«Дароносимый» — неинтересно; все и так видят, что священник несет Христа в виде св. даров, и знают, что Он дается нам даром. Прихожане ведь помнят, сколько они заплатили за совершение литургии — 0 руб., 0 коп. Хотя такой текст возможен, и какой-либо ереси в нем нет, но он тривиален, совершенно не соответствует важности момента — переноса даров и не похож на обычные в греческом богослужении красивые аналогии.
Перевод «дориносима» лучше, конечно, чем до-никоновский (в сущности, неправильный и, можно даже сказать, вообще не перевод) «дароносима», но следовало бы полностью перевести греческое сложное выражение на русский и сказать просто: копьеносима. Это было бы точно, наглядно и понятно. «Дориносима» — полу-перевод и греко-русский гибрид-уродец; почему на нем остановились Епифаний и его помощники и зачем в русском тексте легко переводимое, но не переведенное греческое слово — совершенно непонятно.
Первые 6 примеров ухудшения текста я взял из [11, с. 39–41]. Автор [11] — Д.С.Варакин — известный старообрядческий начетчик и полемист, конечно, прекрасно знал о приведенных мной примерах улучшения — «Херувимской» и «Свете тихий», однако не привел их, не пытался представить их как ухудшения (что иногда делают, вполне безуспешно) и вообще о них не упомянул. Следовательно, он понимал, что это, действительно, улучшения, и упоминать (тем более, цитировать) их ему — по долгу службы старообрядческому полемисту, то есть писателю тенденциозному — незачем.
Таких изменений — улучшающих или ухудшающих русский текст — очень немного; кроме них в богослужебные книги было внесено множество изменений, безразличных для содержания; например, вместо «дети» — поставлено «отроцы», вместо «гробным» — «сущим во гробех», изменен порядок слов, и т. п. Священник Никита Добрынин составил перечень всех «Никоновых» изменений текстов и обрядов;- он занял более 200 страниц! Фактически эти изменения были совершенно бесполезны и даже, отчасти, вредны, так как большинство русских пели и читали богослужебные тексты по памяти, и им пришлось почти каждый тропарь и стихиру переучивать, что неизбежно должно было привести и привело к страшной разноголосице в русских церквях. Целью подобных изменений было, вероятно, доказать необходимость огромной и дорогостоящей работы — изъятия из обращения старых (до-никоновских) книг, содержащих якобы такое множество ошибок, и замены их новыми. Изъять же старые книги из обращения было нужно, чтобы стереть их из памяти. Кроме того, «исправление» такого множества «ошибок» демонстрировало квалификацию, трудолюбие, дотошность и — главное — нужность России греков-правщиков.
Следует также отметить, что некоторые песнопения, в старых книгах переведенные излишне буквально, так что трудно-понятны человеку, не знающему греческой грамматики, в новых еще более буквальны и уже совершенно непонятны; а вот бы где блеснуть пониманием языков Никоновым переводчикам! — например, ирмос 9-й песни 2-го канона Рождеству Христову. Вообще, почти все новые переводы буквальнее старых, теснее привязаны к греческому тексту; в них меньше гибкости и свободы владения русским языком; в результате они менее понятны и менее красивы, так сказать, более неповоротливы и неуклюжи, что видно, в частности, по вышеприведенным примерам ухудшения.
«Нельзя сказать, чтобы литературное достоинство переводов Епифания <Славинецкого> могло привлекать к ним много читателей. Переводчик, большой буквалист, хотел переводить как можно ближе к подлиннику и, вместо того, чтобы передать смысл подлинника оборотами, свойственными языку, на который переводится, он кует произвольно славянские слова на греческий лад, дает славянской речи греческую конструкцию, вообще слог его переводов тяжел, темен, иногда непонятен. В самом его переводе богослужебных книг также встречаются тяжелые и неудобопонятные обороты. <…> В виде образчика переводов выпишем, напр., объяснение, что такое икона: "Всяка икона изъявительна есть и показательна, яко что глаголю, понеже человек ниже виднаго, нагое имать знание телом покоренней души, ниже по нем будущих, ниже местом разстоящих и отсутствующих, яко местом и летом списанный к наставлению знания и явление и народствование сокровенных примыслися икона всяко же к пользе и благодеянию и спасению, яко да столпствуем и являемым вещем раззнаем сокровенная" и пр.» [113, с. 390–391].
Не обошлось и без грамматических ошибок (возможно, в результате того же буквализма перевода), некоторые из которых можно было, при желании, считать ересью, что и сделал в своей челобитной 1662 г. инок Савватий. Он отметил, например, что слова «Отче Слове» без союза «и» или запятой есть слияние ипостасей, и т. п.
«Память», опубликованную перед Великим постом 1653 г., можно считать началом раскола. Агитация против «Никоновых» реформ началась сразу после издания «Памяти»; после удаления Никона с патриаршей кафедры, его противники усилили ее. Аввакум и Лазарь в Сибири, Неронов в Вологде и Спасо-Каменном монастыре, Епифаний, Досифей и Корнилий на Севере и их многочисленные последователи по всей России имели много слушателей, сторонников и преданных учеников.
Несколько челобитных от вождей оппозиции было подано царю в 1663 г. Эти челобитные имели между собой много общего (хотя писались в разных концах России), и очень характерны для раннего старообрядчества. Их авторы не просили царя о себе, но только о Церкви; считали подачу челобитной своим христианским и пастырским долгом; не ждали земных наград, но уповали на небесные; верили в конечную победу истины; опасались, не пришло ли время Антихриста; видели «латинство» во многих церковных новшествах; обвиняли учителей-греков, и особенно Арсения; отмечали несогласие новопечатных книг между собой и бесцельность многих «исправлений», внесенных, следовательно, в богослужебные тексты только чтобы их как-нибудь изменить; видели признак царства Антихриста в «насильстве» над Церковью. В этих челобитных появилось название «никониане» — сторонники «Никоновых» нововведений — в противоположность «христианам», не пошедшим за Никоном, но оставшимся со Христом.
До знаменитого собора 1666–1667 гг. жизнь вождей раннего старообрядчества складывалась так:
Неронов (сам родившийся в 1591 г. под Вологдой) при попустительстве монастырского начальства и стражи писал и пересылал свои письма царю, царице и прот. Стефану Вонифатьеву. В этих письмах замечательны его настойчиво повторяющиеся требования созвать собор не только из епископов, но и из священников и благочестивых и грамотных мiрян; по его мнению, только такой собор будет беспристрастным и независимым, сможет обоснованно решить вопрос о богослужебной реформе и восстановит, без всякого произвола и жестокостей, старое русское благочестие. В том же 1653 г. Неронов был выслан на самый северный край русской земли — в Кандалакшский монастырь; писал в Москву и оттуда «за своею рукою тетрати», и вскоре бежал по морю в маленьком баркасе с тремя спутниками, «а все неискусны морскому плаванию». Беглецы избежали двух погонь, чудом спаслись от бури, высадились в устье Кеми и добрались до Соловецкого монастыря, уже тогда бывшего оплотом противников реформ. Вероятно, утвердив братию в их решимости, Неронов оттуда добрался с благословением соловецкого архим. Ильи до Москвы, многократно избежав ареста, приказы о котором были повсюду разосланы патр. Никоном. Какова повсеместная поддержка местного населения и какова крепость духа 62-летняго протопопа, измученного угрозами, проклятиями, избиениями, приковыванием цепью за шею и тряской в телеге, которую было приказано гнать как можно быстрее! В Москве Неронов жил (с ведома благоволившего ему лично царя) у своего друга — прот. Стефана Вонифатьева и 25.12.1656 постригся в «Переяславль-Залесском Троицком Даниловом монастыре» ([47, с. 292]) с именем Григорий. (Но: «постригся в Спасо-Евфимиевом монастыре <в Суздале>» [60, с. 51]). Спорил с патр. Никоном, затем подал царю Алексею Михайловичу челобитные о старой вере в 1660, 1664 (в ней просил милости для прот. Аввакума) и 1665 гг. В 1665 г. был сослан в цепях в Вологду, но в 1666 г. вернулся в Москву и служил в Иосифо-Волоколамском монастыре. К началу собора 1666 г. подал челобитную против церковных новшеств, кончавшуюся словами: «А за имя великаго Бога и за государское величество аще и смерть приму, но не буду молчать».
Это — типичное для основателей старообрядчества выражение преданности царю, дожившей среди старообрядцев, несмотря ни на что, до 1917 г. Десятки тысяч их «приняли смерть за имя великого Бога и за государское величество, но не молчали» в 1918–1920 гг. на Дону, на Кубани, на Урале и за Байкалом в рядах белых казачьих войск.
О прот. Аввакуме нужно рассказать подробнее. Аввакум Петров, сын священника села Григорова Нижегородского уезда, родился 20.11.1620, женился в 1638 г. на 14-летней Анастасии Марковой, дочери местного кузнеца, дьякон с 1642 г., священник с 1644 г., протопоп Юрьевца-Повольского в 1652 г. В конце 1652 г. был вызван в Москву и служил в Казанском соборе, протежируемый его настоятелем — прот. Нероновым, после ареста которого 4.8.1653 возглавил оппозицию патр. Никону. 13.8 арестован и заключен в цепях в Андроников монастырь, 17.9 сослан с семьей в Тобольск. Там служил в кафедральном соборе, разрешение чего получил для него Симеон архиеп. сибирский. В конце июля 1655 г. выслан из Тобольска в Якутский острог с запрещением совершать богослужение; доехал до Енисейска и был там остановлен указом — ехать в Даурию с полком воеводы А.Ф.Пашкова; отряд вышел из Енисейска 18.7.1656. С 1.10 по 15.11 был заключен в холодную башню Братского острога; объяснить тот факт, что он остался там жив, а не замерз насмерть, можно только чудом. В мае 1657 г. отряд двинулся за Байкал по рекам Селенге и Хилку до озера Иргень, оттуда волоком до реки Ингоды, и по Ингоде и Шилке достиг в начале июля 1658 г. устья Нерчи. Весной 1661 г. по приказу из Москвы отправился в обратный путь с семьей и несколькими людьми через всю Сибирь, охваченную восстаниями коренных народов. Прибыл в Москву не позднее мая 1664 г. Почти 11 лет провел в Сибири Аввакум, в невероятных лишениях и голоде, от которого умерли два его сына, среди бесчисленных опасностей от врагов (которых он легко наживал своей строгостью и неуступчивостью), властей, диких и враждебных инородцев, зверей (см., например, потрясающее описание нападения стаи волков на караван ссыльных в [37, с. 116–118]) и холода. В Москву он вернулся героем и исповедником за правду; развился и его талант проповедника, судя по его литературным произведениям — редкостный. По пути в Москву он «по всем городам и селам, в церквах и на торгах кричал» о правоте «старой веры» и лжи «Никоновых новин». Во всех невыносимых, казалось, обстоятельствах его неизменно поддерживала жена — женщина удивительной твердости и преданности.
