А.И.Гучков, занимавшийся снабжением Белой армии, вел переговоры с правительствами Антанты с тем, чтобы они выделили войска для оккупации Украины, где находились большие склады с продовольствием и арсеналы с военным имуществом. Он негодовал на «государственный эгоизм стран Антанты», на то, что «союзники не склонны расходовать сколько-нибудь значительную живую силу на поход в Россию», в то время как только их помощь «в форме большой живой силы, брошенной на активную борьбу с большевиками, могла бы изменить это положение».
В мае 1919 г. Гучков вел в Париже переговоры с президентом Франции Раймоном Пуанкаре о расширении военной помощи белым, затем в Лондон, где его восхитил военный министр Черчилль. На совещании некоторые английские генералы предложили использовать против красных химическое оружие, на что Черчилль ответил: «Конечно, мне бы очень хотелось угостить большевиков газом, если мы можем себе это позволить». Это ему не позволили, но Гучков писал из Лондона Деникину:
По счастливой случайности во главе военного министерства в качестве военного министра стоит Уинстон Черчилль, вполне отдающий себе отчет в мировой опасности большевиков, понимающий ту роль, которую будет играть Англия в качестве единственной спасительницы России [7, с. 136].
Так что не будем строить иллюзий — сами организаторы Белого движения считали свою роль в Гражданской войне вспомогательной, а единственной возможной «спасительницей России» считали военную силу Антанты.
Но еще важнее, пожалуй, другое — вся «социальная база» Белого движения уповала именно на прямую поддержку Запада, на то, что именно он займется «обустройством» России. Белая армия рассматривалась лишь как передовой отряд крестового похода Запада против Советов. З.Н.Гиппиус записала в дневнике 2 сентября 1919 г.:
На Деникина, вероятно, почти никто не надеется, несмотря на его, казалось бы, колоссальные успехи, на все эти Харьковы, Орлы, на Мамонтова и т. д. Слишком мы здесь зрячи, слишком все знаем изнутри, чтобы не видеть, что ни к чему, кроме ухудшения нашего положения, не поведут наши «белые генералы», старые русские «остатки», — если они не будут честно и определенно поддержаны Европой.
При этом надо отметить, что как и царское правительство после революции 1905–1907 гг., так и вожди Белого движения после Гражданской войны, уже в эмиграции, не предполагали, в случае своей победы, идти на компромисс с трудящимися массами с тем, чтобы разрешить те противоречия, что привели к революции. На совещании в Париже 11 апреля 1922 г., где была сделана попытка объединить буржуазные организации в эмиграции, братья Рябушинские изложили свое видение будущей России, которая, по их мнению, будет стоять на трех основаниях — торгово-промышленном классе, армии и интеллигенции. Даже Гучков в письме Врангелю заметил: «…куда девались крестьяне, куда девались рабочие — неизвестно» [7, с. 142].
Можно даже сузить проблему и поставить вопрос о патриотизме белых так. Когда разгорелся конфликт «красного» и «белого» идеалов, то офицеры русской армии, принявшие активное участие в этом конфликте, разделились почти поровну. Половина пошла в Красную, а половина — в Белую армию. В Красной Армии стала служить и ровно половина генералов и офицеров Генерального штаба, цвет армии. Какие же есть основания сегодня считать, что государственным чувством руководствовались именно те, кто оказался с «белыми», а не генерал А.А.Брусилов или М.Д.Бонч-Бруе-вич? Ведь по этому критерию все говорит в пользу именно тех, кто стал служить Советской власти, а не эфемерным масонским «правительствам». В Красную Армию царские генералы и офицеры пошли служить почти исключительно не из идеологических, а из патриотических соображений, в партию вступило ничтожно малое их число. Приглашая их к строительству новой армии, Советская власть взяла обязательство «не посягать на их политические убеждения».
Сегодня тот, кто вершит свой маленький «суд истории», обязан учесть доводы тех, кто тогда сделал свой трудный выбор. Давайте прочитаем то воззвание «Ко всем бывшим офицерам, где бы они ни находились», с которым обратилась большая группа бывших генералов русской армии во главе с Брусиловым 30 мая 1920 г., когда сложилось угрожающее положение на польском фронте:
В этот критический исторический момент нашей народной жизни мы, ваши старые боевые товарищи, обращаемся к вашим чувствам любви и преданности к родине и взываем к вам с настоятельной просьбой забыть все обиды, кто бы и где бы их ни нанес, и добровольно идти с полным самоотвержением и охотой в Красную Армию и служить там не за страх, а за совесть, дабы своей честной службой, не жалея жизни, отстоять во что бы то ни стало дорогую нам Россию и не допустить ее расхищения, ибо в последнем случае она безвозвратно может пропасть, и тогда наши потомки будут нас справедливо проклинать и правильно обвинять за то, что мы из-за эгоистических чувств классовой борьбы не использовали своих боевых знаний и опыта, забыли свой родной русский народ и загубили свою матушку Россию.
Отвечая на обвинения «белых» однокашников, бывший начальник штаба верховного главнокомандующего генерал Бонч-Бруевич писал: «Суд истории обрушится не на нас, оставшихся в России и честно исполнявших свой долг, а на тех, кто препятствовал этому, забыв интересы своей Родины и пресмыкаясь перед иностранцами, явными врагами России в ее прошлом и будущем».
Да, сегодня суд Чубайса и всей его идеологической клики обрушился не на тех, кто в 1919 г. пресмыкался перед иностранцами, а на «оставшихся в России и честно исполнявших свой долг». Но это суд не истории, а тех, кто жиреет в момент Смуты.
При этом и белые офицеры, пошедшие в услужение Западу, и вся масса российской «белой кости», которая мечтала о приходе немцев или французов, прекрасно знали об отношении Запада к России. Никакого секрета это не составляло. Русофобия, сложившаяся как устойчивое культурное явление после победы России над Наполеоном, к началу XX века лишь усилилась. Даже Керенский, масон и западник, так начинал в эмиграции в 1942 г. свою рукопись «История России»:
С Россией считались в меру ее силы или бессилия. Но никогда равноправным членом в круг народов европейской высшей цивилизации не включали…. Нашей музыкой, литературой, искусством увлекались, заражались, но это были каким-то чудом взращенные экзотические цветы среди бурьяна азиатских степей [60].
Возьмем теперь случай посложнее — «Белую гвардию» (или, скорее, «Дни Турбиных») М.Булгакова. Прекрасная вещь, такая родная и близкая. Каких милых людей вышибла из колеи революция. Как спасителен дом Елены с кремовыми занавесками, поддержка людей своего круга. Многое говорит пьеса о русском человеке, недаром Сталин, как говорят, тринадцать раз ее смотрел. Но ведь это — о той же катастрофе 1918 года, пьеса полна важными общественными идеями. И вот уже тридцать лет братьев Турбиных и их друзей представляют нам как носителей русской офицерской чести, как тот тип людей, с которых надо брать пример в трудные моменты истории. Как это возможно?
Давайте же называть вещи своими именами. Перед нами «белая гвардия» — офицеры и юнкера, стреляющие из винтовок и пулеметов в неких «серых людей». Кому же служат эти русские офицеры и в кого стреляют? Они служат немцам и их марионетке-гетману. Что они защищают? Вот что:
И удары лейтенантских стеков по лицам, и шрапнельный беглый огонь по непокорным деревням, спины, исполосованные шомполами гетманских сердюков, и расписки на клочках бумаги почерком майоров и лейтенантов германской армии: «Выдать русской свинье за купленную у нее свинью 25 марок». Добродушный, презрительный хохоток над теми, кто приезжал с такой распискою в штаб германцев в Город.
Кто же те «серые» люди, в которых стреляли (и очень метко) белые офицеры, защищая гетмана и немцев и мечтая о вторжении в Россию французов и сенегальцев? Эти люди, в которых стреляли Турбины, — украинские и русские крестьяне и солдаты, доведенные господами до Гражданской войны. И вот эти-то офицеры даны нам как образец чести и патриотизма? Это — расщепление сознания. Заметим еще, что многие реплики, смягчающие образ «белогвардейцев», были вставлены в пьесу под давлением цензуры и репертуарного комитета.
Конечно, треть белых офицеров перешла в Красную Армию, но это у Булгакова — за сценой. Красная Армия — это уже «не дни Турбиных». Представляя нам «белую гвардию» как образец, никогда и не напирали на переход их в Красную Армию. Да и вспомним, с книгой в руках, почему Турбин распускает дивизион, почему тянется к красным Мышлаевский. Потому, что белые генералы продажны и потому, что сил у белых мало — не справиться с «мужичками».
