Осенью 1664 г. военные отряды искали, находили и арестовывали противников реформы, скрывавшихся в Вязниковских лесах по реке Клязьме, к востоку и северу от Москвы, на Керженце, в Среднем Поволжье и в Костромских и Вологодских пределах. Многих привезли в Москву для уговоров или сожгли на месте, но, по словам С. А.Зеньковского, «именно эти районы на века остались главными местами скопления противников нового обряда и зачинщиков неповиновения церкви». Желательным властям результатом этой «чистки» была наглядная демонстрация участи, ожидавшей остававшихся еще в Москве упорных, но уже тайных оппозиционеров. О розысках и казнях знали, конечно, и иерархи — будущие участники соборов 1666 и 1666–1667 гг.; это должно было обеспечить и обеспечило их правильное, с точки зрения властей, поведение на этих соборах.
Неудивительно, что кроме открытых противников церковных новшеств, готовых принять смерть за старую веру, подала свою общую челобитную (в порядке подготовки соборного суда над Никоном) царю Алексею Михайловичу и группа епископов, побоявшихся подписаться. Челобитная эта по своему содержанию очень близка к челобитным старообрядческих вождей; в ней, например, читаем: «книги, при патриаршестве его тиснением печатным изданные, мятежа и смущения исполнены. <…> Ужто до него, Никона, неправо веровали и безкровную жертву Господеви всегда приносили туне? Оле дерзости и безстудия!»; цит. по [2, с. 171]. Эти слова епископов, сохранивших на плечах головы со своими мыслями и убеждениями, и желавших сохранить их и впредь, и потому вполне послушных воле царя, хорошо отражают позицию всей огромной массы русского духовенства, причем священники, дьяконы и дьячки были настроены против царских («Никоновых») реформ еще резче из-за того, что им (по малограмотности) было труднее переучиваться. Это ясно выражено в челобитной Соловецкого монашества 1658 г.: «А которые мы священницы и дьяконы маломочны и грамоте ненавычны и к учению косны, по которым служебникам старым многие лета училися, а служили с великою нуждею <…> Нам чернецом косным и непреимчивым сколько ни учиться, а не навыкнуть»; цит. по [2, с. 171] — это, конечно, отчасти притворство, попытка оправдать отвержение монастырем новых книг, не назвав при этом главных причин — несогласия с реформами и ненависти лично к Никону — , но лишь отчасти; в то же время это и правда.
Вышеупомянутую разноголосицу в русском богослужении в результате книжных и обрядовых исправлений ярко описал в своей челобитной царю священник Никита Добрынин: «Во многих градех твоея благочестивый державы, наипаче же в селех, церкви Божий зело возмущены. Еже есмь много хождах и не обретох двух или трех церквей, чтобы в них единочинно действовали и пели, но во всех разнствие и великий раздор. В той церкви по книгам Никоновым служат и поют, а в иной по старым. И где <…> два или трое священников литоргию Божию служат, и действуют по разным служебникам. А иные точию возгласы по новым возглашают и всяко пестрят. Наипаче же в просформисании священнодействуют <…> семо и овамо. Овии от них по старине Агнец Божий прободают, инии же по Никонову толкованию, в другую страну, и богородичну часть с девятью частьми полагают. А прочий <священники> части выимают и полагают, что и сказать неведомо как: овии от них треугольно части выимают, инии же щиплят копием и части все смешивают в груду. К тому и диаконы со иереи не согласуются: он священнодействует по новому, а другий по старому. Инии же священники, против 52-й главы никоницкия книги велят диаконам агнец выимати. И о том в смятении все. Такожде и певцы меж собою в несогласии: на клиросе поют тако, а на другом инако. И во многих церквах служат и поют ни по новым книгам, ни по старым. И Евангелие и Апостол и Паремии чтут и стихиры кананархисают ни греческим ни словенским согласием, понеже старое истеряли, а новое не обрели. И священнотаинственная Божия служба и весь церковный чин мнется; одни служат и поют тако, инии же инако; или ныне служат тако, наутрие инако. И указуют на Никоновы печатные книги и на разные непостоянные указы. <…> И во всем, великий государь, в христоименитой вере благочестиваго твоего государства раскол и непостоянство. И оттого, великий государь, много христианских душ, простой чади, малодушных людей погибает, еже во отчаяние впали и к церквам Божиим пооскуду учали ходить, а инии и не ходят, и отцов духовных учали не иметь. <…> Богомольцы твои, свя-тителие Христовы, меж собою одеждою разделились: ови от них носят латынские рясы и новопокройный клобук на колпашных камилавках, инии же, боясь суда Божия, старины держатся. Такоже и черные власти и весь священнический чин одеждами разделилися ж: овии священники и дьяконы ходят в однорядках и скуфьях, инии же по иноземски в ляцких рясах и в римских и в колпашных камилавках. А иные, якож просты людины, просто волосы и шапку с соболем с заломы носят. А иноки не по иноческому чину, но по ляцки без манатей, в одних рясах аки в жидовских кафтанах и римских рогатых клобуках. В том странном одеянии неведомо, кое поп, кое чернец, или певчий дьяк, или римлянин, или лях, или жидовин»; цит. по [2, с. 172–173].
Еще резче порицает новый внешний вид духовенства соловецкая челобитная: «Попы мiрские, яко Никонова предания ревнители, нарицаемии никониане, ходят по римски без скуфей оброслыми головами и волосы распускав по глазам, аки паны или опальные тюремные сидельцы, а иные носят вместо скуфей колпаки черные и шапки кумыцкие и платье все нерусское же. А чернцы ходят в церковь Божию и по торгам без манатей, безобразно и безчинно, аки иноземцы или кабацкие пропойцы <…>»; цит. по [2, с. 173].
Начали осуществляться великие внешнеполитические планы царя Алексея Михайловича: в 1654 г. левобережная Украина в результате удачной войны против Польши соединилась с Великороссией в одно Русское государство. Но Малороссийская православная Церковь оставалась в юрисдикции Константинопольского патриарха и имела греческие богослужебные обряды, которые многие русские считали чужими и даже еретическими. В результате «присоединения Левобережной Украины, а также Киева <…> из украинских земель в Москву хлынула киевская православная ученость, а с нею при московском дворе утвердились и элементы культуры Нового времени. Так в стене, отделявшей Московское царство от Запада, была пробита непоправимая брешь. Новшества из-за рубежа подрывали основы традиционного уклада московской жизни» 1112, с 111]. Так, когда в Иверский на Валдае монастырь прибыли 30 иноков малороссов и иг. Дионисий, приглашенные патр. Никоном, все иноки великороссы ушли из монастыря. Выражая их общее мнение, казначей Нифонт писал Никону: «Священника у нас в монастыре нашея русския веры нету ни единаго, и нам помереть без покаяния»; цит. по [2, с. 174]. При таком (фактически, всенародном) неприятии греческих и малороссийских богослужебных чинов и текстов царь Алексей Михайлович, видя свои планы уже реализуемыми, решил не отступать и не смягчать нажим. 20.4.1666 он созвал русских архиереев на собор.
До открытия собора и без обсуждения между собой, каждый из 10 иерархов — предполагаемых участников (в том числе митрополит из Сербии Феодосии) — должен был письменно ответить лично царю (он «вызвал каждого из них к себе поодиночке» [25, с. 217]) на поставленные им вопросы:
1) Православны ли восточные патриархи?
2) Православны ли греческие книги, рукописные и печатные?
3) Правильно ли судил собор 1654 г.?
Эта анти-каноническая процедура дала желаемый результат: не зная мнений коллег, но зная мнение царя, все ответили утвердительно и, поэтому, стали участниками собора; желающих последовать за еп. Павлом Коломенским не нашлось. Такой ответ облегчался тем, что прямого осуждения русского обряда поставленные вопросы (требовавшие квалифицировать все греческие книги и все постановления собора 1654 г. заодно) не требовали. Имея в руках эти ответы, царь имел в руках и весь собор; возражения в его заседаниях были невозможны. Недостатком хирости царь Алексей Михайлович не страдал.
Он сам и начал собор речью в защиту новых книг; затем раскаялся в своем прежнем упорстве Александр еп. Вятский, отрекшись своих сомнений: «та вся моя сомнения весьма повергаю, отреваю и оплеваю»; цит. по [2, с. 175]. Это самоповергание и самооплевание, потребованное и полученное, чтобы подать «хороший» пример привезенным на собор главным оппозиционерам, далось еп. Александру, вероятно, нелегко. Но далось; пример был подан и, в сочетании с общим согласием всех русских архиереев, памятью об участи еп. Павла Коломенского и сведениями о все новых и новых казнях, убедил некоторых; раскаялись и примирились с собором иером. Григорий Неронов, соловецкий старец Герасим Фирсов, иг. Феоктист († в ноябре того же года), иноки Антоний Муромский и Ефрем Потемкин, архим. Никанор (притворно, чтобы уехать на Соловки) и несколько менее заметных лидеров оппозиции. Не были убеждены, не притворялись и не раскаивались протопопы Аввакум, Никита и Лазарь и дьякон Федор, причем последний, впервые в ходе реформ осмелился осудить царя, что следует счесть важной вехой в полемике. Когда допрашивавший его митр. Сарский и Подонский Павел сказал, что нет худа ни в старом, ни в новом обряде, но следует покориться царю и соблюсти церковное единство, Федор ответил: «Добро угождати Христу <…>, а не лица зрети тленнаго царя и похоти его утешать». Он явно был прав, и с такой правотой мог быть уверен в тяжелейшем приговоре суда. На 1-й вопрос он ответил так: «Нет, ибо содержат обливательное крещение»; цит. по [2, с. 176]. Возразить и на это было нечего, так как многие знали об исследованиях и отчетах Суханова и других подобных; да и без этих отчетов сведения об обливании у греков не могли не просочиться в Россию. Правота (по понятиям того времени) Федора была очевидна; поэтому без дальнейшей полемики собор постановил лишить сана и отлучить его, Аввакума и Никиту от Церкви «за хулы на исправленные книги и служащих по ним». Снятие сана и отлучение от Церкви совершилось принародно в Успенском соборе; Аввакум и Федор взаимно прокляли проклявших их епископов. Расстриженных заключили в цепях в подмосковный Николо-Угрешский монастырь. Вскоре Никита и Федор раскаялись (притворно) и им было обещано освобождение. Суд над Лазарем был отложен. После этого собора «в правящей иерархии все поняли, что дело не в древнем или новом благочестии, а в том, остаться ли на епископской кафедре без паствы, или пойти с паствой без кафедры, подобно Павлу Коломенскому» [31, с. 409].
