На протяжении многих дней поток поздравлений и выражений покорности тек в императорский дворец отовсюду – города присоединялись к ликующему Парижу по мере того, как новость достигала их, и отправляли в столицу свои депутации. Потом все повторялось, как только известие долетало до ушей людей, живших во все более удаленных уголках империи и в других странах. Ничего удивительного – нечто подобное и должно было происходить в сложившейся ситуации. Однако в празднованиях и поздравлениях присутствовало нечто большее, чем выражение верноподданнических чувств населения, Для большинства французов рождение мальчика служило неким знаком – символом, знаменовавшим начало эры мира и стабильности, а может и чего-то еще не менее важного.
До того в течение целых девятнадцати лет Франция почти беспрерывно воевала. С 1792 г. против нее действовала коалиция Пруссии и Австрии. В последующие годы к этим державам присоединялись Британия, Испания, Россия и другие государства поменьше, и все они горели желанием задушить революционную Францию и восстановить династию Бурбонов. Война шла не из-за территории, нет, она являла собой идеологическую борьбу за будущий порядок в Европе. Если оставить в стороне зверства, революционная Франция принесла в жизнь народа все идеалы Просвещения, и само уже существование этой страны рассматривалось монархическими режимами как угроза их выживанию. Франция широко пользовалась этим оружием для самозащиты путем экспорта революции и разжигания огня мятежей в землях врагов. Постепенно она перестала быть жертвой и превратилась в агрессора, но, тем не менее, продолжала сражаться за выживание. Революционная Франция не могла гарантировать себе длительного мира, поскольку почти все прочие государства в Европе не желали примириться с самим существованием республиканского строя и стремились уничтожить его.
Захват власти в Париже в ноябре 1799 г. генералом Наполеоном Бонапартом должен был бы, казалось, разорвать сей порочный круг страха и агрессии. Он обуздал демагогов, закрыл ящик Пандоры, открытый революцией, и навел порядок в стране. Как дитя Просвещения и одновременно деспот, он мобилизовал энергетические потоки внутри Франции и начал управлять ими ради строительства отлично организованного, процветающего и мощного государства – «état policé», о котором мечтали философы Просвещения.
Он шагал по пути, проложенном такими правителями, как король Пруссии Фридрих Великий, царица России Екатерина Великая и император Австрии Иосиф II, которые дали старт общественным и экономическим реформам и одновременно упрочили структуры государства, за что повсюду встречали уважение и восхищение. Но, даже являясь их последователем, Бонапарт оставался словно бы некой гротескной фигурой – зловредным отпрыском ужасной революции.
К 1801 г., после серии впечатляющих побед, он сумел принудить к миру все державы европейского континента. Наполеон гарантировал безопасность Франции за счет расширения границ и создания нескольких теоретически автономных республик в Северной Италии, Швейцарии и Голландии, представлявших собой на деле французские провинции. В марте 1802 г. Бонапарт даже заключил Амьенский мир с Британией. Однако этому договору не стоило прочить большое будущее.
Для Британии гегемония Франции в Европе являлась чем-то совершенно нетерпимым. Для Франции же постоянную угрозу представляло превосходство Британии на море. Попытки французов обеспечить себе позиции на Мальте, в Египте и в Индии являли собой призрачный, но навязчивый кошмар для Британии, тогда как способность последней находить себе союзников на европейской территории и вести войну опосредованно оставалась неизбывным источником неудобства для Франции. Враждебные действия между двумя этими странами возобновились в мае 1803 г.
В последующие годы Бонапарт сам способствовал усилению противодействия его правлению в странах Европы. В марте 1804 г. он приказал захватить в Эттенхайме (на территории Бадена, то есть за пределами Франции) герцога Энгиенского и привести его в Париж. Император пребывал в убеждении, что герцог участвует в заговоре с целью реставрации монархии Бурбонов, и приказал казнить молодого человека после формального разбирательства. Такое нарушение всех принятых законов и обычаев напугало Европу. Оно как будто бы подтверждало правильность мнения тех, кто видел в Бонапарте воплощение дьявола, и усиливало порыв желавших хоть до смерти сражаться за образец порядка, олицетворяемого ancien régime — «старым режимом», против сил зла в облике революционной Франции.
На самом деле Франция к тому времени прекратила заниматься экспортом революции. Она сделалась чем-то не многим большим, чем проводником амбиций Бонапарта, который спустя пару месяцев провозгласил себя императором французов под именем Наполеона I.
Какова была на деле суть этих притязаний, вопрос спорный – во всяком случае, он сбивает с толку и разделяет между собой историков на протяжении более чем двух столетий, ибо Наполеон постоянно демонстрировал непоследовательность едва ли не во всем, чем занимался. Сделанные им высказывания в лучшем случае могут иллюстрировать некоторые из его мыслей и чувств, тогда как поступки императора французов зачастую оказывались неоднозначными и противоречивыми. Он был умен и прагматичен – все верно, но при этом увлекался иллюзорными фантазиями, показывал себя как отъявленный оппортунист и в то же время попадал в плен собственного догматизма. Будучи последним циником, он порой гонялся за романтическими миражами. У него не существовало генеральной сверхидеи или некоего суперпроекта.
В значительной мере Наполеоном двигали некие совершенно простые вещи вроде жажды власти и господства над прочими. К этому – когда кто-то или что-то мешало ему, стояло на его пути – нередко добавлялся комплекс почти детских реакций. Не обладая чувством справедливости и каплей уважения к желаниям других, император французов воспринимал любое несогласие со своими действиями как настоящий бунт, на что отвечал с несообразной страстью и энергией. Вместо того чтобы просто не замечать малых неудач или обходить препятствия, он вкладывал в ответные удары всю силу, каковая склонность часто вовлекала его в совершенно ненужные и дорогостоящие лобовые столкновения.
К тому же он нередко становился пленником странного чувства предначертанного – некоего изобретенного им самим понятия о судьбе, каковое подчас влияло на поступки молодых людей, воспитанных на литературе романтиков, с героями которой он ассоциировал себя (любимым чтением Наполеона являлись стихи Оссиана и «Страдания юного Вертера» Гёте). «Найдется ли слепец, – вопрошал он во время Египетской кампании в 1798 г., – неспособный видеть того, что все мои действия направляет судьба?»{10} Кроме того, Наполеон восхищался пьесами Корнеля и, как есть основания считать, рассматривал себя в качестве персонажа, призванного играть главную роль в этакой величайшей драме жизни по образу и подобию трагедий, создаваемых любимым драматургом на сцене.
Такое вот чувство определяющей судьбы то и дело заставляло Наполеона поступать вразрез с разумом в погоне за туманными мечтаниями. Его триумфы в Италии, за которыми последовали поразительные победы при Аустерлице и Йене, только усилили тягу к фантазиям, передавшимся и его солдатам. «Опьянение радостным и горделивым восторгом безоглядно кружило нам головы, – писал молодой офицер после блистательной победы Наполеона над Пруссией. – Один из наших армейских корпусов провозгласил себя “10-м легионом Нового Цезаря”![2]. Другие требовали отныне и впредь именовать Наполеона “Императором Запада!”»{11}
Однако Наполеон кроме всего прочего являлся правителем Франции. А как таковой он неизбежно действовал под влиянием политических, культурных и психологических движущих процессов, каковые диктовали необходимость придерживаться шаблонов поведения французских государей прошлого – таких, например, как Франциск I и Людовик XIV, – стремившихся к французскому господству над Европой ради достижения продолжительной безопасности.
Франция всегда искала способов добиться равновесия в Центральной Европе с целью предотвратить крупную мобилизацию против нее сил германцев, каковую задачу удалось реализовать в 1648 г. путем заключения Вестфальского мирного договора, позволившего Франции и Австрии, совместно с рядом других стран, создать этакую систему сдержек и противовесов. Баланс нарушился в восемнадцатом столетии из-за становления прусской державы и восхождения России как игрока в европейских делах. Данные процессы отозвались крупными подвижками в Германии, выразились в разделе и исчезновении Польши, а также повлекли за собой гонку за влияние на Балканах. Принимая во внимание все вышесказанное, вполне естественным выглядит поиск Наполеоном способа поддержать и защитить интересы Франции, в процессе чего он стремился к «французской» Европе в той же степени, в какой и к удовлетворению собственных притязаний. И, похоже, тут на стороне его была история.
