организации и контроля работы уже целой сети государственных МТС. Было очень трудно преодолевать предубеждение крестьян против нововведений такого рода, а возможно, и против того, что они влекли за собой все большее вмешательство государства в крестьянские дела. Поговаривали, что трактор — это порождение Антихриста. Успех механизации, однако, был ограничен главным образом нехваткой самих тракторов: осенью 1929 года на весь Советский Союз приходилось только 35 тысяч тракторов, в основном американского производства. Трактор превратился в своего рода символ индустриализации.
Возрождение колхозов, начавшееся в 1927 году, на первых порах проявилось в быстром распространении небольших малоэффективных колхозов со слабой организационной структурой. В середине 1928 года началось движение за укрупнение колхозов. Крупным считался колхоз с посевной площадью до 2 тысяч гектаров. Такие поля удобно было обрабатывать тракторами. Но в это время бо́льшую популярность приобрели не колхозы, а совхозы. На пленуме Центрального Комитета в июле 1928 года Сталин призвал создавать крупные зерносовхозы, или, как говорили, «фабрики зерна», работающие как промышленное производство. Прототипом новых совхозов стал совхоз, очень уместно названный «Гигантом», которому отвели 41 тысячу гектаров целинных земель на Северном Кавказе. Аналогичные зерносовхозы затем были созданы на Волге, на Урале, в Сибири. Предпосылкой создания «фабрик зерна», которые впоследствии критиковали как проявление гигантомании, было наличие тракторов и МТС. Когда коллективизация началась всерьез и восторги по поводу совхозов несколько угасли, на первые роли вновь стали выдвигаться колхозы.
Что делать с кулаком — это была одна из важнейших проблем, горячо обсуждаемых в партийных кругах. Кулаком власти заклеймили крестьянина, который обычно обрабатывал самые большие и самые лучшие земельные участки, у которого были наилучший в деревне скот и самая лучшая техника, который выращивал и собирал наибольшее количество зерна и представлял собой самую сильную оппозицию советской политике, в том числе и политике коллективизации. Мнения в партии резко разделились. Если кулака вместе со всей его землей и инвентарем включить в колхоз, то, как утверждали некоторые члены партии, именно он сделает хозяйство эффективным. Но он также, вполне резонно предполагали другие, будет иметь в колхозе решающий голос, будет ориентировать колхоз в направлении, враждебном целям партии и государства. Однако если его не допускать в колхозы, что с ним станет? Ему нельзя позволить сохранить землю и собственность, ибо нельзя допустить, чтобы бок о бок с колхозом существовала независимая единица производства. Его придется изгнать из этого района, но о подобных суровых мерах вначале многие даже не хотели и думать. Невозможно было найти приемлемое решение.
Летом и осенью 1929 года в центре решимость вести коллективизацию все более интенсивными темпами нарастала. Но даже самые отчаянные энтузиасты этого дела были убеждены, что, во-первых, какое бы давление ни оказывали на крестьянина местные власти, коллективизация должна быть добровольной и, что, во-вторых, какой бы срочной ни казалась необходимость коллективизации, для ее осуществления в любом случае понадобится несколько лет. К концу года руководители уговорили сами себя, что нет никакой нужды придерживаться этих принципов, и неожиданно оказались готовыми решительно и немедленно форсировать коллективизацию всего сельского хозяйства страны. Эта крутая перемена была, по-видимому, вызвана следующими факторами. Первый — отчаяние, порождаемое ежегодным кошмаром хлебозаготовительной кампании; помимо связанных с колхозами ожиданий на бо́льшие урожаи, их было гораздо легче, чем отдельных крестьян, заставить сдавать зерно официальным органам. Второй фактор — воодушевление, порожденное успехами индустриализации и перспективами пятилетнего плана. В конце концов, сельское хозяйство — это всего лишь один из видов промышленного производства. Ускорение темпов индустриализации превзошло даже самые оптимистичные прогнозы. Отказаться от перспектив форсированной коллективизации значило проявить неверие. Нужна была лишь несгибаемая решимость, чтобы взять приступом намеченные позиции.
По обыкновению Сталин оставался в стороне, выжидая, пока в ходе дебатов вопрос окончательно утрясется и настанет время принять решение. Он молчал с апреля по ноябрь 1929 года, затем к годовщине революции в «Правде» вышла его приуроченная к торжествам статья под названием «Год великого перелома». В ней Сталин пел дифирамбы успехам индустриализации и развитию тяжелой промышленности. Затем он переключил внимание на сельское хозяйство, в котором произошел «коренной перелом в развитии нашего земледелия от мелкого и отсталого индивидуального хозяйства к крупному и передовому коллективному земледелию, к совместной обработке земли». Сталин заявил, что середняк «пошел в колхозы». О кулаке в статье едва упоминалось. Заглядывал он и в будущее: «Если развитие колхозов и совхозов пойдет усиленным темпом, то нет оснований сомневаться в том, что наша страна через какие-нибудь три года станет одной из самых хлебных стран, если не самой хлебной страной в мире».
Статья содержала прогноз на будущее и анализ настоящего, но не призывала к немедленным действиям. Поскольку она была написана по поводу праздника, ее тон был осторожным и сдержанным. Партия все еще колебалась, не рискуя принять решение.
Несколько дней спустя состоялся пленум Центрального Комитета партии, и на нем тон уже был резким. Сталин восполнил допущенный в статье пробел, заявив о «решительном наступлении на кулака». Из всех выступающих, которые настаивали на ускорении темпов коллективизации, самым бескомпромиссным был Молотов. Он не согласился с цифрами пятилетнего плана, который скромно предполагал за пять лет провести коллективизацию на 20 % посевных площадей. Молотов считал эти сроки слишком растянутыми; по его мнению, в большинстве районов можно было провести полную коллективизацию к 1931 году, а в некоторых — уже к осени 1930 года. Кулак был объявлен «непобежденным врагом», которому нельзя позволить проникнуть в колхозы. Но ни одно из выступлений не было опубликовано, пока коллективизация не пошла полным ходом, так что напряженный тон речей, требования срочных мер остались неизвестными рядовым членам партии и народу. В резолюции пленума не указывались точные сроки, как в речи Молотова, — в этом, возможно, отразился скептицизм некоторых членов Центрального Комитета. Но резолюция призывала к решительным действиям против кулака, к пресечению всех попыток кулаков проникнуть в колхозы. Вопрос, что делать с кулаком, все еще оставался открытым. Несколько последующих недель шел поток полных энтузиазма отчетов об успехах коллективизации от всех партийных органов основных зерновых областей. 5 декабря 1929 г. Политбюро назначило специальную комиссию, которой поручило через две недели представить проект постановления о темпах коллективизации в различных областях страны. В комиссию входили представители всех этих областей, но в ней не было ни одного члена Политбюро, и это совершенно явно свидетельствовало о сугубо техническом, а не политическом предназначении комиссии.
Отрывки стенограмм заседаний этой комиссии, опубликованные много лет спустя, могут дать представление о царящей на них неразберихе. Комиссия была разбита на подкомиссии, которые вчерне подготовили множество смелых предложений;
