Так что читатели моих предыдущих книг, аудитория теле– и радиопередач подтвердят, что эпитет «азиатская армия» мною здесь применён без малейшей мысли унизить азиатскую часть нашего евразийского союза. Походу монголов до Северной Италии, униженным письмам германского императора монгольскому хану, зарождению некоей европейской «монголофобии», «татарофобии» я тоже уделил место в книге «Большой Подлог, или Краткий курс фальсификации истории» (2010).
Но миссия России не ограничивалась завоеванием первенства в Улусе Джучиевом, и, начиная с Ивана III, европейские контакты принесли на Русь новые технологии.
Об удивительном факте – появлении в Европе «нового военного строя» , по итоговой важности даже превосходящего появление огнестрельного оружия (и об этом будет сказано), в России узнали во время второй половины царствования Ивана Грозного. И с тех пор модернизация армии стала практически главной целью, порой почти наваждением русских правительств. Иностранные наёмники в русской армии, начиная примерно со времён Бориса Годунова, – не выдумка русофобов. Их выучка, боеспособность поражали россиян, вызывали желание освоить этот пресловутый «новый строй».
В чём его суть? Самая поверхностная ошибка – списывать превосходство европейской армии над азиатскими на техническое превосходство в вооружении. Предлагаю взглянуть на проблему глазами Николая Спафария, русского посланника в Китае 1670-х годов. В его книге «Какая природа китайцов и каковы природные их обычаи и к чему наипаче склонны» ( 1678) есть и историческая база с времён Аристотеля и современный взгляд:
«Что в древнихъ книгахъ писалъ Аристотель про асиадцкихъ народовъ, что асиадцкие разумнее суть европейскихъ народовъ, а европейские народы в воинскихъ дълехъ гораздо храбръйшии суть нежели асиадцкие. Также нынъть же суть ръчи и про китайцов, который есть народ асиадцкой, мочно нам говорити, потому что в дълехъ воинскихъ китайцы пред ними, пред европейскими, будто жены противо мужей. А что в разумъ гораздо превосходятъ, потому что зъловостроумны…»
Глава 17. Европа-Азия (необходимая предыстория)
Первое достоверно описанное столкновение европейской и азиатской армий – знаменитый Марафон, ясное утро европейской цивилизации. Держа в руках практически одно и то же оружие , 11 000 греков побеждают 60 000 персов.
А, например, самый знаменитый из учеников Аристотеля (процитированного русским послом Спафарием в объяснение главной черты всех европейско-азиатских войн) закрепил пропорцию: при Иссе Александр Македонский с 35 000 армией громит Дария с 120 000 армией (причём уже тогда выявлена тенденция: лучше всех в персидском войске воюют греческие наёмники-гоплиты). Ну а в знаменитой битве при Гавгамелах 47 тысячам греко-македонцев Александра противостояла персидская армия, количеством… уже уходящая к азиатской неопределённости, почти к абсурду. Автор самой подробной античной истории «Поход Александра» Арриан насчитывал у Дария миллион человек пехоты, 40 000 – конницы, 200 колесниц, 15 слонов. Однако цифра 500 000 признаётся большей частью историков, этой цифрой хвастался (!) и сам несчастный Дарий…
Но график результатов европейско-азиатского военного противостояния – отнюдь не прямая линия. Перевес, достигнутый греческой, римской цивилизациями значительно сократился к моменту кризиса античности. Средневековье фиксирует лишь минимальный рост этой искомой удельной боеспособности, от почти полного равенства в период Крестовых походов до небольшого преимущества к периоду примерно до битвы при Лепанто 1571 года (разгром турок).
Затем дисциплина и технологичность выводят Европу в отрыв. Порох, как известно, изобрели китайцы. Что они использовали его лишь на развлечения (фейерверки) – популярное заблуждение. В китайских, а затем и монгольских армиях применяли самые настоящие гранаты, огневые копья (ружья). Даже боевые ракеты. Но усовершенствовать, стандартизировать, поставить производство огнестрельного оружия на поток, переработать тактические построения с учётом его использования и, главное, обучить, довести до автоматизма его применение значительными воинскими массами – вот европейский подход. Доведение до результата.
Мне, давнему евразийцу, конечно, хотелось бы поподробнее остановиться на одном важном исключении – на монголах Чингисхана, тоже, подобно европейцам, воевавших не числом, а умением и с боями дошедших аж до Кремоны (Северная Италия). Но… Яса Чингисхана (Библия, Конституция и Воинский устав монголов) работала, оставалась действенной лишь небольшой временной отрезок. Далее, начиная с XV века, о боевом поведении и монголов, и всех их военных наследников, татар, русских, турок, было сделано точное наблюдение: азиатская битва – это грозный первый наскок, с криком и мыслью, адресованной врагу «Бегите, или мы побежим!»
Да, русский боевой клич «Ура!», перешедший из монгольского «Хурра!», в определённое время перестал быть безоговорочно победным кличем. Как и всё военное наследие Чингисхана. Что уж тут скрывать: «сдувшаяся», снова забившаяся на окраине Китая Монголия – это НЕ империя Чингиса, покорителя Евразии. Преемственность её и, главное, её части – Улуса Джучиева – нам исторически чрезвычайно важна, это и есть легитимное обоснование российского владения Поволжьем, Уралом Сибирью, т. е. собственно этим Улусом. Но и отрицать полный военно-политический его крах при Чингисидах – глупость и обессмысливание самой сути истории.
Которая, в общем, проста: новая столица Улуса, бывшая его периферия Москва, вобрав важные элементы европейской (в том числе военной) культуры, подхватила падающее знамя Чингисидов…
Особо подчеркну, речь идёт не о каком-либо антропологическом европейском преимуществе. Более того, именно из Египетской кампании Наполеон вынес одно важное наблюдение, опровергающее любые расистские построения. Все прочие его, Наполеона, военные кампании были сугубо европейскими, и соответствующие его высказывания, афоризмы заслонили это, по-моему, недооцененное, раскрывающее суть европейско-азиатского состязания.
Предыстория. За время Египетского похода (1799–1801) в штабе накопилась изрядная боевая статистика – от генеральных сражений до стычек и городских драк. Вот как её суммирует Наполеон:
Один француз в изолированной схватке почти всегда проигрывал одному мамелюку. Пятеро французов – пяти мамелюкам – никогда.
20 французов (взвод) – легко побеждали 40–60 мамелюков.
100 французов (рота) – всегда побеждала 500–600 мамелюков.
Французский полк (1,5–2 тысячи) – побеждал 7–8000 мамелюков.
Ну и, наконец, вся наполеоновская армия, например, в Битве при пирамидах 1799 года – 20 000 французов громят 60 000 мамелюков. Пропорция потерь в том бою была тоже вполне европейско-азиатская – 300 против 10 000.
Надо только понять суть этой лестницы сопоставлений. В основании – «отдельно взятый» мамелюк, дальний социальный родственник янычара и, подобно ему, с детства обученный стрелять, махать ятаганом, скакать на лошади. Вся его жизнь – боевая, но практикуется только индивидуальная тренировка. А француз – ремесленник, крестьянский сын, бродяга, городской пролетарий, выпивоха, гуляка, в общем, санкюлот, составивший французскую армию, про которого написано порядочно.
Взяли в руки оружие и стали в строй они, санкюлоты, в среднем 20–25 лет от роду, когда их визави мамелюки уже лет 10–15 отмахали саблями. Дальше – организация, дисциплина, тактика – тот самый победительный «новый строй» (ставший со второй половины XVI века главной целью русского правительства). И результат.
Необходимо уже перейти к собственно российским подробностям, но вся громада просмотренной мной антипетровской литературы заставляет остановиться, дать ещё один пример. Критиковали Петра славянофилы, с противоположных исходных позиций критиковала «школа Покровского», а сегодня – Солоневич и Буровский (повторю, что названы двое наиболее популярных из числа нескольких десятков писателей. Количество и «качество» шлейфа авторов, влачащихся за ними, поражает).
И только в промежутке между этими волнами советская послевоенная историография успела сказать о главном. Когда Покровский уже был свергнут, Карамзин, Соловьёв, Ключевский официально ещё не «реабилитированы», но самое суровое и здравое слово было донесено и до наших советских школьных программ: дореформенная Россия вполне могла потерять государственную независимость. Представляю, что сейчас этот довод всё труднее и труднее донести до сознания. Но именно эта угроза и дала Петру столь гигантский запас согласия общества на его реформы.
