Н-да, Ирина прекрасная хороша - подобрала букетик, все до единого цветочка разные. В чем же тут смысл? Она-то ведь отлично знает "законы перспективы". Какой тяжелый предстоит ему вечер!
- Друзья мои, - серьезно сказала Ирина, - Андрей Арсентьевич пришел усталый. Можно понять его: художник всегда работает и не работать не может, его мысль, его душу постоянно и неотступно теснят живые образы. Они неумолимы, от них на время можно отвернуться, отдохнуть, но совсем освободиться от них нельзя. Да и не надо. Тогда не станет художника. Но просто человеческое человеку ведь тоже иногда необходимо, даже художнику. Потому что иначе в художнике не станет человека. Давайте запретим сегодня разговоры о мастерстве Андрея Арсентьевича, о выставке его рисунков и картин. Пусть этот вечер будет отдыхом. Будем петь, читать стихи, танцевать, слушать музыку.
Она говорила, все время поглядывая на Андрея, говорила - он это чувствовал - с искренней заботой о нем. Но ее слова сейчас казались ему продолжением лекции, сухими формулировками, откуда-то заимствованными и обращенными не к отдельным людям, ее хорошим давним друзьям, собравшимся здесь, а к обширной безликой аудитории. Задуманный ради него Ириной спектакль не удавался с самого начала. Потому что без его игры, вернее, без подыгрывания другим ничего не получится.
И честнее всего было бы ему тут же извиниться и уйти. Но как? Ничего не объясняя? И тем самым нанося этим хорошим людям - хорошим же, конечно, очень хорошим! - жестокое оскорбление. А объяснить? Как? Все, начиная "от Адама"? Его даже Ирина и то не поняла, не понял до сих пор по-настоящему и сам Седельников. Разве поймут остальные? И лицо Андрея против воли становилось все более хмурым.
Надо было что-то решать. И немедленно. Потому что слова Ирины, обращенные ко всем, касались только его одного. Надо было... Но Андрей по-прежнему еще не знал, что он сейчас скажет. Непослушен был не только язык, нема, беспомощна была его мысль. Взглядом своим он был готов испепелить Ирину. И долгая пауза - в одну-две секунды - грозила стать взрывом.
Выручил Седельников.
- Ирина, ты всегда права, - сказал он, вступая в круг между Ириной и Андреем. - Но лучше бы без всяких предисловий. Свои же люди. А что касается Андрея, им незнакомого...
- Знакомого! - воскликнула Светлана. - Кто же не знает Андрея Арсентьевича!
- Исправляю. Что касается Светы, Нади и Зины, ему незнакомых, - да, да, еще и Виктора, - знакомство отлично состоялось бы и за столом, без всяких церемоний. Андрей, ты согласен?
Он не смог ответить, что не согласен.
А Светлана уже захлопала в ладоши, требуя внимания, и "вся из блесток и минут" устремилась к пианино. Взяла один аккорд, другой, помедлила и быстро заиграла какой-то веселый этюд. Остановилась, через плечо оглянулась на Андрея - не угадает ли он композитора? - не дождалась ответа и вновь опустила пальцы на клавиши.
- Брамс. Вариации, - теперь сама объявила она.
Потом были Григ, Шопен и Рахманинов. Потом, аккомпанируя самой себе, она спела жалостно и проникновенно "Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат...".
И вечер вступил в назначенное ему Ириной русло.
Стесняясь, с залитыми румянцем щеками, перебирая тонкими пальцами длинную снизку костяных белых бус, Надежда читала стихи. Свои:
Ищу порой я отраженье
Минувших дней, минувших лет,
Ищу в мгновенности движенья
Того, чему названья нет.
Ищу в далеких перевалах,
Которым недоступен свет,
Ищу на обомшелых скалах...
Ответа нет, ответа нет.
Брожу одна вдали от дому...
Не лучше ль жить без дум и бед,
Присущих страннику такому?
И отвечаю трижды: нет!
Пусть нелегки мои дороги,
Пусть скрыта мглой моя звезда.
Не будут судьи очень строги,
Когда скажу: я знаю мало,
Но я найду, что я искала.
Найду, найду. И навсегда!
Читала Тютчева, Баратынского, Фета, Есенина. Она очень красиво читала. С душой, слегка вздрагивающим, нервным голосом. Ей дружно аплодировали.
И каждый раз Надежда умоляла:
- Не надо, перестаньте. Я не артистка. Когда мне аплодируют, мне тяжело читать. С небес тогда я падаю на землю.
И Андрею подумалось: правильно. Но долго ли профессия врача, а затем различные житейские заботы позволят ей витать в небесах? Не слишком ли она отрывает себя от земли? Доверчивые глаза, тонкие пальцы. А жизнь временами сурова. "Брожу одна вдали от дому..." С чего бы такие мотивы? Ей будет нелегко. Она не Ольга.
Седельников между тем выбрал и поставил на диск патефона пластинку с модным "Офицерским вальсом".
- Потанцуем немножко. Не то я что-то грузнеть уже стал.
Тотчас образовались пары. Андрей не успел и слова вымолвить, сказать, что не танцует он, совсем не умеет, как возле него появилась Светлана. Почти силой заставила положить ей руку на талию и закружилась сама, закружила Андрея, ловко успевая убирать носочки лаковых туфель от тяжелой, неуклюжей поступи своего партнера.
- "Ночь коротка, спят облака. И лежит у меня на ладони незнакомая ваша рука", - подпевала она. И все теснее припадала к Андрею, дыша ему в лицо теплым запахом ландышей.
Ирина танцевала с мужем, а Зинаида с Надеждой. Виктор смирно сидел у стены.
- "...Ах, скажите мне слово, сам не знаю о чем..." - пропела Светлана. И шепотком: - Почему вы все время молчите? Я люблю, когда во время танцев мужчины разговаривают.
И Андрею захотелось ответить ей грубостью. Он, вероятно, это и сделал бы, но танец кончился, рука Светланы неохотно соскользнула с его плеча.
- К столу, к столу! - приглашала Ирина, позванивая ножом о фужеры.
Андрей облегченно вздохнул, заметив, что Ирина готовит ему место между собой и Зинаидой. Но Светлана рядом с Седельниковым оказалась как раз напротив него и то и дело теперь подавала ему глазами непонятные сигналы, словно они были с нею в давнем и тайном заговоре.
- Вы на каком фронте воевали, Андрей Арсентьевич? - вдруг спросила Зинаида, помогая ему положить на тарелку салат.
И отмахнула привычно прядь волос со лба. Андрей вблизи разглядел, что они у Зинаиды были не просто светлые, а с сединой. Но по годам она, конечно, была не старше его.
- На разных фронтах, - ответил Андрей. - Далек ведь путь до Берлина. А что, вы тоже воевали?
- Немного. И недолго, - сказала Зинаида. - А спросила я вас по нынешнему обычаю: искать друзей-однополчан. Хотя в прямом смысле однополчанами мы, конечно, быть и не могли.
- Зина - военный летчик, - вмешалась Ирина. - Из женского полка бомбардировочной авиации. Да на семнадцатом вылете оказалась подбитой. С падением на запятую врагом территорию.
- Ира, это не предмет для разговора, - остановила Зинаида. - Андрей Арсентьевич, вам можно пирожок с капустой положить?
- Ну если ты сама расскажешь, как обещала, так предмет, - настаивала Ирина. - Ты обещала?
- Да, обещала, но с оговоркой "когда-нибудь потом". И собственно, нет ничего особенного. Кто воевал, тот знает: чего-чего только на фронте не случается.
- Э нет, Зинуша, - подал голос Седельников, - такое, как у тебя, нечасто случается.
Светлана ревниво поморщилась, плечом навалилась на Седельникова. Сделала ручкой: вот еще о чем затеяли спор.
- Хотите, я новый анекдот расскажу? - заявила она. - Умрете со смеху. И притом совершенно стерильный. Надя подтвердить может.
- Ничего я не могу подтвердить, не знаю, о каком анекдоте речь идет, отозвалась Надежда. - Но знаешь, Света, тебе дежурство у автоклава я не доверила бы. Боюсь, и этот анекдот ты раньше положенного времени из него вынула. И зачем сбивать Зину?
- Пожалуйста! - вспыхнула Светлана. И сердито надула подкрашенные губки. - Она же сама отказалась!
- Тогда по праву старшего я беру слово, - сказал Седельников, легонько отстраняя Светлану. - Андрей, ты читал "Трех мушкетеров"? Ты веришь, скажем, в д'Артаньяна? В его способность из любой драки выходить невредимым? Так наша Зина как раз такой д'Артаньян.
- Алексей Павлович, совсем не из любой, а только из одной драки, поправила Зинаида. - Собственно, в манере "Трех мушкетеров" настоящая драка у меня всего один раз и была.
- Короче... - начала Ирина.
- Короче всех тогда я сама расскажу, - перебила Зинаида. - Раз уж вынудили. Самолет наш врезался в лес и разбился. Я одна осталась жива. Слышу: немецкие голоса. Люди бегут. Ну я ползком, ползком туда, где тихо. Скрылась. А далеко ли до линии фронта и в какой стороне он от меня, представления не имею. Ночью по звездам направление определила. А нога левая непослушна. Опять больше ползу, чем иду.
- Сильный ушиб, - вставила Надежда.
- На вторые сутки к утру добралась. А линия фронта - это линия фронта. Щелочку в ней непросто сыскать. Меня же как дважды два обнаружить могут. Станет светло - и конец. Пошла на прорыв. Себе сказала: на смерть. Потому что выбора все равно нет.
- А оружия при ней всего пистолет и кинжал! - выкрикнул Виктор. - И позиции немецкие не в одну же ниточку.
