Резолюция эта достигала трех целей: она определяла Временное Правительство (якобы от имени Совета) как «контрреволюционное», она лишала его власти над гарнизоном и она давала возможность ВРК осуществить захват власти под предлогом защиты революции. Это было объявлением войны.
* * *
22 октября, узнав о попытке ВРК взять на себя командование гарнизоном, Штаб округа предъявил Совету ультиматум: если он не отменит своих распоряжений, будут приняты «решительные меры»175. Желая выиграть время, большевики «в принципе» приняли ультиматум и, не прекращая действий, связанных с осуществлением переворота, предложили начать переговоры176. В тот же день между Штабом и ВРК было достигнуто соглашение о создании «консультативного органа», который будет представлять Совет в Штабе округа. 23 октября в Штаб была направлена делегация ВРК, официально — для переговоров, но в действительности — для «рекогносцировки»177. Действия эти привели к желаемому результату, то есть удержали правительство от ареста Военно-революционного комитета. В ночь с 23-го на 24 октября кабинет министров (который со времени выступления Корнилова вел призрачное существование) отдал распоряжение о закрытии двух ведущих большевистских газет и, для сохранения равновесия, — соответствующего числа правых газет, включая «Живое слово», опубликовавшее в июле информацию о контактах Ленина с немцами. Для охраны стратегических пунктов, в том числе Зимнего дворца, были посланы войска. Но когда Керенский потребовал полномочий для ареста ВРК, его убедили не делать этого, поскольку между ВРК и Штабом идут переговоры для уяснения расхождений в позициях178.
Керенский сильно недооценивал угрозу, исходившую от большевиков. Он не только не боялся большевистского путча, но даже надеялся на него, полагая, что его подавление позволит отделаться от большевиков раз и навсегда. В середине октября военное командование неоднократно докладывало ему, что большевики явно готовят вооруженное восстание. Вместе с тем министра-председателя уверяли, что с этим восстанием можно будет без труда справиться, так как «подавляющее большинство» гарнизона настроено против переворота179. Доверяя этим оценкам, в которых оппозиция гарнизона планам большевиков ошибочно отождествлялась с его готовностью поддержать правительство, Керенский успокаивал коллег и иностранных посланников. В.Д.Набоков вспоминает, как он сказал, что «готов молиться о начале восстания», ибо располагает достаточными силами, чтобы его сокрушить180. Британскому послу Джорджу Бьюкенену он не раз говорил: «Я хочу только, чтобы они [большевики] высунулись, и тогда я с ними разделаюсь»181.
Однако самонадеянность Керенского перед лицом ясно различимой угрозы объяснялась не только его переоценкой собственных сил: ключом к его поведению, как и к действиям всего небольшевистского левого крыла, был страх перед «контрреволюцией», владевший ими на протяжении 1917 года. Обвинив в измене Корнилова и других генералов и попросив у Совета помощи в борьбе с ними, Керенский в глазах кадровых офицеров уже ничем не отличался от большевиков. Поэтому после 27 августа всякая военная акция против большевиков закончилась бы его собственным падением. Сознавая это, Керенский слишком долго колебался, прежде чем предложить союз военным. Военный министр генерал А.И.Верховский сказал Бьюкенену уже после переворота: «Керенский не хотел, чтобы казаки сами подавили восстание, так как это означало бы конец революции»182. Два смертельных врага, «Февраль» и «Октябрь», были, таким образом, скованы между собой общим страхом. Единственной надеждой Керенского и его единомышленников было то, что у большевиков в последний момент сдадут нервы и они отступят, как отступили в июле. П.И.Пальчинский, возглавлявший 24— 26 октября оборону Зимнего дворца, кратко записал во время осады (или сразу после нее) свои впечатления о действиях правительства: «Беспомощность Полковникова и отсутствие какого бы то ни было плана. Надежда, что безумный шаг не будет сделан. Незнание, что делать, если он все же будет»183. Не предпринималось никаких серьезных военных приготовлений, чтобы отвратить удар, который, как все знали, должен был обрушиться. Керенский впоследствии утверждал, что 24 октября он потребовал от командования прислать в подкрепление фронтовые части. Однако, как утверждают историки, он не отдавал таких приказаний до наступления ночи (с 24 до 25 октября), когда делать это было уже поздно, ибо переворот был завершен184. По оценке генерала Алексеева, в Петрограде в тот момент находилось 15 тыс. офицеров, и каждый третий из них был готов сражаться с большевиками. Но предложение Алексеева организовать их для сопротивления осталось без ответа, и пока осуществлялся захват города, офицеры либо молча наблюдали, не видя возможности что-либо предпринять, либо предавались кутежам и веселью185. Но самое удивительное, что нервный центр оборонной системы правительства, Штаб округа, расположенный в Инженерном (Михайловском) замке, стоял без охраны: любой прохожий мог зайти внутрь, не предъявляя документов186.
* * *
Завершающий этап большевистского переворота состоялся утром, во вторник, 24 октября, когда Штаб округа осуществил полумеры, предписанные правительством накануне ночью.
Ранним утром юнкера взяли под охрану ключевые объекты. Два или три отряда были посланы для защиты Зимнего дворца. К ним присоединились: так называемый Женский батальон смерти, состоявший из 140 добровольцев; некоторое количество казаков; отряд самокатчиков; сорок инвалидов под командованием офицера, имевшего протезы вместо обеих ног; несколько артиллерийских расчетов. Как ни странно, не было ни одного пулемета. Юнкера закрыли типографии «Рабочего пути» (переименованной «Правды») и «Солдата». Отключили идущие в Смольный телефонные линии. Отдали приказ поднять мосты над Невой, чтобы воспрепятствовать проникновению в центр города пробольшевистски настроенных рабочих и солдат. Штаб запретил войскам гарнизона выполнять какие-либо Распоряжения ВРК, а также приказал арестовать комиссаров ВРК, но это сделано не было187.
Эти приготовления вызвали в городе панику. К 14.30 большинство учреждений закрылись, люди поспешили домой, и улицы опустели.
Для большевиков все это было сигналом «контрреволюции», которого они ждали. Первым делом они занялись освобождением своих газет и успешно завершили эту операцию к 11 часам утра. Затем ВРК послал вооруженные отряды для захвата Центрального телеграфа и Российского телеграфного агентства. Телефонная связь со Смольным была восстановлена. Таким образом, первыми объектами, на которых заговорщики сосредоточили свои действия, были центры информации и линии коммуникации.
На протяжении всего этого дня применение силы потребовалось лишь однажды — когда отряды ВРК сводили мосты на Невой.
Вечером 24 октября, когда восстание вошло уже в окончательную и решающую фазу, ВРК выпустил заявление, что, несмотря на слухи, речь идет вовсе не о восстании, а о защите «интересов Петроградского гарнизона и демократии» от контрреволюции188.
Вероятно, введенный в заблуждение этой дезинформацией, Ленин, который оставался совершенно не в курсе событий, послал своим товарищам отчаянную записку, убеждая их начать то, что они и так уже делали:
«Я пишу эти строки вечером 24-го, положение донельзя критическое. Яснее ясного, что теперь, уже поистине, промедление в восстании смерти подобно.
Изо всех сил убеждаю товарищей, что теперь все висит на волоске, что на очереди стоят вопросы, которые не совещаниями решаются, не съездами (хотя бы даже съездами Советов), а исключительно народами, массой, борьбой вооруженных масс.
Буржуазный натиск корниловцев, удаление Верховского показывает, что ждать нельзя. Надо, во что бы то ни стало, сегодня вечером, сегодня ночью арестовать правительство, обезоружив (победив, если будут сопротивляться) юнкеров и т.д. <...>
Кто должен взять власть?
Это сейчас неважно: пусть ее возьмет Военно-революционный комитет «или другое учреждение» <...>
Взятие власти есть дело восстания; его политическая цель выяснится после взятия.
Было бы гибелью или формальностью ждать колеблющегося голосования 25 октября, народ вправе и обязан решать подобные вопросы не голосованиями, а силой». [Ленин. ПСС. Т. 34. С. 435—436. Верховский был смещен со своего министерского поста днем раньше (23 октября) за то, что на заседании кабинета требовал немедленного заключения мира (Социалистический вестник. 1921. 19 июня. № 10. С. 8).].
Поздним вечером Ленин пошел в Смольный. Он был сильно загримирован, пол-лица его скрывала повязка, словно он только что побывал у зубного врача. По пути его чуть не арестовал правительственный патруль, но он спасся, притворившись пьяным. В Смольном, не показываясь никому на глаза, он заперся в одной из комнат только с ближайшими соратниками. Троцкий вспоминает, что, услышав о продолжающихся переговорах со Штабом, Ленин испугался, но когда его заверили, что переговоры — это уловка, засиял от удовольствия: «Вот это хо-ро-о-шо-о-о, — нараспев, весело, с подъемом проговорил Ленин и стал шагать по комнате, возбужденно потирая руки. — Это оч-чень хорошо!» Военную хитрость Ильич любил вообще. Обмануть врага, оставить его в дураках — разве это не самое разлюбезное дело!»189 Ленин провел ночь, прикорнув на полу, пока Подвойский, Антонов-Овсеенко и друг Троцкого Г.И.Чудновский — под общей командой самого Троцкого — руководили операцией.
