[политическим комиссарам. — Л. Б.] нельзя допускать пощады и учитывать принципы международного права. Они представляют опасность для войск и для быстрого умиро-творения завоеванных областей.
2. Политические комиссары являются виновниками варварских азиатских методов борьбы. С ними нужно расправляться быстро и безо всякого. Если их захваты-вают в бою или при оказании сопротивления, то их немед-ленно следует уничтожить при помощи оружия»[285].
Еще одна директива (от 16 мая 1941 года) узаконивала драконовские меры по отношению к советскому населению. Все лица, заподозренные во «враждебных» действиях, должны были подвергаться репрессиям на месте. «Там, где будет упущено время для подобных мероприятий или где они сразу окажутся невозможными, заподозренные элементы должны быть немедленно доставлены офицеру. Последний решает, должны ли они быть расстреляны»[286].
Наконец, директива от 16 сентября предусматривала установление террористического режима под предлогом борьбы с партизанами. «Чтобы в корне задушить недовольство, необходимо по первому поводу незамедлитель-но принять наиболее жесткие меры, чтобы утвердить ав-торитет оккупационных властей... При этом следует иметь в виду, что человеческая жизнь в странах, которых это касается, абсолютно ничего не стоит и что устрашающее воздействие возможно лишь путем применения необычайной жестокости»[287].
В развитие этих директив генерал-фельдмаршал Эрих фон Манштейн приказывал своим войскам принимать беспощадные меры против «большевистских подстрекателей, партизан, саботажников и евреев»[288] Такие же приказы издавали фон Рундштедт, фон Лееб, Рейхенау, Буш. А 7 декабря 1941 года Кейтелем был издан приказ «Мрак и туман», разрешивший тайную депортацию гражданских лиц — участников Сопротивления с оккупированных территорий в Германию для расправы с ними в концлагерях[289].
К чему была такая длинная вереница приказов и распоряжений? Особенность нацистского режима уничтожения состояла в том, что гитлеровцы всегда искали законообразного оправдания для своих преступлений. Им не-достаточно было убить человека. Для убийства им нужно было соответствующее распоряжение, и тогда убийство совершалось с легкой душой. Уже после войны мы услыхали истинно классическое определение подобного метода. На одном из судов, состоявшихся в 1966 году, свидетелем выступал Ганс Глобке — бывший высший чиновник министерства внутренних дел при Гитлере и статс-секретарь при Аденауэре. Его спросили, как он мог составить комментарий к столь преступному документу, каким являлись антисемитские «Нюрнбергские законы»? Глобке ответил: да, он понимал преступный смысл законов. Но, видите ли, ему хотелось внести «порядок в произвол...»[290].
О, этот педантичный порядок! Мы с ним познакомились в 1941 году, в годы оккупации Советского Союза. Советские люди поняли, как именно Гитлер рассчитывал «окончательно разрешить конфликт между двумя противоположными политическими системами». Смысл гитлеровской «идеологии войны» был предельно прост: он означал физическое истребление идейных противников.
Рассказ Вадима Быкадорова
Архивы третьего рейха оставили человечеству в необычном изобилии документы двоякого рода: документы войны и документы варварства. Подчас их трудно отделить друг от друга, но есть и разница. Военные документы понятны лишь узкому кругу специалистов, документы же нацистского варварства постижимы для каждого. Мы за эти годы узнали многое: дневники Ганса Франка и освенцимского коменданта Рудольфа Гесса, записки лагерных врачей и воспоминания узников. Поэтому автор находился в некотором затруднении, выбирая документы для этого раздела книги. Что может быть страшнее, чем то, что мы уже узнали о крематориях Освенцима, бараках Бухенвальда, расстрелах в таганрогском рву?
Но, как я уже заметил раньше, есть нечто более страшное, чем вышеперечисленные экстраординарные злодеяния. Это — ординарные злодеяния. Я пришел к этому выводу, когда в моем московском кабинете появился немолодой человек, назвавшийся Вадимом Федоровичем Быкадоровым, инженером из Харькова. В свое время Быкадоров был узником одного из филиалов Бухенвальда — лагеря «Дора», располагавшегося близ Нордхаузепа. Нет, в его судьбе не было ничего необычайного, да и вспоминал о ней Быкадоров без большой охоты. Но вот его рассказ, из которого, как говорит русская поговорка, слов не выкинешь, а за каждым из этих слов — судьбы человеческие. Быкадоров сам писал рассказ о лагере. Я не редактировал этот текст и привожу его здесь в том виде, в каком он был предоставлен мне его автором.
«В годы Великой Отечественной войны я не смог эвакуироваться и в июне 1942 года был насильственно забран из г. Харькова в Германию на крупную железнодорожную станцию Зельце близ г. Ганновер. Там меня без суда и следствия и даже без наличия каких-либо доказательств вины — только по одному подозрению в подрывной деятельности против рейха — заключили в концентрационный лагерь. Из группы товарищей харьковчан, арестованных вместе со мной, ни один не вернулся на Родину.
Всего с 1943 по 1945 год мне пришлось побывать более чем в десяти тюрьмах и гестаповских застенках, в штрафном лагере и четырех концентрационных лагерях. Я перенес ужасную зиму 1943/44 года в концлагере Нойенгамме, известном умерщвлением советских военнопленных газом «циклон-Б», потоплением узников на корабле «Кап-Аркона» и другими зверствами. Дважды под различными фамилиями побывал в концлагере Бухенвальд. Бежал из филиала этого лагеря (Лангенштайн близ Хальберштадта). Был пойман и после ряда тюрем, повторного побега, штрафного лагеря Шпергау (г. Мерзебург, зд «Лейна-Верке») был снова отправлен в Бухенвальд. Здесь лишь благодаря случайности и помощи товарищей не был опознан и попал в лагерь «Дора».
Период истории лагеря с августа 1943 по май 1944 года я знаю только по рассказам очевидцев. Однако знаю его довольно хорошо, так как интересовался этим еще в лагере, да и позже по крупицам собирал материалы, чтобы когда-нибудь написать об этом людям. Хотя я и не был очевидцем данных событий, однако за подлинность их ручаюсь и могу подтвердить под любой присягой, так как мертвые не лгут.
Первый транспорт прибыл в «Дору» в августе 1943 года. Вслед за ним стали прибывать десятки новых. Комендант Бухенвальда беспрекословно выполнял директиву Берлина об обеспечении концерна «Миттельбау» («Миттельдойче баугемайншафт», генеральный директор Рикге, директор завода Зовацкий). В результате такого темпа ь сентябре месяце в лагере насчитывалось уже 3 тысячи человек, в ноябре — 9 тысяч, а к январю 1944 года эта цифра возросла до 12 тысяч.
С первых же дней пребывания в «Доре» узники почувствовали всю невыносимость жизненных условий в новом лагере. Но основным бичом были, конечно, нечеловеческие условия труда. Прежде в этом месте производились разработки известняка. В течение ряда лет сквозь гору был пробит полукилометровой туннель с несколькими десятками перпендикулярных выработок. В самый короткий срок здесь должны были быть выполнены работы по расширению существующих штолен и превращению их в производственные цехи, пригодные для изготовления реактивного оружия.
В начальный период существования лагеря никто не думал строить бараки для заключенных под землей. Работы на поверхности ограничивались лишь выгрузкой вагонов и строительством жилья для эсэсовцев. Занимались этим несколько «ауссенкоманд». Единственным достоинством этих команд была возможность дышать свежим, неотравленным воздухом.
Все остальные заключенные работали не менее чем по 12 — 14 часов под землей в самых ужасных условиях. Грузили камни, возили вагонетки, бетонировали полы и т. п. Особенно трудной и вредной была работа в глухих забоях на проходке новых штолен. Такие участки имелись в наиболее отдаленной от входа части подземного лабиринта, а именно: в юго-восточной части туннеля «А — Дора», где в то время еще не было выхода на поверхность. Здесь царил ужасный хаос. Рытвины с застоявшейся водой, каменные бугры, груды породы, песка, щебня, строительного мусора. Основные инструменты рабочих — кирка, лопата, носилки и тачка. Пыль и газы от частых взрывов были здесь настолько густы, что в нескольких шагах все предметы скрывались в пелене тумана даже при свете мощных прожекторов. Слабые вентиляторы, стоявшие в десятке метров от забоя, ничего не давали, лишь разгоняя отравленный воздух несколько дальше по подземелью.
Приближение зимы обострило проблему жилья. И вот по решению коменданта лагеря и директора Зовацкого узники были переведены под землю, где «жилплощади» в это время было еще более чем достаточно. Переход под землю вполне устраивал руководителей лагеря: решались сразу проблемы жилья, отопления (в туннеле было хотя и сыро, но не очень холодно), зимней одежды и даже охраны лагеря.
