Больше всего о торговле говорится именно в первом договоре 907 г., где греки ставят следующие условия русским, приезжающим в Царьград: «Аще придуть Русь бес купли, да не взимают месячины; да запретить князь словом своим приходящим Руси зде, да не творять пакости в селех в стране нашей; приходяще Русь да витают у святого Мамы и послеть царьство наше и да испишють имена их и паки ис Чернигова и ис Переаславля и прочий гради; и да входять в град одними вороты со царевым мужем, без оружья, мужь 50 и да творят куплю, якоже им надобе, не платиче мыта ни в чем же»{54}.
Здесь находим прежде всего общее правило, чтобы Русь, являясь в Византию, «не творила пакости», не занималась вместо торговли грабежом и насилиями. Мало того, в целях предосторожности приезжающим в Царьград купцам предоставляется жить только в предместьях у монастыря св. Мамы, но отнюдь не в городе; они предварительно переписываются греческими властями «да испишють имена их»); они могут входить в город только через одни определенные ворота, партиями не более 50 человек, без оружия и в сопровождении царева мужа, т.е. греческих властей. Все это устанавливается «да не творять пакости в стране нашей». «Греки побаивались Руси, — поясняет В. О. Ключевский, — даже приходившей с законным видом»{55}.
Когда А. Н. Егунов заявляет, что «все эти предосторожности, очевидно, не могли бы иметь места, если бы договор этот был торговый договор»{56}, то он этим доказывает лишь незнакомство с характером торговли в ранние эпохи. Такие меры, как обязанность иноземных купцов селиться за городом или по другой стороне реки, протекающей через город, на островке или во всяком случае подальше от прочего населения в предместьях, находим везде и всюду на Западе в средневековую эпоху{57}. Мы видели это в хазарской столице Итиле, увидим в отношении немецких поселений на Руси. Первоначально новгородцы даже, по-видимому, не впускали немцев в город, а торговля происходила в Гостинополе, которое было, как можно думать, островом на Волхове. В Пскове немецкое торговое подворье находилось в предместье на левом берегу реки Великой, и немцам запрещалось переходить на другой берег реки в город{58}. Точно так же требование приходить в город без оружия, ходить по городу не иначе как в сопровождении местных властей устанавливается сплошь и рядом в отношении иностранцев — последнее нередко и в видах защиты их самих от нападений местного населения. Еще ранее по приказу греческого императора франки толпою не смели посещать город, но могли входить по 5 или 6 человек{59}. Самое пребывание русских купцов имело лишь временный характер — они получают месячное содержание, причем в требованиях, предъявляемых Олегом, говорится о том, что эта «месячина» в виде хлеба, вина, мяса, рыбы и овощей должна им выдаваться на б месяцев[3]. Очевидно, такой порядок выдачи припасов на полгода установился, он сохранен и в договоре Игоря 945 г. Здесь говорится, что русские не могут «зимовать у святого Мамы», как и «в устюе Днепра, Белобережи, ни у святого Ельферья; но егда придеть осень, да идуть в домы своя в Русь» (ст. 2. 10){60},[4]. И это соответствует рассматриваемой эпохе — речь идет о временных поселениях иностранных купцов, караваны которых появляются в определенные времена года и по распродаже товаров возвращаются обратно{61}, так что по этому договору 945 г. Руси не дозволяется зимовать не только в Царьграде, но и в весьма отдаленном от него устье Днепра — они обязательно должны отправляться домой. Так велик был страх греков перед насилиями со стороны русов, они желали иметь их возможно дальше от Черного моря, где купцы легко превращались в пиратов.
В правах русских, оговариваемых Олегом, прибавлено также, «да творять им мовь, елико хотять». Имеются в виду баня и пользование колодцами в Царьграде. Баня являлась исконным русским обычаем. Ольга «веле деревлянам мовь сотворити». Одинаковое с русскими разрешение пользоваться пресной водой для мытья получили венецианцы и генуэзцы по договорам с греками. По возобновленному договору с Исааком Ангелом 1192 г. генуэзцам разрешалось набирать воду из цистерн для домашнего употребления, но с тем, чтобы они не засаривали и не загрязняли их купаньем скота{62}.
Приведенные выше постановления Олега 907 г., устанавливающие условия пребывания русских в Царьграде и предохраняющие греков от насилий, повторяются и в договоре Игоря 945 г. (ст. 2)[5]. Во всяком случае наличность приведенных постановлений в договоре 945 г. существенна для нас, ибо никаких сомнений в том, что последний договор во всяком случае является подлинным, не может быть.
Впрочем, отчасти упомянутая 2-я статья договора 945 г. отклоняется от договора 907 г. Исключено упоминание о беспошлинной торговле русских; из фразы «да творят куплю якоже им надобе, не платяче мыта ни в чем же» последние слова «не платяче» и т.д. отпали. Купленные паволоки «да показываеть цареву мужю и то е запечатаеть и дасть им». Обязанность предъявлять купленные товары цареву мужу наводит на мысль о том, что это делалось не только для накладывания им клейма на товары, но и для взимания сбора с купленных товаров. «Царев муж» фигурировал в качестве своего рода посредника между местным населением и Русью (своего рода маклера) для устранения непосредственных сношений между ними, как это было в рассматриваемую эпоху и в Западной Европе и на Востоке. Но задачей такого посредника являлось и следить за уплатой иностранцами торговых сборов. Наконец, «царев муж» являлся, по-видимому, и судьей в столкновениях между русскими и греками, который чинит управу при всякой совершенной кривде «кто от руси или от грек створить криво, да оправляет то»{63}).
В ст. 2 договора 945 г. установлено еще новое ограничение для русских купцов: они могут «купити паволок лишь по 50 золотник». Такое стеснение в отношении приобретения паволок (не более чем на 50 золотых на каждого) находим в Византии и в отношении купцов других национальностей (например, в договоре с Болгарией 715 г.){64}.
Прибавлена и дальнейшая предосторожность со стороны греков — приходившие в Царьград русские послы и гости обязаны иметь при себе грамоты от князя и бояр с указанием числа отправленных судов, в доказательство того, что «с миром приходят». «Требование греков в договоре с Игорем, чтобы все мореходы российские, — говорит Карамзин по этому поводу, — предъявляли от своего князя письменное свидетельство о мирном их намерении, имело без сомнения важную причину: ту, кажется, что некоторые россияне под видом купечества выезжали грабить на Черное море, а после вместе с другими приходили свободно торговать в Царьград. Надобно было отличить купцов от разбойников»{65}. Такая выдача грамот купцам вообще практиковалась в те времена: по договору греков с дунайскими болгарами 715 г. в обеих странах купцов надлежало снабжать грамотами и печатями, в противном случае товары отбираются; в договоре Владимира Святого с волжскими болгарами 1006 г. русским и болгарам предоставлено торговать по Волге и Оке с выдачей и тем и другим печатей. И впоследствии представление таких письменных свидетельств, выданных на родине купца, было обязательно для приезжих иностранцев в качестве удостоверений личности{66}.
Корабли посылаются в Византию, — согласно этой статьи, — князем и боярами. Они отправляют послов и гостей, т.е. своих собственных приказчиков и вольных гостей{67}. «А великий князь русский и бояре его да посылают в греки к великим царем гречьским корабли, елико хотять, со слы (с послами) и гостьми якоже им установлено есть» (т.е. как установлено, по толкованию Владимирского-Буданова, в договоре 907 г.). «Дань, которзгю собирал киевский князь как правитель, — поясняет В. О. Ключевский, — составляла в то же время и материал его торговых оборотов: став государем, как конинг, он, как варяг, не переставал еще быть вооруженным купцом»{68}.
Спорным является вопрос относительно толкования ст. 8 договора 911 г., отменяющей береговое право. Последнее, как указывает Д. М. Мейчик на основании источников, практиковалось в Византии еще в XII ст., причем суда, выбрасываемые бурей, подвергались разграблению не только тогда, когда они принадлежали иностранцам, но, по-видимому, и будучи собственностью туземцев. Правительство пыталось бороться с «безумным обычаем», согласно которому прибрежные жители не только не оказывали никакой помощи кораблю, застигнутому бурей, а, напротив, хуже всякого урагана разносили и расхищали все, чего не унесло море. В договорах, заключенных Византией с различными государствами, корабельщикам, потерпевшим крушение, предоставляется возможность спасать и продавать свой груз, местные же жители должны оказывать им помощь и получают за это вознаграждение{69}. И в ст. 8 договора 911 г. говорится о таком случае крушения греческой ладьи, и если при этом случается кто-либо из русских, то он обязан спасать (или охранять) ладью с грузом и провожать ее в землю христианскую (греческую) до безопасного места. Однако неясно, где выброшен корабль и что следует понимать под «чужой» землей «аще вывертена ладья будет ветром великом на землю чюжю»). А. В. Лонгинов полагает, что чужая земля есть для греков земля русская, для русских — земля греческая, так что обе стороны взаимно гарантируют друг другу помощь при кораблекрушении, тогда как он считает невозможным подводить под чужую землю страну третьего народа, ссылаясь при этом на другие договоры, — нигде место разбития судна не переносится за пределы дружественной державы{70}. В этом смысле понимает эту статью и Г. М. Барац, переводя дальнейшую фразу «аще ли ключится тако же проказа лодьи Рустей, да проводим ю в Рускую земьлю» словами: «Равным образом такую же помощь должны оказывать и греки, если подобное несчастье случится русскому кораблю близ земли греческой»{71}. Напротив, А. С. Мулюкин утверждает, что чужая земля есть именно третья страна, а не греческая и не русская. Говорится об обязанностях русских, оказавшихся на месте крушения ладьи, отослать ее в Грецию, а также о том, что крушение произошло «близ земли Грецькы», — значит, это не греческая земля. Но это и не земля русская, на что указывает случайное нахождение на месте крушения ладьи русских и налагаемая на них обязанность проводить ладью «в Рускую земьлю»{72}. Наконец, Д. М. Мейчик полагает, что статья имеет односторонний характер, устанавливая обязанность только сопровождения русскими греческой ладьи, подвергшейся крушению, но не предоставляя тех же прав русским. Он указывает на то, что хотя в статье и упоминается о русской ладье, но последняя могла означать ладью греческую, отправляющуюся в Русь, подобно тому как впоследствии на Руси называли гречниками русских купцов, торговавших в Греции{73}»[6].
