Туда же, в мастерскую, мы перенесли и горный лен, слюду и фарфоровую глину, и я намеревался употребить все эти полезные вещества сообразно их свойствам.
Предоставив в распоряжение хозяйки все съедобное, я трижды завернул молочайную камедь и, опасаясь, чтобы дети не вздумали полакомиться этим веществом, надписал на нем крупными буквами "яд".
Наконец, шкуры мускусовых крыс, или ондатр, связанные в пачки, я развесил под кровлей, на галерее, чтобы избавить семью от их запаха.
Все эти распоряжения заняли два дня, по истечении их я намеревался приняться за другие дела, которые, по моему мнению, не терпели отсрочки; засеять поле, приручить страуса и выделать медвежьи шкуры.
Землепашество было для нас делом вполне непривычным и потому трудным, и, несмотря на общую помощь, мне удалось вспахать, приблизительно, только треть десятины подле посаженных хозяйкой сахарных тростей. По этому случаю дети и я хорошо уразумели смысл слов Священного писания: "В поте лица твоего снедеши хлеб свой". Это вспаханное поле было засеяно на треть пшеницей, на треть кукурузой и на треть ячменем; кроме того, местами мы посеяли, как и прежде, другие роды зерен. По другую сторону ручья я отвел небольшой мыс под посадку картофеля и маниока, этих двух драгоценных для нас растений.
Так как мы посвящали земледелию ежедневно лишь около двух часов утром и столько же времени вечером, чтобы пользоваться прохладой, то промежутки мы могли употребить на другие занятия.
Например, мы пытались приручить Урагана, как мы назвали страуса. И я должен сознаться, что попытки наши долго не удавались. Мне пришлось прибегнуть даже к окуриванию табаком, оказавшемуся действительным в применении к Фрицеву орлу. Каждый раз страус приседал на землю, и дети садились на него верхом, чтобы приучить его к тяжести. В одурманенном состоянии, в которое повергал страуса табачный дым, птица не сопротивлялась; но, несмотря на наши ласки и приготовленную нами мягкую подстилку, несмотря на то, что мы ежедневно удлиняли веревку, чтобы страус мог пользоваться некоторой свободой, бедное животное не принимало никакой пищи, как бы решившись умереть с голоду, чтобы наказать нас за лишение его свободы, товарищей и степи. Страус робел до такой степени, что я стал беспокоиться насчет его жизни и раскаиваться в пленении его. К счастью, жене удалась однажды утром заставить страуса проглотить несколько катышей тертой кукурузы со свежим маслом. Эти катыши, должно быть, понравились нашему пленнику и с этого дня он ел все, что мы ему давали. Скоро мое снисхождение его возбудило в нас опасения иного рода: жена стала бояться, что, вследствие прожорливости нашего гостя, наши запасы истощатся слишком быстро. Вперемежку с кукурузой и желудями наш пленник угощался иногда и камешками, которые должны были еще убыстрять его пищеварение.
Когда силы страуса восстановились, приручение его совершилось само собой; по прошествии месяца он уже садился, вставал, поворачивал по воле седока и возил его на себе шагом, рысью и вскачь.
Я должен сознаться, что сильно затруднялся устроить для него верхнюю сбрую. Ему непременно нужно было изготовить уздечку; но видел ли кто уздечку для птичьего клюва? Я уже хотел было отказаться от попытки, когда вспомнил влияние, которое оказывала на страуса перемена света и тени, и придумал кожаный колпачок, сходный с колпачком, сделанным для Фрицева орла, только несколько длиннее, чтоб он закрывал и часть шеи, и снабженный с боков отверстиями, которые можно было бы по произволу открывать и закрывать. Когда я закрывал одно из отверстий, страус бежал по направлению, по которому проникал к нему свет; при закрытых отверстиях страус тотчас же останавливался; когда оба отверстия были открыты, он бежал прямо вперед.
Седло также потребовало большого искусства; но несмотря на затруднения в его изготовлении, я исполнил работу до того успешно, что на мысе Доброй Надежды, вероятно, получил бы от англичан привилегию на изготовление страусовых седел.
Когда сбруя была окончена, мы произвели полный опыт, и счастливый исход его весьма обрадовал нас. Хотя страус упрямился в упряжи, но под седлом не уступал хорошей верховой лошади. Например, расстояние между пещерой и Соколиным Гнездом он пробегал дважды в такое короткое время, в какое Фриц успел бы пробежать этот путь только в один конец. Эта быстрота страуса возбудила в детях некоторую зависть к Жаку, которому я присудил страуса, и они просили меня отменить мое решение. Но я настоял на нем, и Жак продолжал располагать страусом, - конечно, под условием, чтоб птица оставалась общей собственностью, на которую каждый из четырех мальчиков имел, в случае надобности, одинаковые права. Фриц, Эрнест и Франсуа утешались мыслью, что из яиц, лежавших в печи, вылупятся такие же верховые животные. Но надежда обманула их: вылупившиеся из яиц птицы были безобразны и, несмотря на самый внимательный уход за ними, в несколько дней издохли.
Одновременно с приручением страуса и другими мелкими работами я занимался еще выделкой медвежьих шкур. Я очистил их при помощи старого сабельного клинка; вместо дубильной коры я употребил скислый мед, а чтоб размягчить кожи, я натер их смесью жира и золы, которая и произвела желаемое действие.
Упомянув о медовом уксусе, я кстати замечу, что получив его совершенно случайно, я тем не менее признал в нем очень полезное вещество: разбавленный водой, он мог служить нам весьма освежающим напитком.
Двойной успех в качестве кожевника и медовара ободрил меня попытать свое искусство в шляпном мастерстве: мне хотелось изготовить маленькому Франсуа шляпу из меха мускусных крыс. Так как это мастерство совершенно не походило на наши прежние работы, то я и встретил некоторые затруднения. Однако я не унывал. После нескольких опытов мне удалось таки добыть войлочную массу. За недостатком другого красящего вещества я окрасил ее в приятный карминный цвет, при помощи кошенили, и пропитал массу жидкой резиной; затем, намазав пласт этой массы на приготовленную мною форму, я поставил ее на ночь в печь. На другое утро я имел удовольствие вынуть из печи и снять с болвана швейцарский берет красивого цвета, очень легкий и достаточно прочный. Жена, счастливая радостью, которую берет должен был доставить Франсуа, подбила шляпу шелковой тканью и украсила золотым позументом и страусовым пером. Франсуа был в восторге, а мне пришлось обещать остальным моим сыновьям изготовить им такие же береты, под условием, чтоб дети добыли необходимое количество меха, пятая часть которого должна была служить уплатой за выделку в пользу мою и жены.
XXXII
ВОЗВРАТ ДОЖДЛИВОГО ВРЕМЕНИ.
ГОНЧАРНОЕ РЕМЕСЛО. ПОСТРОЙКА ЧЕЛНА.
ПОЕЗДКА НА ОСТРОВ АКУЛЫ
Описанные мною работы заняли наше внимание до такой степени, что мы не заметили признаков приближения времени дождей. Мои успехи в скорняжничестве и изготовлении меда и шляп ободрили меня на опыт в гончарном мастерстве.
Мастерской послужила наша столовая, а станком пушечное колесо, глубоко посаженное на ось, к которой я приделал круг, вырезанный из доски. Для первого опыта я изготовил несколько чаш; ими я хотел заменить наши тыквенные чаши, в которых молоко скисало. Чтоб несколько украсить свой материал, я подбавил к глине небольшое количество слюды. Потом я отыскал в добыче с корабля ящик со стеклянными безделушками, принятыми на корабль для меновой торговли с дикарями. Выбрав несколько изделий из черного и желтого стекла, я истолок их в чрезвычайно мелкий порошок. Облепив им мои чаши, я подверг их обжиганию. После нескольких неудач, я изготовил таки несколько чаш, а потом и чайных чашек, сахарницу и шесть малых тарелок.
Рассказанное мною столь быстро потребовало, конечно, много времени, тем более, что для изготовления нескольких формочек мне пришлось вырезать их сперва из дерева, а потом отливать из гипса.
Мой запас глины истощился, и так как дождливая погода не позволяла возобновить его, то я, к удовольствию детей, принялся набивать кондора и грифа. Размягчив шкуры в теплой воде, я посыпал их изнутри молочайной камедью, в защиту от насекомых, и облек шкурами заранее приготовленные обрубки дерева в форме птичьего тела. Вместо шеи я вставил перья, обвитые хлопком. Крылья я прикрепил по их местам кусочками проволоки, а вместо глаз вставил четыре шарика из фарфоровой глины окрашенные и обожженные, и они придали головам чучел обычное выражение хищных птиц.
За этими работами последовали, конечно, другие, потому что время дождей держало нас взаперти, а мы должны были употребить на что-нибудь наши досуги. Мне не хотелось оставлять детей в бездействии, а однообразия длинных дней не могли устранить ни чтение, ни уроки, которые Эрнест давал маленькому Франсуа и которыми зачастую пользовался и Жак, ни мои рассказы из естественной истории, которые возбуждали тем живейшее любопытство, что наш остров предоставлял такое разнородное собрание образчиков животного, растительного и даже ископаемого царств, какое нам невозможно было отыскать в Европе. Найти общее занятие мне помог Фриц.
