В среду 2-го октября многие квартиры были уже основательно разгромлены, много мебели превращено в щепки, многие вчерашние богачи оголели до нижнего белья. Но все это мне кажется ничтожной мелочью в сравнении с тем, что предстояло пережить нам впоследствии.
Было часов 8 вечера.
Тьма.
К дому подкатил автомобиль.
В нем помещалось человек 15 военных.
Ворота и двери парадных подъездов уже давно были выломаны и разбиты, так что автомобиль беспрепятственно въехал во двор. Военные, среди которых, судя по погонам, было несколько офицеров, рассеялись по еврейским квартирам.
Начался обычный грабеж.
Угрозы… выстрелы.
Недолго пришлось этой группе работать в нашем доме, уже не над чем было.
Собрались уходить
Один из солдат обратился к офицеру, руководившему всей этой операцией.
— Убивать нужно?
Последовал лаконический ответ:
— Обойдемся без того.
Но, о чем-то подумав, офицер прибавил:
— Подождите, сейчас двинем.
Он указал солдатам на двух молодых девушек.
— Посадить их в автомобиль.
Бросились матери на помощь.
Но не помогали их слезы.
Не тронули мольбы бившихся у ног разбойников девушек. Приказ офицера в русской военной форме царских времен был приведен в исполнение.
Девушек увезли.
На следующий день в конце Жилянской улицы был найден изуродованный до неузнаваемости труп одной из девушек.
Нос был совершенно отрезан.
На всем теле масса рубцов от шашек, на некоторых мускулах — следы человеческих зубов.
…Вернулась вторая…
Со страшно изменившимся, побледневшим, исцарапанным лицом… состарившаяся, сутулая… угрюмо молчаливая, с опущенным мутным взглядом поблекших очей. О том, что с нею произошло, каким образом она вырвалась, правда полуживой, из когтей зверей, — она не рассказывает, да и не хватает ни у кого жестокости ее о том расспрашивать.
…Лишь изредка выдают ее мрачную тайну нервные припадки…
Фабрикант К. жил по Крещатику в доме № 25.
Группа офицеров во главе со штабс-капитаном, в сопровождении нескольких солдат, явилась к К. с ордером от контрразведки на арест.
Встретившая их сестра его заявила:
— Брат мой болен.
Один из офицеров ответил, что против болезни у них есть прекраснейшее средство!
— 4 стены… и пуля.
Фабрикант был взят.
Его повезли с Крещатика на Фундуклеевскую улицу в помещение контрразведки. По дороге штабс-капитан говорил, что К. арестован по обвинению в коммунизме, и что из его квартиры стреляли в войска.
К. пожал плечами.
— Ведь я же фабрикант и капиталист, к тому же член партии народной свободы… я не могу сочувствовать коммунизму.
Офицер улыбнулся.
Когда же К. был уже приведен к дому, где помещается контрразведка, офицер совсем смягчился.
— У вас есть свидетели? — спросил он.
— Какие?
— Чтобы подтвердить вашу лояльность.
— Сколько угодно, только отведите меня в мою контору.
— Ну, идемте.
К. был препровожден с Фундуклеевской на Пушкинскую, где помещалась его контора. Он тотчас же вызвал многих жильцов дома, хорошо его знающих, и те подтвердили его полную лояльность.
Но господ офицеров это не удовлетворило.
— Все это для нас не убедительно.
— Так что же вы хотите?
— Мы арестуем вас.
Тотчас же К. был заперт в одной из комнат своей конторы, и к нему были приставлены 2 солдата. Все это время штабс-капитан суетился, кричал, распоряжался. В полном недоумении от всего происходящего, К., как коммерчески человек, начал уже смутно догадываться, к чему клонится вся эта упорная и неуклонная борьба с коммунизмом. Между тем, штабс-капитан, кончив свои хлопоты и распоряжения, всполошившие весь дом, вывел солдат из комнаты.
И остался наедине с К.
— Вы мне нравитесь, сударь, — обратился он к нему, — вы, я слышал, окончили Льежский Политехникум?
— Да.
— Вы инженер?
— Да.
Штабс-капитан сел и закурил.
— Я тоже был в Льеже.
Дальнейший разговор он продолжал по-французски.
— Вент е сен миль, — закончил он.
На этом и сошлись.
Инженер и не пробовал торговаться.
— Но здесь у меня нет этой суммы… и вообще ее у меня нет, придется искать.
У офицера заискрились глаза.
— Се клер, — засмеялся он, — поищем.
Офицеры, теперь уже без солдат, вышли с К. за поисками суммы. Подошли к одному дому, К. зашел в квартиру. Штабс-капитан остался ждать у подъезда.
К. вышел через несколько минут.
— Вот удалось собрать только 20 000,—сказал он, вручая деньги.
Штабс-капитан галантно раскланялся,
— Итак, 5.000 рублей за вами. Я зайду за ними завтра, часа в 3.
Сделал под козырек.
— Оревуар.
Назавтра в назначенный час он явился за деньгами…В городе в это время было уже объявлено об установившемся успокоении…
Либерман — известный миллионер.
Старик 65 лет, скупой, озлобленный, он жил в комнате по Мало-Васильковской улице. Там он скрывался в свое время от большевиков, а затем вообще от грабителей. Немногим, только в кругу близких, было известно местонахождение Либермана.
4-го октября, перед вечером, в квартиру постучали.
Потребовали немедленно открыть.
Вошли 2 офицера и штатский, назвавший себя агентом розыска.
— Что вам угодно? — спросила дочь Либермана, проживавшая вместе с ним.
— Здесь живет Рабинович, он коммунист, мы пришли его арестовать.
— Но здесь нет никакого Рабиновича, вы ошиблись.
— Мы имеем точные сведения.
— Если угодно, обыщите все помещение.
Но пришедшие, не приступая даже к обыску, обратились к Либерману:
— Потрудитесь следовать за нами.
— Я? — всколыхнулся старик, — но я не Рабинович.
— Мы это знаем.
— Моя фамилия Либерман.
— И это нам известно.
— Куда же вы хотите вести меня?
— В контрразведку.
— Но я же… я крупный сахарозаводчик… я известен многим… к коммунистам я не имею и не могу иметь отношения. Я сидел в чрезвычайке… пострадал от большевиков…
Офицеры только улыбались в ответ.
— Вы жид… этого достаточно.
Либерман был уведен.
Все хлопоты близких и родных по розыску местонахождения уведенного, были тщетны. В контрразведке не удивились исчезновению Либермана, но рекомендовали обратиться в уголовный розыск.
Там с улыбкой ответили:
— Здесь Либермана нет.
Через 2 дня в Анатомическом театре был найден труп Либермана, — как выяснилось, он был убит на углу Фундуклеевской и Нестеровской улиц выстрелом в висок.
В понедельник 7-го октября, когда уже казалось, что кровавые страсти в городе немного улеглись, и евреи, скрепя сердце, уязвленные вечным страхом, пугливо озираясь, стали показываться на улицах. Помощник контролера Комитета помощи пострадавшим от погромов, Бичуч, отправился на службу в канцелярию Комитета, помещавшуюся на Театральной площади в доме № 48. Работы в канцелярии было много, великое несчастье, поразившее город, требовало интенсивного напряженного труда.
Бичуч работал до 3-х часов.
После службы, захватив с собою пачку со счетами, он собрался уходить домой, как заместитель председателя предложил ему зайти к брату-врачу, состоящему на службе Комитета, и передать, чтобы на следующий день он зашел в Комитет.
Но Бичуч заколебался.
— Я боюсь ходить по улицам, — сказал он.
— Но ведь вы живете в двух шагах, по Пушкинской.
Бичуч все же просил освободить его.
— Дело в том, что два дня тому назад я был у себя на квартире ограблен и чуть не убит, и потому как-то особенно напуган.
Со службы он вышел вместе со своей невестой, молодой девушкой. На Рейтерской улице, уже недалеко от их квартиры, их обогнал извозчик с 3-мя военными. Судя по исправности и даже некоторому изяществу обмундирования их, — это были офицеры.
Проезжая, они взглянули Бичучу в лицо.
Тотчас остановили извозчика.
Один из них сказал:
— Жид, пойди сюда!
Побледневший Бичуч подошел.
— Садись, — приказал офицер.
Забрав его с собою на извозчике, они уехали.
Тщетно за ними бежала невеста.
Истерически рыдая и убиваясь, она молила их отпустить жениха ее, но они только с злорадной усмешкой оглядывались.
Она молила прохожих о помощи.
Обращалась к христианам.
Безучастно проходили они мимо.
А те, что заинтересовались необычным зрелищем, узнав, что речь идет о еврее, говорили с негодованием.
