а они им же делают вред. Я вот объехал десятки сел. Знаю, что бандиты в них были. А никто не говорит, куда поехали и кто был.
- А ты, мил человек, градской аль из мужицкой братии?
- Отец крестьянин, как и ты. Даже похож на тебя.
- Тогда ты должон знать, што в селе законы свои, другие...
- Законы Советского государства для всех одни.
- Это писаные законы... А неписаные? Они на селе завсегда были, есть и будут. Ты вот прискакал, требуешь: скажи да расскажи. А што будет, коль я тебе расскажу?.. Ты-то ускачешь, свое дело сделаешь, а мне в ночь под крышу красного петуха подпустят! Ты приехал и уехал, а нам в своем опчестве жить, а в опчестве завсегда круговая порука... Без нее никак нельзя. Мне, к примеру, сусед стоко зла сделал, что убить мало, а из чужого села придут - хвалю его, треклятого. Мужиками испокон веков, сынок, вертели все, кому не лень. Кто нахальнее, кто силу имеет, тот и вертит. То царь, то псарь. К примеру, в нашем али в другом каком селе завелись грабители. И всего только трое. А село во страхе держат. Всех их в лицо знаем, а молчим. Почему, спросишь? Опять же поэтому. Их то ли поймают, то ли засудят, а доносчику - красного петуха под крышу, а то и вилы в бок. У вас в городах светло, полиция и войско вас охраняют, а у нас ночью хоть глаз коли - ничего не видать, а охрана - колотушка у слепого старика да засовы деревянные. Вот тебе и христианская жизня. Бороды все отпустили, стариками заделались. Молчком да толчком впотьме куликуем. А што есеры, говоришь, так они с нами завсегда в селе живут, а коммунистов у нас нет. Это я тебе от души сказал, а што за душой чернеет, того не трожь, сынок, все равно не скажу. Село наше возле леса, ночами жутко бывает, да и тебе советую с отрядом не мешкать. В Иру ехай, там коммуны тебе все расскажут, они от опчества отбились, страх преступили.
Всю дорогу до Ирской коммуны Василий раздумывал над словами мужика. Да, да, он по-своему прав. Василий сам знает о круговой поруке в селе, но почему-то ему думалось, что приход советской власти все изменил, а оказывается, изменился только сам Василий да такие, как он, сельские коммунисты и еще бедняки, как Юшка. А коммунистов в иных селах совсем нет, все дела вершат кулаки.
И страшная мысль обожгла мозг: "Да ведь во многие села еще не пришла по-настоящему советская власть! Наскочит продотряд, приедет уполномоченный... "Ты приехал и уехал", - сказал старик... А село остается со своими страхами и думами, а эсеры сидят рядом в селе и нашептывают мужикам день и ночь свои планы переустройства жизни".
Если бы в каждое село по три-четыре стойких коммуниста!
Василий вспомнил отца...
Тот тоже боялся неписаных сельских законов. Шел в коммуну с оглядкой и ушел без сожаления.
Все ли в Кривуше живы? Тиф у них бушует... В зажиточных кирсановских селах меньше болеют, но и тут не везде остановишься.
В Ире, у мельницы, к отряду подошел паренек, назвавшийся Иваном Слащилиным.
