В русском судопроизводстве киевского периода элемент индивидуальной воли тяжущихся сторон играл очень важную роль, в то время как судья ограничивался наблюдением над спором и уравниванием средств и возможностей спорящих. У процесса не было следственной системы.
Государственные власти не вмешивались в расследование того или иного случая до его слушания. Местная община оказывала поддержку истцу в тех случаях, когда ему трудно было установить личность ответчика. Каждый, потерявший что‐либо или ставший жертвой воровства, мог объявить об этом на рыночной площади города. Если пропавшее не обнаруживалось на протяжении трех дней, то любой, у кого обнаруживалось пропавшее по истечении этого срока, считался ответчиком. Если хозяин находил пропавшее в чьем‐либо доме, то владеющий этой вещью мог отказаться от обвинения в краже, утверждая, что честно купил ее у третьего лица. Однако он обязан был помогать хозяину в установлении личности продавца. Это осуществлялось посредством так называемого «свода», являвшегося важной чертой средневековой русской досудебной процедуры. Истец и ответчик вместе с достойными доверия гражданами шли к продавцу; если тот не мог объяснить, как ему досталась вещь, его признавали виновным, и он обязан был заплатить за нее. Если он настаивал на том, что честно получил эту вещь от еще одного человека, то все они шли к тому человеку, и так далее, пока не находили виновного. Однако если расследование приводило в другие города, ответчик мог идти только к третьему «своду»: эта третья сторона должна была заплатить убытки, а затем могла самостоятельно продолжать расследование.
Стороны на суде имели в своем распоряжении три способа доказательства: свидетели, обращение к Божьему суду и – для гражданских тяжб – акты, расписки и прочие документы.
1. Согласно «Русской правде», было два рода свидетелей: «видок» и свидетель, объявляющий, что все знает о настоящем деле, – «послух». Более поздние тексты ведут речь только о втором роде свидетелей.
2. В Средние века было несколько способов, посредством которых люди – как считалось не только на Руси – могли открыть Божью волю. Привычным путем приближения к Богу в судебной процедуре была клятва (по‐древнерусски – рота), которую давал один из участвующих в тяжбе или свидетель. Еще одним путем обращения к Божьему суду было тяжкое испытание: водой или железом. Клятвы, а также «суды Божьи» известны не только в русском, но также и в немецком праве. Вдобавок немецкое право в отдельных случаях предлагало судебный поединок. Такое установление не упоминается в «Русской правде». Оно составляло, однако, важную черту новгородского и псковского права в более поздний период. На русской почве оно впервые упоминается в договоре, заключенном между Смоленском и немецкими городами в 1229 г. Вероятно, это установление заимствовано из немецкого права. Судебный поединок вовсе не обязательно должен был заканчиваться смертью одного из соперников; как только один из них был сброшен на землю, он признавался побежденным.
3. Что касается актов и прочих документов, они считались абсолютно правомочными, только когда удостоверялись ответственными лицами. В Пскове образцы актов и прочих документов должны были заполняться в архивной конторе собора Святой Троицы.
Несколько слов следует добавить по поводу древнерусского уголовного права. В «Русской правде» зафиксирован переход от кровной мести к наказанию преступника. Наказание в период «Правды» состояло в наложении на преступника князем денежной суммы в виде штрафа. Примечательно, что «Правда» не приговаривает к смертной казни, а телесное наказание предлагает лишь один раз, и только для рабов. Вероятно, введение смертной казни в русское законодательство четырнадцатого века было результатом влияния, с одной стороны, немецкого права в Западной Руси и, с другой стороны, монгольского права в Восточной Руси.
11. Заключительные вопросы: о «политическом феодализме» в Киевской Руси
Мы уже приходили к заключению (см. Гл. VI, 12), что в Киевской Руси не было развитого феодализма в западном смысле этого слова, да и не могло быть, поскольку Русь в то время относилась к иной социополитической формации, представляющей собой торговый капитализм, частично базирующийся на рабстве.
Однако даже в киевский период на Руси были определенные элементы, которые можно назвать «экономическим феодализмом»; наиболее важным проявлением в этом смысле был рост поместий.
Теперь рассмотрим проблему «политического феодализма». Существовала ли тенденция со стороны верховной политической власти в Киевской Руси аннексировать земли, сохраняя за прежним владельцем титул и некоторые права? Существовала ли феодальная лестница правителей (сюзерен, вассалы, подвассалы)? Была ли взаимность в соглашениях между бóльшими и меньшими правителями?
Как мы знаем, русскую политическую историю киевского периода можно разделить на две части: период владычества киевского князя над всеми остальными и период разложения Киевского государства. В начале первого – чтобы быть более точным, в первой половине десятого века можно зафиксировать определенные черты политического феодализма в русской политической истории. Русско-византийские договоры 911 и 945 гг. были заключены с русской стороны от имени великого князя русских и всех «славных князей под его рукой». Некоторые из этих подчиненных князей, возможно, были племенными вождями, которые признали сначала Олега, а потом Игоря своими сюзеренами. Позднее власть местных князей ослабла, и со времени правления Владимира I мы не слышим об их существовании, за исключением наследников Владимира. Несомненно, первоначальные местные князья сошли с исторической сцены в процессе укрепления власти единого киевского князя.
Как мы знаем, Ярослав I перед смертью поделил княжескую власть между своими сыновьями, но он старался предотвратить полный распад державы, включив в свое «Завещание» принцип старшинства, которому должны были следовать его преемники. Это был в большей мере генеалогический, нежели феодальный принцип. Действительно, сначала вместо индивидуального главенства старшего брата был установлен триумвират трех старших братьев; но продлилось это недолго. Затем последовала попытка сохранить, по крайней мере, федеративное единство посредством периодических встреч главенствующих князей. Владимир Мономах, а затем его сын Мстислав были последними из киевских князей, которым удавалось поддерживать единство Киевской державы. После них Киевское государство рухнуло.
Вслед за его распадом некоторые местные князья, а особенно князья Суздаля и Галича, продолжали выдвигать свои претензии на общерусский сюзеренитет, но фактически в тот период любая попытка установить сюзерено-вассальные отношения между князьями могла повлиять на княжеские отношения только внутри отдельных ветвей семейства Рюрика или внутри отдельных княжеств. Тенденция заключалась в том, чтобы использовать семейные взаимоотношения для установления политического понятия о старшинстве среди князей. Так, князь Изяслав II сказал своему дяде Вячеславу, предоставляя ему киевский престол: «Ты мой отец; бери Киев и всю землю; имей все, что тебе любо, а мне дай отдых» (1150 г.).
В Северо-Восточной Руси – чтобы быть более точным, в Суздале – принцип сюзеренитета развился более полно. В 1171 г. Андрей Боголюбский, князь Владимиро-Суздальский, водворил в Киеве и близлежащих городах трех братьев Ростиславичей, понимая, что они будут следовать его политической линии. В 1174 г., не удовлетворенный их преданностью, он приказал им: «Поскольку вы не послушны моей воле, ты, Роман, убирайся из Киева; ты, Давыд, из Вышгорода; а ты, Мстислав, из Белгорода; идите все в Смоленск и делите эту землю, как захотите». Ростиславичи выразили резкий протест, жалуясь, что Андрей обращается к ним не как к независимым князьям, а так, будто они были его вассалами («подручниками»). Достаточно показательно, что брат Андрея и его наследник на владимиро-суздальском престоле Всеволод III принял титул великого князя. При таком положении дел мы обнаруживаем прибавление политических определений к генеалогическим. «Ты наш господин и отец», – так обращались князья Рязани к Всеволоду III в 1180 г. И даже князь Владимир II Галицкий писал ему: «Мой отец и господин, помоги мне удержать Галич, и я буду Божьим и твоим со всем Галичем, всегда послушным твоей воле». Можно вспомнить в связи с этим, что дед Владимира II Владимирко признал над собой господство византийского императора в качестве своего сюзерена. Это не означало в известном смысле введение принципа вассалитета в русскую политическую жизнь, но отделяло Галицкое княжество от русской конфедерации, по крайней мере – юридически.
В целом ясно, что с середины двенадцатого века принципы сюзеренитета и политического вассалитета доминировали как в Суздале, так и в Галиче. Здесь нам нужно согласиться, что межкняжеские отношения как в Восточной, так и в Западной Руси развивались в направлении установления феодальной лестницы правителей. Однако нет свидетельств о существовании двусторонних договоров между сюзереном и вассальными князьями. Более того, федеративная идея равенства всех правящих князей не исчезла полностью. Все князья продолжали думать друг о друге как о «братьях». Идея княжеской солидарности была достаточно сильной, чтобы ее сразу вытеснили новые понятия о сюзеренитете и вассалитете. Никто из них не мог забыть, что все они были «внуками одного деда».
