Михаил Гефтер - Третьего тысячелетия не будет. Русская история игры с человечеством

— Знаменитая история, когда это было?

— 1935-й или 1936-й. «Нация обломовых» — о старой России так выражаться стало уже нельзя. Потом все начнет увязываться в «свое-чужое» и в плане этно-национальном. В СССР появятся советские нации, появятся нации некоренные, а затем и народы-враги. Все это сперва еще по инерции работает на антифашизм, затем — на русское национальное чувство. А вместе является перековкой советских людей в советских государственных русских.

— 1937 год был еще и операцией на русском языке. Пытками добивались повторения терминов, разнесения себя и близких по их категориям. Впоследствии самые травмирующие образы народная память табуировала. Классический пример — ежовые рукавицы: те выпали из речевого употребления навсегда. Я постоянно прислушиваюсь — вдруг кто-то, где-то? Нет, вышло из употребления.

— Бывает еще, но в контексте поколенческих припоминаний. Ежова помнят, а что это русская присказка, забыли. Когда я работал на стройке, бригадир дядя Коля учил — Ежов, говорит, выдумал ежовые рукавицы, а знаешь, что за рукавицы? Очень просто, говорит — раз в неделю вешали по министру. И был порядок.

— Знакомый мужичок из Черемушек говорил еще лучше: Сталин был подпольник, крутоват, но до чего хорошо он начальников поредил! «Поредил», во как! Я у него выясняю — а как тебе Ленин? Видел, отвечает — у нас в Семеновском дома кирпичные? Это еще ленинские, от нэпа. Я сам, говорит, не против колхозов, в правлении состоял, коллективизацию в селе у себя проводил. Хочешь вступать — вступай; не хочешь — налог повыше. Год прошел: не вступаешь? Налог еще выше, и смотришь, говорит, — сами в колхоз идут и скота резать не будут!

Жулик правда был отчаянный, но страшный любитель поговорить. «Поредил» — это он здорово. Народный миф о Сталине, что Сталин начальников поредил. Может быть, самое успешное изобретение Сталина — это когда он воспринял все, что предлагал Преображенский, эту троцкистскую затею с эксплуатацией крестьянства.

— Обреченность нэпа прямо связана с фразой Каменева: «Мы ввели рынок». Тогда эти мы и есть монопольная сила — что в 1923-м, что в 1993 году.

Но в двадцатые годы еще было море мелких товаропроизводителей, рыночная стихия в самой элементарной форме. Была игра в три руки: государство, госкапитализм в отдельности от государства и рынок жили отдельно, а государство между ними выступало в роли арбитра, иногда насаждая гостресты. В случае с нэпом процесс мог и должен был пойти дальше. Его запуск имел сперва характер поблажки, облегчения после Гражданской войны. Проходит время, и социальная релаксация споткнется на старом месте, о которое еще Столыпин ушибся, — аграрное перенаселение. Сибирь, Казахстан, фрагментарная инфраструктура цивилизации, транспорт — все это вызвало обратную волну еще перед войной. Столыпин не мог индустриализировать Россию. Где бы он взял нужные ему рабочие места, будучи окружен массой натуральных крестьян, ненавидящих помещика и хуторянина? Просто натуральных крестьян с их натуральным образом ведения дел?

Нэп повторно попал в столыпинский тупик — натуральность советского села возросла. Деревня, осередняченная Декретом о земле, возродившаяся русская община с ее переделами: что и как здесь индустриализировать? Если предоставить процесс его собственному ходу, крестьяне, разоряясь, станут куда-то уходить — но куда пойти советской власти в деревне? Перед ней не былой натуральный бедняк, а политизированная беднота. С партийной сетью на местах — и она снизу давит на партию, ища ходы наверх. Уже только ради решения этой проблемы требовалась индустриализация.

Советская власть, какой та сложилась, не справилась с усложнением естественного хода процесса. Все упиралось в вопрос о власти при необычности ее экономической модели. К этой теме шел Кондратьев, шли белонародники, Валентинов с меньшевиками под крылом у Дзержинского в ВСНХ. Все они прорабатывали какие-то ходы.

— Тут интересный момент государство. В нэповской модели еще была странная, но содержательная роль государства. Место для его рациональных управленческих функций.

— Благодаря тому, что непосредственный товарообмен с деревней отдали в руки нэпа, гостресты отделили от власти, предоставив им самостоятельную жизнь, — при которой власть, однако, могла их призывать к порядку. Но и они оказывали давление на власть через ВСНХ и Совнарком, то есть было место для лоббирования и сложной политической игры. Только в партийную политику это поле не проецировалось, и взял верх тот, кто олицетворял простоту решений, — Сталин. И нашлись социальные силы, которые под него запряглись.

— Нынешний взгляд равняет: все советское равно тоталитарно — все покорились воле Сталина. Представление неверное, хотя с известного момента так и стало. В нем пропущены никем не предвиденные события. Грандиозная оргия перепахивания страны, чем была коллективизация, уничтожала основной уклад жизни людей в России. Говорят — «уничтожили продуктивную часть крестьянства». Это неверно, но крестьянин перестал быть крестьянином. Русский способ жизни людей, в громадном числе сосредоточенных в деревне, возрождение свободной общины после Октября, продолжавшееся в двадцатые годы, — все прекратилось.

В результате перелопачивания сельские слои подымаются вверх, вливаясь в индустриальный класс и в аппарат власти. Рушится общинная связь, и атомизированные люди, повсюду вламываясь, атомизируют советский социалистический уклад.

Конечно же, это не запланировано Сталиным. Но в результате коллективизации, погубивши крестьянство и сломив деревню навсегда, он получил небывалую социальную опору. Вся советская элита после террора сплошь крестьянские дети и выходцы из села, там почти нет рабочих. Глупо отделять «период индустриализации» от «периода коллективизации» — это была единая, сжатая во времени импровизация. Она потрясала умы и меняла все и вся в СССР.

— Есть точка зрения снобов, которые всех чуждых культуре Серебряного века, с ее кружениями и замыканиями внутри себя, считают люмпенами. Полагая, что после революции из подвалов поднялся грубый «человек массы» и пошел творить беду.

Я не согласен с модной позицией, авторы которой выводят сталинизм из люмпенизации и в качестве типовой фигуры режима рисуют «люмпена, дорвавшегося до власти». Во-первых, кто этот люмпен, люмпен ли он и в какой степени? Вывести его из бедности нельзя — это не люмпенство. Истинный люмпен характеризуется тем, что разорен, опрокинут на дно и пытается оттуда вырваться средствами власти, пригубив каплю ее.

Здесь надо выйти на советский социальный парадокс. Чудовищное разорение деревни, сопровождаясь выбросом людской массы во внедеревенское пространство, подхлестнуло урбанизацию. За спиной раскрестьяненных — разорение, мор, потеря родимых мест, но молодое их большинство в спазматически краткий срок включилось в новую жизнь. Это переворачивание создало базовое основание сталинской власти, ее самые существенные ходы. Но они ничуть не были люмпены.

Вот помню папу космонавтки Савицкой[5], маршала авиации[6], — пример сталинского выдвиженца. В партии с коллективизации, старт военной карьеры — с Большого террора в годы войны, летчик-ас, человек смелый. Помню его в истории с шпионским самолетом Пауэрса, которого сбили. U-2 долго летал над СССР, и мы не могли понять, что это там летает? Савицкого взяли в главные эксперты по этому делу. В обсуждении участвовали и конструкторы — Микоян был, Яковлев. Все говорили, что это не самолет, и Савицкий убеждал, что это не самолет. Сочетание высоты полета с тем обстоятельством, что U-2 легко менял скорость и парил. Американцы построили его по принципу планера. Тогда один смелый летчик на МИГе, у которого потолок 7000 метров, с риском подбросил себя на 9000 и разглядел, что это точно самолет. На что маршал Савицкий ему говорит — ты, парень, наверное, просто хотел заполучить от нас орденок? Долгое время не хотел признавать, что U-2 — это самолет, пока, наконец, не сбили.

Так что же, люмпен этот Савицкий? Конечно, нет. Просто сталинский экземпляр человека с глубоко безальтернативным мышлением.