Хозяйство и образ жизни элдормена или тэна воссоздавали в уменьшенном масштабе жизнь королевского двора. У знатных людей в разных частях страны были собственные владения и деревни, где жили зависимые крестьяне, свои герефы и небольшой круг слуг и приближенных. По законам Ине гезит, переселяясь с места на место, мог взять с собой герефу, кузнеца и няню [57] для своих детей {150}. У каждого керла был собственный дом, weorthing или flet {151}, с огородом или садом, участки земли на общих полях и соответствующая доля луга, леса и пустоши.
К концу IX века влияние и могущество знати резко возросли и, судя по всему, независимая деревенская община являлась скорее исключением, чем правилом. Однако некоторые старые установления, сохранившиеся в судебнике Ине, как он записан Альфредом, дошли до нас, возможно, из тех времен, когда ситуация была обратной. Беспечный керл, оставивший проход в изгороди, окружавшей его wearthing, не получал никакого возмещения за «вторжение» соседской домашней скотины. Ленивый керл, не построивший свою часть заграждения, защищавшего общий луг или поле, в результате чего те же животные съели сено или всходы, должен был возместить ущерб другим владельцам. Но здесь нет и намека на какого-либо «господина». Когда один керл одалживал упряжку быков у другого, опять-таки деревенская община следила за соблюдением условий договора {152}. Но во времена Альфреда эти древние нормы были уже пережитками прошлого.
Сумятица викингских нашествий и войн наряду с вынужденной продажей земель, ставившей бывшего собственника в положение экономической зависимости, привели к тому, что крестьянство утратило свой прежний статус, а власть тэнов укрепилась.
В законах Альфреда, в его литературных трудах и составленных им письменных документах нотки индивидуализма, различимые уже в эпоху Ине, звучат ясно и отчетливо. Предательство своего лорда считается величайшим грехом, который нельзя простить. Человек может не сражаться против лорда за собственных родичей, но обязан защитить его в опасности. Обязательства, однако, несли обе стороны. В обмен на службу зависимый человек получал защиту и покровительство. Лорд сражался за своих людей. Керл мог построить дом на земле лорда и с его помощью. «Людям, которые трудятся» отводилось место рядом с клириками и воинами: от каждой из этих групп в равной мере зависело благополучие страны.
Ассер, вероятно, слишком суров к уэссекцкой аристократии, когда обвиняет ее в суетности и своекорыстии и пишет, что знатные люди больше пеклись о своих собственных интересах, нежели об общем благе, а бедняки едва ли могли найти иного защитника кроме короля. Установление порядка пошло на пользу всему обществу, и все слои населения выиграли от того, что верховная власть стремилась положить конец воровству. Теперь, когда старая система родственных связей, поколебленная самим ходом времени, окончательно разрушилась под ударами данских войн, ответственность за порядок и спокойствие в королевстве легла на плечи тэнов.
Согласно установлениям Ине человек, который без позволения оставил своего господина и «ускользнул» в другой скир, должен вернуться и выплатить лорду шестьдесят шиллингов {153}. В законах Альфреда эта статья дополнена и переработана: человек, желающий перейти в зависимость к другому господину в новом месте {154}, может это сделать с позволения элдормена своего прежнего скира. Если он не получил такого позволения, его новый лорд должен выплатить королю штраф в сто двадцать шиллингов: половину в том скире, где переселенец жил прежде, половину — в том скире, где он живет теперь. В случае если человек на прежнем месте совершил какой-то проступок и скрывается от суда, господин, помимо ста двадцати шиллингов, выплачивает королю дополнительный штраф {155}.
Уже в ту далекую эпоху возможность самому выбирать повелителя, а не абсолютная независимость, стала считаться признаком свободы. Но те ограничения, которые накладывались на это право, вводились в интересах общества, и со времен Ине королевство существенно окрепло. Административная система стала более организованной и более гибкой, хотя позиции аристократии и должностных лиц также усилились. Альфред в завещании даровал своим людям право после его смерти выбрать себе господина не из королевской династии, но, чтобы гарантировать им эту привилегию, должен был заручиться согласием «западносаксонских уитэнов». В переводе «Монологов» Альфред пишет, что «под рукой Господа, доброго лорда, среди его праведных слуг, всякий беглец-грешник может найти спасение от жалкого и горестного служения дьяволу» {156}. Король был первым из земных лордов, и королевский двор служил образцом для всех других.
В сочинении Ассера нарисована яркая картина уэссекцкого двора: король — в окружении своих приближенных, чужестранцев, ученых, клириков, ремесленников, егерей и сокольничих; он задает вопросы, беседует, спорит и стремится от всех узнать что-либо новое, ибо столь же горячо желает учиться, как и учить. Ассер рассказывает также о дворцовой школе: она была создана, видимо, за несколько лет до того, как он писал свою книгу, поскольку младший сын Альфреда, Этельверд, учился в ней, в то время как Эдвард и Эльфтрют, старший сын и вторая дочь короля, воспитывались под присмотром нянек и наставников. Впрочем, и они имели знакомство со «свободными искусствами», в той мере, в какой его давало изучение псалмов, саксонских книг и саксонских песен. Средневековый обычай требовал, чтобы сыновья знатных людей получали воспитание и набирались опыта при королевском дворе, и мальчики, учившиеся вместе с маленьким Этельвердом, несомненно, принадлежали к этой категории.
Более практические занятия также не оставались без внимания. Ассер, будучи сам образованным человеком, с удовольствием рисует образ короля-ученого, размышляющего над рукописями в своих покоях, но он не преминул восславить Альфреда и как умелого охотника, любителя псовой и соколиной охоты, прекрасно разбиравшегося в гончих собаках и ловчих птицах и державшего особых людей, которые присматривали за его соколами (falconarios), ястребами (accipitrarios) и псами (canicularios). Охота была не просто пустой забавой: добытая таким образом дичь даже при королевском дворе составляла важную часть рациона. Юные аристократы непременно учились этому ремеслу, и Альфред отличался особым умением и опытом: по словам Ассера, «здесь никто не мог превзойти его, как и во всех других талантах, даруемых Господом, как мы не раз видели».
Альфред счел волкодавов подходящим подарком для архиепископа и ввел в свои законы статьи, касающиеся злобных собак {157}; любовь к охоте и естественной истории отразилась и в его литературных трудах. «Разве ты везешь гончих своих и силки в море, когда идешь охотиться?» — спрашивает он устами Мудрости у Боэция. И отвечает сам себе: «Я думаю, ты отправляешься с ними в холмы и леса» {158}.
Норвежские и ирландские олени были ему столь же любопытны, как слоны, львы и тигры античных авторов, а также «зверь, по-нашему зовущийся рысь [lox]», о котором философ Аристотель писал, что он видит сквозь деревья и даже сквозь камни. Альфред отличался наблюдательностью, свойственной истинным любителям природы, и часто использовал знакомые образы в своих переводах. Страшный треск ствола, падающего, когда люди меньше всего этого ожидают; свиньи, убегающие от чистого озерца, чтобы валяться в грязной луже; смена времен года, поднимающиеся всходы и распускающиеся деревья, очарование звездной ночи, приливы и отливы — все отзывалось в его душе и было исполнено для него высшего смысла. Он дополняет хвалебную песнь Мудрости своей собственной песней:
