- Это будет по совести, - подхватил Суханов.
- Да это ж грабеж! - крикнул Матвей Никитич.
- По справедливости, господин Буянов, по справедливости! Еще раз напоминаю: рассчитайтесь по рыбным делам. Если не сделаете этого, то ваша тухлая рыба всплывет наверх. А может быть, и того хуже...
Василий говорил негромко, по с твердой, беспощадной прямотой. Смешно было видеть, как Буянов лихорадочно расстегнул воротник рубахи и вытащил золотой крест. Прижимая его к круглому животу, он приглушенно сказал:
- Последний крест хотите снять, сымайте! Все отдам, все!
Василий резко поднялся со стула, кивнув Суханову. Вместе они направились к выходу. Продолжать разговор с охмелевшим Буяновым было бесполезно. На другой день они уехали на Синий Шихан. Часа за четыре до их отъезда проспавшийся Буянов, проклиная "мошенников", согласился на их условия.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Прожив две недели в Зарецке, Дмитрий Степанов и Марфа собрались в Петербург. Авдей Иннокентьевич торопил их с отъездом.
После свадьбы Марфа от кучера узнала, куда отлучался отец во время их свадьбы.
Когда Авдей Иннокентьевич приехал с Кочкарского прииска в Зарецк, Марфа спросила его:
- Вы, говорят, папаша, жениться собираетесь, да еще на бывшей Митиной невесте... Может, это неправда?
- Тебе что... сорока на хвосте принесла? - Авдей Иннокентьевич решил отделаться шуточками, но Марфа была дочь своего отца и умела быть упрямой.
- Слыхала... Может быть, боишься правду сказать?
- Ну, а ежели правда, тогда что?
- Ежели сраму не боишься, тогда ничего, - опустив голову, сказала Марфа. - Только знай, что признавать я ее не буду.
- Ах, как испугала! Может, и меня признавать не захочешь?
- Я этого не говорю.
- Вот что, дочь моя, - немного помолчав, продолжал Авдей Иннокентьевич. - Ты ломоть отрезанный. У тебя есть муж, за ним и присматривай, а уж о себе я сам позабочусь. Поезжайте в Питер, да не мешкайте.
- Гонишь?
- Как хочешь... Оставайся... Только я советую. Да смотри, мужу не проболтайся. Скажу тебе одно, но ты меня вряд ли поймешь. Я тебя растил и мачехи в дом не привел. Молодость свою ногами топтал, тебя жалел; а сам черт знает чем услаждался. Хочу на старости лет гнездо иметь свое... Доменов говорил отрывисто, путано, но дочь отлично понимала его. Не будь Олимпиада бывшей невестой ее мужа, Марфа бы и слова не сказала отцу.
- Женись на ком хочешь, только не на ней, - заявила она резко.
- За мужа не бойся. У меня не забалуется. Да и тебя он любит. Как телок за твоей юбкой ходит. Кончим разговор, поздно... - Авдей Иннокентьевич махнул рукой, пошел из комнаты и уже на пороге добавил: Поезжайте-ка лучше в Питер да погуляйте, а там и я вслед прикачу...
- Один?
- Говорю, смирись! Поздно! Она уже мне жена. Я еще неделю тому назад обвенчался и на Кочкарский прииск ее увез, а ты хлопочешь.
Доменов рассмеялся и вышел.
- Не верю! - крикнула Марфа.
- Верь! - Доменов вернулся, подбоченившись, лихо прошелся по комнате, притопывая ногами и подпевая: - Ах, он, сукин сын, кочкаровский мужик, к молодой жене под крылышко бежит; он бежит и приговаривает, балалаечку настраивает!..
- Ты, отец, с ума сошел?
- Есть отчего, дочь моя! - Авдей Иннокентьевич растопырил руки. Есть!.. Поезжайте в Шиханскую, там вам расскажут.
Окончательно поссорившись с отцом, Марфа решила ехать в Шиханскую. Дорогой рассказала обо всем мужу, тот тоже не поверил. Однако по приезде в станицу все подтвердилось.
- Это не тесть, а всем чертям батька. Ну и шут с ними, Марфа моя нисколько не хуже, а может, и получше, - сказал Митька брату Ивану.
- Нашел с кем равнять, - упрекнул его брат. - Ты тестю лишний раз в ноги поклонись за дочь, такая павлиночка - заглядение...
После замужества Марфа еще больше похорошела. Она поразительно быстро приучила мужа спать на разных кроватях, долго валяться в постели, пить по утрам кофе и пользоваться салфетками.
Временно они поселились в пустующей половине печенеговского дома. Комнаты были отремонтированы, оклеены новыми дорогими обоями и обставлены с такой невиданной в станице роскошью, что люди диву давались.
Гости у молодоженов не переводились. Сюда, как мухи на мед, слеталось почти все чиновное начальство из уезда. Заезжали на прииск и путешественники, купцы, коммерсанты, казачьи офицеры, новые служащие прииска, привезенные и рекомендованные Шпаком. Пили и ели сколько влезет. Петр Эммануилович Шпак юлой вертелся около Марфы, подстерегал каждое ее желание. Тут он преследовал свои далекие цели...
Веселье шло беспрерывно. Иван Александрович Степанов приходил каждый день; подкручивая рыжие усики, перехватывал многозначительную улыбку Зинаиды Петровны и упоенно похохатывал в укромном уголочке. Иногда она присаживалась рядом с ним, обдавала его запахом умопомрачительных духов, от которых казак задыхался и пьянел. Хмельной и веселый, он приносил этот запах домой. Вытягиваясь рядом с женой на мягкой перине, блаженно улыбался. Аришка не давала ему заснуть; бесцеремонно толкая его в бок, спрашивала:
- Где был до этих пор?
- Где был, там нету, - поворачиваясь на другой бок, отвечал Иван.
- Опять у той Зинаидки. Вот повадился каждый день... Тошно смотреть, как она в своих зеленых штанах задом виляет. Срам!
- Отстань, дуреха необразованная, - вяло огрызался Иван.
- А вот и не отстану! Каждый день туда рыскает и пьяный является. Сам тоже халаты завел. Нальет зенки-то, напялит на себя татарский балахон и ходит вроде муллы. Вот посмотришь, чует мое сердце, затянет она тебя в татарскую веру!
- Ну што ты будешь делать! - волчком поворачиваясь на постели, возмущался Иван. - Сто раз тебе говорил: русская она, понимаешь, русская!
- То-то и видно, - презрительно говорила Аришка, - щеголяет в махометанских штанах... Все говорят, что она из Туретчины приехала, а там у какого-то Рахмет-паши в наложницах была. Она тебя подстерегает! Думаешь, ты ей нужен, образина рыжая? Как бы не так! Денежки наши, вот что ей надо. А сношенька тоже там прижилась; где уж нам с ней из одной чашки щи хлебать. Она образованная... А та змея-офицерша всех околдовала. Так и знай: ошпарю ее кипятком, дай только правду узнать про ваши шашни... Али научу холостежь за четверть водки, чтобы ворота дегтем вымазали, и твое имечко ночью на тех воротах сама выведу. Пусть полюбуются люди добрые на нового богача.
От таких речей Иван мгновенно вскакивал. Сжимая кулаки, говорил:
- Ты меня, Орина, не позорь! Побью!
- Все равно опозорю... Да и сношка-то не видит, что Митька каждый день, как зюзя...
Сноху Аришка невзлюбила за то, что та хорошо, со вкусом одевалась и умела держать себя на людях. Она была со всеми ровна и ласкова. Аришке казалось, что Марфа делает это нарочно, в пику ей. К Ивану, как к старшему брату мужа, Марфа относилась с почтительным уважением. Ивану это очень нравилось. Покоренный ее вниманием, он по-своему полюбил сноху, приносил ей иногда мелкие подарки и, сравнивая Марфу со своей женой, завидовал брату.
А Митька был действительно счастлив. Угарная страсть к Олимпиаде как-то выветрилась сама по себе, забылась. Вставали они с женой поздно, ложились спать глубокой ночью.
- Я еще никогда так не уставала, - падая на взбитую постель, говорила Марфа и раскидывала руки. По белой подушке рассыпались ее каштановые волосы, с кровати небрежно свисала рука.
Дмитрий не мог оторвать глаз от лица жены, горевшего усталым, нездоровым румянцем.
- Вот и отдохни, - тихо говорил он, склоняя голову рядом с ее теплым плечом.
Счастлив был Дмитрий Степанов, очень счастлив, но иногда вдруг забирался под сердце какой-то маленький паучок и начинал пощипывать, вызывая нудную и непонятную боль во всем теле. Может, оттого, что не любил молодой казак, когда кто-нибудь вольно шутил с его Марфушей, нехорошим взглядом следил за каждым ее движением... А тут еще Зинаида Петровна велела ей сшить платье с открытой грудью. Вот еще выдумали моду, даже ему, мужу, глядеть стеснительно. Сегодня этот казачий хорунжий Гурьев разговаривал с Марфушей, а сам глаза за пазуху пялил. Потом схватил руку и давай целовать... Митьке хотелось запустить в него бутылкой, да Шпак удержал. Этот везде поспевает. Все гости какие-то срамные. Напьются и начинают плести всякую околесицу, иное при женщинах и говорить-то стыдно, а они плетут, а потом Марфу расхваливают, воздушные поцелуи шлют, а у самих губы слюнявые, глядеть противно... Скорее бы уехать отсюда да Петербург посмотреть, там, наверное, люди совсем другие.
"Единственно хороший человек - это инженер Шпак, - продолжает размышлять Митька. - Для него моя жена просто хозяйка, и все, а шашни он завел с Зинаидой Петровной по старому знакомству... Умный, образованный. Дело как разворачивает! Машины выписал, новые шахты закладывает, знающих людей подбирает. Только вот Тарас Маркелович его не любит. Отчего?.."
- Марфуша, ты спишь?
- Засыпаю, Митя, - вяло пошевеливая рукой, томно отзывается Марфа.
