Бесспорный факт – Александра I всегда очень тяготили «тильзитские оковы», чем дальше, тем труднее ему было придерживаться союзнических договоренностей. Да и при проведении реальной политики имелось слишком много точек, где пересекались в то время интересы России и Франции: Балканы, Польша, германские государства – ведь в последних проживало слишком много родственников русского царя, а сам он являлся главой Ольденбургского дома (герцогство Ольденбургское было присоединено к Французской империи в нарушение Тильзитского договора). Постоянным раздражающим фактором оставались внешнеполитические шаги Наполеона, многие из которых были откровенно и прямо нацелены против России. С нашей точки зрения, если верить в существование геополитического фактора, то в 1807–1812 гг. он как раз был направлен против русско‑французского союза, так как сфера влияния империи Наполеона через сателлитов с 1807 г. напрямую соприкасалась с русскими границами, и Франция к 1812 г. стала представлять уже прямую угрозу не только интересам, но и территориальной целостности России.
В этот период перед русской дипломатией стояли очень сложные задачи. Ведь на карте континентальной Европы тогда можно было отыскать лишь несколько независимых и не находившихся под полным французским контролем государств: Швеция, Дания, Пруссия, Австрия, Турция; остальные – в той или иной степени оказались подконтрольными или подчиненными наполеоновскому диктату. В этой комбинации Россия не могла реально рассчитывать на их помощь, каждое из этих государств исходило из собственных возможностей и думало лишь о своих интересах. Хотя Пруссии и Австрии делались предложения о совместном выступлении против Франции, но они предпочли в этой ситуации в конечном счете присоединиться к Наполеону. Справедливости ради укажем, что, к примеру, еще в ноябре 1811 г. маршал Л.Н. Даву представил Наполеону план войны с Пруссией. Французские части должны были вторгнуться в Пруссию под вымышленным предлогом, что три русские дивизии уже перешли прусские границы. Также планировалось сфабриковать в четырех экземплярах подложный договор между французским послом в Берлине А.Э.Ш. Сен‑Марсаном и прусским канцлером К.А. Гарденбергом для предъявления комендантам прусских крепостей, чтобы побудить их сдать французам (196) .
Трудно точно сказать, почему французский император решился включить в 1812 г. в состав Великой армии австрийский и прусский воинские контингенты со своим командованием. Возможно, что он преследовал сразу несколько целей. По дипломатическим соображениям для него было важно использовать бывших русских союзников, тем самым он показывал России, что ей уже не на кого и не на что рассчитывать – вся континентальная Европа идет походом на Россию, даже бывшие друзья. 2 (15) августа 1811 г. в разговоре с русским послом Куракиным Наполеон говорил: «Пруссия не забыла, что вы взяли у нее Белосток, а Австрия помнит, что для округления границ вы охотно отрезали у нее несколько округов Галиции» (197) . Французскому императору было важно окончательно рассорить Пруссию и Австрию с Россией, запачкать их русской кровью, так чтобы они уже никогда в будущем не создали коалиции против него. Возможно, он также полагал, что таким образом страхует свои тылы – эти два корпуса становились заложниками верности к Наполеону их собственных монархов. Но размещение этих корпусов на флангах в 1812 г. явилось его крупной ошибкой, правда, это стало очевидным лишь в финале кампании, когда полная победа русской армии была свершившимся фактом. Весь 1812 год пруссаки и австрийцы, хоть и без особого энтузиазма, но все же сражались с русскими войсками. Но под занавес кампании они (видимо, на правах еще не полностью забытых старых добрых союзников) начали вступать в переговоры с российским командованием и затем фактически оголили фланги спасавшейся бегством Великой армии.
В стратегическом плане положение России облегчалось также тем, что на другом конце Европы существовала неизлечимая для Наполеона «испанская язва». Фактически же в 1812 г. французская империя вынуждена была держать два фронта, значительный контингент наполеоновских войск продолжал воевать на Пиренейском полуострове с англичанами и восставшими испанцами (198) . Успехом же русской дипломатии стали договоренности о нейтралитете Турции (Бухарестский мирный договор) и союз со Швецией, хотя последняя в 1812 г. так и не приняла участия в боевых действиях. Что касается Швеции, то России, несомненно, повезло с Бернадоттом (явным противником Наполеона), или же российская дипломатия оказалась очень искусной и смогла подобрать ключи к шведскому наследному принцу. Во всяком случае негативные последствия для Швеции ее войны в 1808–1809 гг. с русскими (щекотливый вопрос отторжения Финляндии) никак не сказались для России в 1812 г. Русские же получили возможность без каких‑либо опасений перебросить из Финляндии войска в 1812 г. и усилить свою группировку на северо‑западном театре военных действий. По поводу мира с Турцией можно утверждать, что тогда Россия вынуждена была пожертвовать сербами, воевавшими до 1812 г. против турок вместе с русскими. Хотя восьмая статья Бухарестского договора гласила об автономии Сербии, турки ее сразу же нарушили и подвергли жестоким репрессиям сербов. Защитить же сербов от турецкого произвола до 1815 г. у России не было никакой возможности, поскольку ее вооруженные силы оказались полностью задействованы против наполеоновских войск. Важнейшим же последствием Бухарестского мирного договора стал переход в 1812 г. сил Молдавской армии на Украину и в Белоруссию, усилившую там во второй период войны южную группировку русских войск.
Сам Александр I проявлял большую дипломатическую активность, в первую очередь по отношению к Пруссии. После переговоров в 1811 г. в Царском Селе с начальником прусского Генерального штаба Г. Шарнгорстом (прибыл под чужим именем) даже был подготовлен проект военной конвенции (199) . Но она не обеспечивала безопасность Пруссии, и Фридрих‑Вильгельм III не ратифицировал предполагаемый договор. Можно, конечно, говорить в данном случае о прусском «эгоизме», но ясно, что уже в начале военных действий Пруссия, заключи она военный союз с Россией, как государство была бы стерта с географической карты французскими войсками (200) . В данном случае «эгоизм» был продиктован трезвым расчетом и интересами сохранения государственности, а пруссакам не оставалось иного выбора, как «под пушками корпуса Л.Н. Даву» выставить воинский контингент против России. Так же поступили и австрийцы, но отплатили примерно той же монетой, что и Россия в 1809 г. Их корпус не превышал 30 тыс. человек (а действия, обещали австрийские дипломаты, «по возможности будут ограниченны»), русско‑австрийская граница оставалась статичной и неприкосновенной для сторон, а правительства согласились даже поддерживать тайные контакты во время войны (201) . В сложившейся тогда ситуации это более или менее устраивало Россию. Весьма примечательно было то, что ни Пруссия, ни Австрия – не объявляли войну России (202) .
Война 1812 г. была превентивной?
Говоря о начале кампании 1812 г., часто возникает вопрос о превентивном характере войны Наполеона против России (203) . Мол, французский император очень не хотел этой войны, но вынужден был первым перейти границу в силу существования реальной русской угрозы. Сохранилось достаточно много высказываний самого французского полководца на этот счет. Например, в мае 1812 г. Наполеон в письме к русскому послу во Франции князю А.Б. Куракину, помимо многих обвинений и угроз в адрес Александра I и России, поместил следующую фразу: «Мне нужен покой, я не хочу войны; благо моих народов требует моих забот, поэтому я жажду спокойствия» (204) . Ранее он также прямо говорил Куракину: «Я не хочу воевать с вами, но вы сами вызываете меня» (205) . Графиня С. Шуазель‑Гуфье в своих воспоминаниях «процитировала» следующие слова Наполеона, сказанные якобы им в Вильно в начале кампании 1812 г.: «Я с сожалением начал эту войну, благодаря которой прольется много крови; император Александр, не соблюдавший условий Тильзитского трактата, принудил меня начать войну» (206) .
При желании перечень таких высказываний можно увеличить. Хотя подобная риторика очень напоминает неуклюжую хитрость волка из крыловской басни. Попробуем разобраться в этом моменте поподробнее. Необходимо заметить, что разведки сторон очень внимательно следили за передвижениями и концентрацией войск своего будущего противника. Например, сотрудник русской военной разведки поручик П.Х. Граббе, видевший все своими глазами, упоминая о концентрации сил Наполеона («Все дороги Германии покрылись войсками, со всех концов Европы к границам России направленными»), сделал заключение в своих воспоминаниях: «Не было нужды в тайне. Напротив, лучшим средством принудить Россию без борьбы покориться всем уничижительным условиям поработительного союза с Наполеоном казалось показать ей это неслыханное ополчение против нее всей Европы» (207) . При тогдашнем несовершенстве средств связи при передаче разведданных сведения поступали с некоторым опозданием, но тем не менее и Наполеон, и русское командование приблизительно представляли себе общую ситуацию с войсками противника на тот или иной момент (208) . Три русские армии к началу войны на западной границе имели в своих рядах 200–220 тыс. человек. У Наполеона только в первом эшелоне было сосредоточено 450 тыс., а во втором – более 150 тыс. бойцов. Какой военный специалист поверит, что такие силы были собраны французским полководцем для обороны? Такая мощнейшая (беспрецедентная по тем временам) группировка сил не могла быть собрана за несколько дней, ее создание требовало колоссальных организационных и финансовых издержек, и она явно предназначалась для ведения активных наступательных действий. Российские верхи отлично знали об этом, так как разведка работала неплохо. Поэтому вполне понятно, что Александр I в манифесте о рекрутском наборе 23 марта 1812 г. заявлял, готовясь к военным действиям: «Настоящее состояние дел в Европе требует решительных и твердых мер, неусыпного бодрствования и сильного ополчения, которое могло бы верным и надежным образом оградить Великую империю НАШУ от всех могущих против нее быть неприязненных покушений» (209) .
